Саммерхилл - воспитание свободой - Гусинский Эрнст Натанович - Страница 67

В другой раз кто-то из детей сообщает: «Я собираюсь обвинить Мэри в том, что она украла мои карандаши». И я не проявляю никакого интереса. Я не размышляю — просто знаю, что Мэри в школе уже два года и справится с ситуацией.

Новый ученик, тринадцатилетний мальчик, всю жизнь ненавидевший уроки, поступает в Саммерхилл и бездельничает неделями. Наконец ему становится скучно, он приходит ко мне и спрашивает: «Мне пойти на уроки?» Я отвечаю: «Это меня совершенно не касается». Потому что он должен сам понять свои внутренние побуждения. Но другому ребенку я мог бы ответить: «Конечно, это хорошая идея», если мне известно, что домашняя жизнь и жизнь по расписанию в школе сделали его не способным принимать какие-либо решения и теперь нужно подождать, пока он постепенно научится полагаться на себя. Но, отвечая, я даже не думаю об этих его индивидуальных особенностях.

Любить — значит быть на стороне другого человека. Любить — значит принимать. Я знаю, что дети медленно учатся тому, что свобода — нечто совершенно отличное от вседозволенности. Но они способны научиться и научаются этой истине. В конце концов это срабатывает — почти всегда.

Путь к счастью

Фрейд показал, что всякий невроз основан на сексуальном подавлении. Я сказал себе: я создам школу, в которой не будет сексуального подавления. Фрейд показал, что бессознательное бесконечно более важно и могущественно, чем сознание. Я сказал себе: в моей школе не будет цензуры, наказаний, морализаторства, мы позволим каждому ребенку жить в соответствии с его глубинными импульсами.

Постепенно до меня дошло, что большинство фрейдистов не понимали, что такое свобода для ребенка, или не верили в ее необходимость. Они путали свободу со вседозволенностью. Они имели дело с детьми, которые никогда не обладали свободой быть самими собой, и поэтому у них не было естественного уважения к свободе других. Я убежден, что фрейдисты основывали свою теорию детской психологии на ущербных детях.

Фрейдисты обнаружили много анального эротизма у младенцев, но я не нашел подтверждения этому у саморегулирующихся детей. Не обнаруживается у них, похоже, и найденная фрейдистами детская антиобщественная агрессивность.

Постепенно я начал понимать, что моя территория — профилактика, а не лечение. У меня ушли годы на то, чтобы понять значение этого факта, т. е. осознать: в Саммерхилле трудным детям помогает свобода, а не терапия. Я нахожу, что моя главная работа состоит в том, чтобы сидеть тихо и одобрять все, что ребенок не любит в себе. Иными словами, я пытаюсь разрушить ненависть к себе, навязанную ребенку извне.

Новый ученик сквернословит. Я улыбаюсь и говорю: «Давай, ничего в этом нет плохого». То же с мастурбацией, ложью, воровством и другими общественно осуждаемыми действиями. Некоторое время назад у меня был маленький мальчик, который изводил меня вопросами: «Сколько ты заплатил за эти часы? Сколько сейчас времени? Когда кончается семестр?» Он вечно хотел что-то узнать и никогда не слушал моих ответов. Я понял, что он избегает главного вопроса, на который хотел бы получить ответ.

Однажды он вошел ко мне в комнату и, как всегда, задал кучу вопросов. Я не отвечал и продолжал читать свою книгу. После дюжины вопросов я посмотрел на него рассеянно и спросил: «О чем это ты спрашивал? Откуда дети берутся?» Он вскочил, покраснев. «Я не желаю знать, откуда берутся дети», — отрезал он, вышел, хлопнув дверью.

Десять минут спустя мальчик вернулся. «Где ты взял свою пишущую машинку? А что на этой неделе крутят в кино? Сколько тебе лет? (Пауза.) Ну ладно, черт с ним со всем... откуда берутся дети?»

Я ответил — честно. Больше он никогда не приходил ко мне с вопросами.

Уборка мусора — всегда тяжелый труд, и ничего больше. И только удовольствие видеть, как несчастный ребенок становится счастливым и свободным, позволяет мириться с этим занятием.

У этой медали есть и другая сторона — ты долго и утомительно изучаешь ребенка, а успеха не видно. Можно работать с ребенком год и к концу этого года порадоваться мысли, что мальчик излечился от воровства, но однажды он снова срывается, и педагог впадает в отчаяние. Случалось, что я уже одобрительно похлопывал себя по плечу в связи с конкретным учеником, а через пять минут ко мне врывался учитель и сообщал: «Томми опять украл».

И все же психология чем-то похожа на гольф. Вы можете пройти поле, сделав 200 ударов, выругаться и сломать свои клюшки, но в следующее солнечное утро снова отправитесь к площадке у первой лунки с новой надеждой в сердце [58].

Если вы говорите ребенку какую-то жизненно важную правду или он поверяет вам свои беды, у него формируется перенос, т. е. он вверяет вам все свои чувства. Когда я просвещаю маленького ребенка в отношении деторождения и мастурбации, этот перенос особенно силен. На каком-то этапе он может принять и негативную форму, перенесения ненависти, но у нормального ребенка негативная фаза длится недолго, за ней быстро наступает позитивное, любовное перенесение. Последнее у детей проходит легко, ребенок быстро обо мне забывает, его чувства направляются на других детей и на иные вещи. Поскольку я выступаю заменой отца, девочки, естественно, развивают более сильное перенесение в отношении меня, чем мальчики, но я не могу сказать, что у девочек всегда формируется позитивное перенесение, а у мальчиков непременно негативное. Напротив, у меня бывали девочки, которые в течение какого-то времени проявляли по отношению ко мне довольно свирепую ненависть.

Поначалу в Саммерхилле я был и учителем, и психологом, но постепенно обнаружил, что нельзя играть обе роли одновременно. Мне пришлось отказаться от роли психиатра, потому что большинство детей не могут заниматься повседневными делами с человеком, который для них — отец-исповедник. Они становятся раздражительными и постоянно опасаются критики с моей стороны. Более того, если я хвалю рисунок какого-нибудь ребенка, я вызываю жгучую ревность у других детей. Психотерапевт вообще не должен жить в школе, дети не должны иметь к нему «светского» интереса.

Теперь уже все школы в психологии признают гипотезу о бессознательном, идею о том, что у всех нас есть потаенные желания, привязанности и неприязни, которых мы не осознаем. Характер — сочетание сознательного и бессознательного поведения.

Подросток, забравшийся в чужой дом, осознает, что хочет поживиться деньгами или вещами, однако он не знает глубинного мотива, который заставляет его избрать именно такой способ добывания денег вместо принятого в обществе способа зарабатывать их. Мотив скрыт от сознания, поэтому нравоучения, равно как и наказания, никогда не излечат его. Поучения слышны только его ушам, а наказания чувствительны лишь для его тела, но ни то, ни другое никогда не добирается до бессознательного мотива, управляющего его поведением.

Именно поэтому и религия своими проповедями не может достучаться до бессознательного в ребенке, но, если бы однажды священник отправился вместе с ним воровать, такой поступок мог бы положить начало размыванию в ребенке той ненависти к себе, которая и ответственна за его асоциальное поведение. Сочувственная поддержка помогла бы мальчику взглянуть на вещи по-другому. В моей практике излечение юного вора не раз начиналось с того, что я вместе с ним отправлялся воровать соседских кур или помогал ему ограбить школьный ящик с карманными деньгами. Поступок пробивается к бессознательному там, где словам это не под силу. Вот почему любовь и принятие так часто избавляют ребенка от проблем. Я не говорю, что любовью можно излечить острую клаустрофобию или открытый садизм, но в общем любовь излечивает большинство юных воров, лжецов и разрушителей. Я на практике доказал, что свобода и отсутствие моральной дисциплины излечили многих детей, чье будущее виделось как сплошная тюрьма.

Подлинная свобода, существующая в совместной жизни, похоже, делает в Саммерхилле для многих то, что психоанализ делает для отдельного человека. Она высвобождает скрытое. Она, как дуновение свежего воздуха, проветривает душу, чтобы очистить ее от ненависти к себе и к другим.

58

200 ударов — очень плохой результат. Приличный игрок делает не более 70.