Психиатрическая власть - Фуко Мишель - Страница 39

Тогда-то лечебница и обзаводится дополнением, а точнее, открывает своеобразный псевдофилиал под названием «колония».2 В «колонию» входят больные, способные к [труду],* и на тех основаниях, что, с одной стороны, они могут приносить пользу, а с другой — труд будет способствовать их выздоровлению, больных этих привлекают к тяжелой сельскохозяйственной работе.

Вслед за фермой открывается еще один псевдофилиал, предназначенный для богатых больных, поступающих не из лечебницы, а напрямую из своих семей, которые в свою очередь весьма недешево платят за их содержание — содержание совершенно иного, на сей раз семейного, типа.3

Так выстраивается трехъярусный институт: лечебница Клермон-ан-Уаз с ее тысячей больных, ферма со 100—150 рабочими и, наконец, пансион для платных больных с раздельным содержанием (мужчины живут в здании управления, вместе с директором всего комплекса,4 а женщины занимают отдельный корпус, носящий характерное название «маленький замок»), следующим в основном образцу семьи.5 Эта структура вводится между 1850 и 1860 годами а в 1861 году директор лечебницы публикует отчет о проделанной работе являющийся одновременно реKJIclMHbIM пООСПСКТОМ и поэтому выдержанный в пане-гирическом и слегка утопическом тоне однако дающий четкое представление о тонко продуманном очень изощренном функционировании комплекса

В подобном учреждении —лечебница, ферма и замок Фиц-Джеймс — мы можем выделить несколько ярусов. Во-первых, в нем легко прочитывается экономическая цепочка: из муниципальных субсидий, запрашиваемых общим советом лечебницы для неимущих больных в соответствии с их числом, вычитается сумма, которую экономят пациенты, числом необходимые и достаточные для работы фермы; на прибыль от фермы строится и

1В магнитной записи лекции: способные работать.

151

в дальнейшем содержится замок, а платные пансионеры, которые занимают его помещения, приносят деньги, составляющие общую прибыль комплекса, то есть его руководителей. Вот вам и система: субсидия—труд—эксплуатация—прибыль.

Во-вторых, нам открывается некий совершенный социальный микрокосм, своего рода микроутопия жизнедеятельности общества в целом. Лечебница — это резервная армия пролетариата, занятого на ферме, это все те, кто при необходимости мог бы работать; если они не могут работать сейчас, то просто дожидаются момента, когда это потребуется, а если кто-то из них вовсе не способен к труду, что ж, его доля — растительное существование. Затем есть место продуктивного труда — ферма и, наконец, корпус, где живут те, кто пользуется трудом и выгодой. Каждому из этих ярусов соответствует отдельное здание: больница, ферма, граничащая по своему архитектурному принципу с моделями рабства и колонизации, и замок с корпусом дирекции.

Налицо также власти двух типов, причем первая из них удвоена. Есть традиционная дисциплинарная власть лечебницы, в известном смысле негативная, ибо она подчиняет мирных людей, не добиваясь от них положительного результата. Есть иная власть, тоже дисциплинарная, но с некоторой поправкой, — это, по сути, власть колонизаторская: людей заставляют работать; больных подразделяют на звенья, бригады и т. д., курируемые и контролируемые рядом служителей которые и отводят их регулярно на работу. И наконец есть власть семейного типа осуществляемая в отношении пансионеров замка.

Трехъярусной системе соответствуют и три типа психиатрического вмешательства, или манипуляции. Первый представляет собой, если угодно, нулевую степень психиатрической деятельности, то есть просто-напросто содержание больных в лечебнице. Психиатрическая практика второго типа — это привлечение людей к работе на том основании, что это поможет выздоровлению; трудотерапия. И третий тип — это индивидуальная, индивидуализирующая психиатрия семейного типа обращенная к пансионерам.

Центральным в этой системе, самым, несомненно, важным и характерным ее элементом является способ сочленения психиатрических знания и лечения с привлечением трудоспособных

152

больных к работе. В самом деле, показательно, что категории, которыми пользуются вслед за Эскиролем психиатры этого времени и которые, как я попытаюсь вам показать, относятся вовсе не к терапевтике как таковой, характеризуют очевидным образом отнюдь не излечимость больных или подходящее для них лечение; нозологическая классификация не связана с какими-либо терапевтическими предписаниями, наоборот, она описывает исключительно возможное использование индивидов на тех или иных работах.

Так, директора лечебницы Клермон-ан-Уаз и фермы Фиц-Джеймс замечают, что маньяки, мономаны и буйные душевнобольные более пригодны для полевого и технического труда, для ухода за скотом и работы с сельскохозяйственными орудиями.6 А «слабоумным и идиотам подходит следить за чистотой дворов, рабочих помещений и служебного транспорта».7 Использование больных-женщин в соответствии с их симптоматикой регулируется еще точнее. «Занятые на мойке посуды и в прачечной в основном поражены тяжелым бредом и потому не могут приспособиться к размеренному труду в мастерской».8 Иначе говоря, в посудомоечной или в прачечной можно шумно бредить, громко говорить кричать. «Развеской белья занимаются меланхолички у которых такого рода работа может пробудить витальную ак-тивность очень часто им не/TосT3.}Oiiivio C^ji3.fiovMHbiG жентпины и идиотки переносят белье из прачечной в сушильню. Наконец в мастерских по codthdobkc и укладке белья работают спокой ные больные —мономанки, навязчивые идеи и галлюцинации которых не препятствуют концентрации внимания»9

Я цитирую эти правила, поскольку они, как мне кажется, выразили в 1860-е годы в первоначальной и вместе с тем наиболее завершенной форме смычку семьи и дисциплины, а одновременно и утверждение в качестве дисциплины психиатрического знания.

Этот пример подводит нас к проблеме, на которой я и хотел бы сейчас остановиться: каким образом и в какой мере этому еще не фамилизованному дисциплинарному пространству, ко-

153

*

торое складывается в 1820—1830-е годы и становится фундаментом больничного института, придается терапевтическое значение? Ведь в конце концов не следует забывать, что, хотя эта дисциплинарная система во многом изоморфна другим подобным системам — школе, казарме, мастерской и т. д., она преподносится как несущая терапевтическую функцию и обосновывается через нее. Но что в этом дисциплинарном пространстве, как предполагается, лечит? Какая медицинская практика в нем осуществляется? Вот вопрос, который мне хотелось бы сегодня затронуть.

Начну с достаточно характерного явления, о котором уже говорилось и который можно определить как классическое лечение — классическое, поскольку оно практиковалось на протяжении XVII—XVIII веков и в начале XIX столетия. Ряд его примеров я уже приводил —среди них случай больного, который думал, что его преследуют революционеры, полные решимости отдать его под суд и затем казнить. Пинель вылечил его, устроив псевдопроцесс с псевдосудьями, которыми он был оправдан и благодаря этому выздоровел.10

В начале XIX века врач по имени Мейсон Кокс дает другой пример исцеления. Речь идет о сорокалетнем мужчине, «потерявшем здоровье из-за чрезмерного увлечения покупками»." Эта потребительская страсть привела его к мысли о том, что он «поражен множеством различных болезней». 12 И главной в числе таковых, той, от которой, как ему казалось, исходит наибольшая угроза, была, в терминологии эпохи, «осложненная чесотка» — неутолимый зуд, распространившийся на весь организм и выражавшийся в ряде симптомов. Классическая техника лечения таких случаев заключалась в обнаружении этой пресловутой чесотки и ее последующем искоренении.

В течение некоторого времени больному пытались внушить, что у него нет ни одной из тех болезней, о которых он говорит. «Ничто не могло ни разубедить, ни отвлечь его. Тогда решено было провести помпезный консилиум с участием нескольких докторов, заранее договорившихся принять доводы больного, и те, тщательно обследовав его, единодушно признали, что опасения были обоснованными и что совершенно необходимо вылечить чесотку. С этой целью больному прописали раздражающие