Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович - Страница 88

Механик рванулся к Сашку, толкнул его. Рука у Сашка дрогнула, стрелки соединились. И тогда глухой взрыв оборвал музыку. Стены покачнулись и стали медленно оседать.

Это было последнее, что услышал и увидел в своей жизни двадцатилетний Сашок — Александр Иванович Щеголев.

Ночь для Петра Петровича была тревожной. Одолевали сны один другого кошмарнее. Калачников встал с постели, бродил по комнате, представляя себе все то, что должно произойти в ближайшие сутки. Афиша о предстоящем боевике меняла положение дела. Если осуществится взрыв, вряд ли тогда нужен митинг у рва: гитлеровцам будет не до фарса. После взрыва оставаться в городе нельзя. Если Мизель и Хельман по счастливой случайности уцелеют, они прежде всего арестуют Калачникова: Сашок жил у него до перехода в кинотеатр. Из города Петр Петрович может уйти: пропуск, подписанный комендантом, давал ему право бывать на огородах за чертой города.

А до взрыва покидать город нельзя: спохватятся Мизели и Хельман, поймут, что Калачников сбежал, тогда и Сашку будет плохо, и Таня попадется. После взрыва, пожалуйста: паника будет такая, что легко можно выбраться из Шелонска…

Утром явился Отто. Он был в походном снаряжении, побрит, больше обычного возбужден.

— Пришел проститься, — сказал Отто, — уезжаю.

— Куда? — удивился Калачников. — На фронт.

— Но вы же инвалид!

— Какая разница? Пуле безразлично, кого убивать — со здоровой или больной ногой.

— А вы предполагали, что Хельман не решится на это.

— Приказ. Нас сменяют эти жеребцы-эсэсовцы.

— Вот как!

Отто постоял в раздумье, что-то намереваясь сказать и не решаясь. Он подошел ближе к Калачникову.

— Профессор, вы можете не говорить мне ни да ни нет, — голос у него сорвался. Отто помолчал. — Слушайте и не отвечайте. Мне с самого начала казалось, что вы немного странный и загадочный человек. Но что вы — обязательно порядочный, что вы стали работать у Хельмана потому, что хотели нанести больший вред врагам вашего народа. Я очень рад, что мои первые предположения оказались верными. Не отвечайте, не надо, профессор. Так лучше. Я сейчас вам говорю об этом потому, что мне уже нечего терять.

Он смотрел куда-то вдаль, на серую стену крепости за окнами дома, на притихшие от безветрия яблони с завязями плодов.

— Я принадлежу, профессор, к той группе немцев, которая считает, что так жить нельзя, что фашисты напакостили всему свету. Самое лучшее, если нацистов поколотят… Конечно, так и будет. Поколотят основательно. Фашистов нельзя оставлять недобитыми!.. Если змею немного похлестать прутом по спине, она уползет в нору, оправится и снова выйдет на свет божий, но еще злее. Змее нужно рубить голову или придавить голову каблуком сапога и ждать, пока издохнет.

Протянув Калачникову руку, Отто задержал его руку в своей.

— Завтра собирают народ у рва… Неужели вы выступите, профессор? Вы же знаете, кто это сделал!

— Я выступлю честно, Отто!

— Но это рискованно.

— Нужно. Представители Красного Креста должны знать правду.

— Такие представители всегда готовы поменять белую повязку с красным крестом на повязку со свастикой. Остерегайтесь их.

— Спасибо, Отто, за добрый совет. — Пожимая руку, добавил: — И за подарок, за карту, большое спасибо!

— Эта карта, видимо, ускорила мой отъезд на фронт, профессор. Конечно, ни у Мизеля, ни у Хельмана нет прямых улик. Но они догадываются, что это сделал кто-то из солдат.

— На эту карту, Отто, люди когда-нибудь будут смотреть с восторгом и думать: в скверное время не все немцы в Германии были плохими!..

После ухода солдата Петр Петрович взвесил все свои шансы, Его каждую минуту могут забрать, чтобы он не подвел организаторов провокации. А после из гестапо ему уже не вырваться!.. Но и бежать из Шелонска пока нельзя.

Он написал бумажку, как часто это делал, сообщив, что уходит на огороды, закрыл комнату и вышел из дому. Были у него в саду густые кусты с еще зеленой смородиной, посредине кустов — скрытое от посторонних глаз место. Там и решил скоротать день Петр Петрович. А вечером он пойдет к клумбе и постарается завершить начатое…

День стоял солнечный и теплый. Петр Петрович не заметил, как уснул: благо было тихо, только птички щебетали в кустах, их щебет действовал успокаивающе.

Когда Петр Петрович проснулся, было уже за полдень. «Ну что я как крот», — подумал он, выходя из кустов и решив побродить по городу.

Калачников выбирал тихие улицы, подальше от центра. Людей по-прежнему было мало. Мужчины с лопатами отправлялись ко рву, чтобы разрывать братскую могилу. «Как бы вам, господин полковник, не пришлось на освободившееся место класть своих эсэсовцев!» Петр Петрович даже обрадовался тому, что его родному Шелонску суждено прославиться.

Чем ближе к вечеру, тем неспокойнее на сердце у Калачникова. Он осмелился пройти мимо кинотеатра, но Сашка не встретил. На площади было много клумб, и все они бережно прикрыты соломенными матами; в центре клумба покрупнее. Успела ли «поливальщица» сегодня ранним утром так «прополоть» цветы, чтобы эта клумба меньше всего была декоративным украшением? Девушки-«пропольщицы» уже много часов нет в городе. Если немцы раньше двадцать второго июня захотят взглянуть на клумбы и снимут маты, Петр Петрович скажет им: смотрите, что делают большевики, нарочно «пропололи» цветы так, чтобы придать им вот эту форму… И фанерку подсунули…

Калачников присел на зеленую скамейку у акации. Он видел, как на площадку собирались девушки — заплаканные, грустные, одетые неряшливо и плохо. У некоторых на лице темнели грязные пятна. «Специально сажей выпачкались! — вспомнил он свой разговор с Кохом. — Это для того, чтобы не понравиться эсэсовцам».

Он думал о том, что нужно вернуть этим людям счастье, которого они не видели целый год. Но это пока невозможно сделать. А вот порадовать немного можно. Когда человеку бывает очень трудно, тогда даже надежда делает его счастливым.

«Вот так и сделаю!» — Петр Петрович встал и начал бродить по тропинке между акациями. Он хотел подойти к закрытой клумбе и посмотреть, все ли там сделано, как нужно, но не решился: попусту рисковать нет смысла. За бечеву, спрятанную в зелени, он потянет после взрыва, а затем воспользуется неразберихой и выберется из города.

Вот и семь часов…

Петр Петрович теперь не отходил от клумбы. Он прислушивался к каждому шороху в стороне кинотеатра.

А взрыва не было и не было…

Однако Петр Петрович даже и мысли не допускал о провале плана Сашка.

И взрыв произошел. Он был такой силы, что Петру Петровичу вначале показалось: рухнул весь город.

Здание кинотеатра в ту же минуту осело с невероятным грохотом и скрежетом, а одна стена, как легкая картонка, пролетела метра три и плюхнулась в реку.

Там, где стоял кинотеатр, теперь висело огромное облако пыли, которое начало расползаться в разные стороны.

Петр Петрович приблизился к кусту сирени, нашел спрятанный конец бечевы и с силой потянул его: соломенный мат сполз с огромной клумбы. Калачников неторопливой походкой зашагал по притихшей улице.

А перед взорами людей предстала Спасская башня Кремля, вправо и влево от нее по три зубца кремлевской стены. На ней золотистые буквы, слов: «Москве-то стоять вечно!» И все это сделано из ковровых цветов. Только буквы написаны на фанерке. Стена была бордовой, но у Калачникова не было других цветов, чтобы все выглядело более естественно. Волны ветра шевелили цветы, и людям казалось, что звезда на башне мигает немеркнущим огоньком, а стена вдруг превратилась в яркое полотнище. Поняли люди: Москве-то жить вечно, а те, кто хотели взять или разрушать ее, погребены под пыльными, дымящимися развалинами.

ЭПИЛОГ