Психиатрическая власть - Фуко Мишель - Страница 54

Полагаю, мы можем довольно точно выяснить, каким образом вводится и осуществляется внутри лечебницы игра реальности. Я вкратце подытожу то, что в общем и целом напрашивается само собой. Итак, что следует считать реальностью в рамках «морального лечения» вообще и у Лере в частности?

Во-первых, волю другого. Реальность, в которую погружают больного, к которой должно обратиться его внимание, рассеянное волей к неповиновению, и которой в итоге он должен покориться, — это прежде всего другой, другой как источник воли, как очаг власти, как обладатель — сейчас и всегда — власти, превосходящей безумца. Властное преимущество — по другую сторону: другой всегда облечен властью, большей по

205

сравнению с властью безумца. Таково первое ярмо реальности, которой нужно подчинить больного.

Во-вторых, его подчиняют и реальности иного типа, налагают иное ярмо. И оно выражается в пресловутом внушении имени, прошлого, в обязательности анамнеза: вспомните [о том, как] Лере заставлял больного рассказывать свою жизнь под угрозой восьми ведер воды — и добивался-таки своего.4 Выходит, больному предписывают также реальность имени, идентичности, прошлого, биографии, излагаемой им от первого лица и, таким образом, признаваемой в рамках ритуала, напоминающего исповедь.

Третья реальность — это реальность болезни, а если выразиться точнее, — это двусмысленная, противоречивая, головокружительная реальность безумия, поскольку, с одной стороны, душевное лечение всегда стремится убедить больного, что его безумие —действительно безумие, что он в самом деле болен, и тем самым заставить его отказаться от всех проявлений отрицания своего безумия, согласиться с неопровержимостью его реальной болезни. Но с другой стороны, то же лечение доказывает больному, что внутри его безумия скрывается не болезнь, а заблуждение, злость, невнимательность или тщеславие. Лере постоянно — вспомните вновь лечение г-на Дюпре — требует от своего больного признать, что ранее он находился в Шаран-тоне, а не в собственном замке Сен-Мор,5 что он действительно болен, что по своему положению он— больной. И безумец должен покориться этой истине.

Причем, ставя Дюпре под душ, Лере говорит ему: это не для того, чтобы лечить тебя как больного; я делаю это, потому что ты зол, потому что тобой владеет совершенно недопустимое стремление.6 И вспомните, как далеко Лере заходит в этой своей тактике: он даже выписывает больного из лечебницы, лишь бы тот не получал удовольствия от своей болезни, находясь там, лишь бы он не культивировал в стихии лечебницы свои симптомы. Таким образом, чтобы лишить болезнь ее статуса болезни и воспользоваться всеми выгодами такого положения нужно вытравить из болезни подстегивающее ее дурное стремление. Нужно одновременно предписывать реальность болезни и предписывать осознанию болезни реальность неболезненного жела-ния KOTODOS сс напрз.вляет и собственно является самым ее корнем. Вокруг реальности и ирреальности болезни вокруг ре-

206

альности нереальности безумия и сосредоточена тактика Лере, и это третье ярмо реальности, которое налагают на больных в процессе душевного лечения.

И наконец, четвертую форму реальности составляет совокупность техник, касающихся денег, потребностей, необходимости работать, куда входит также целая система обменов и выгод, обязанность удовлетворять свои потребности и т. д.

Эти четыре элемента — воля другого, то есть недвусмысленно отдаваемая другому сверхвласть; ярмо идентичности, имени и биографии; нереальная реальность безумия и реальность желания, конституирующая реальность безумия и уничтожающая его в качестве безумия; реальность потребностей, обмена и труда, эти своеобразные нервюры реальности, выстраиваемые в лечебнице и выступающие внутри нее узловыми точками больничного режима, как раз и позволяют выработать тактику больничной борьбы и больничной власти, а действие этой власти в свою очередь направлено на представление этих реальностей в качестве собственно реальности, действительности.

Мне кажется, что само наличие этих четырех элементов реальности или предпринимаемая больничной властью фильтровка реальности с целью пропустить в лечебницу исключительно их очень важны по нескольким причинам.

Прежде всего потому, что эти четыре элемента вводят в психиатрическую практику ряд вопросов, которые будут заявлять о себе на всем протяжении истории психиатрии. Во-первых, вопрос о зависимости, о подчинении больного врачу как обладателю некоторой неумолимой власти. Во-вторых, вопрос о признании или, точнее говоря, практику признания, анамнеза, рассказа, узнавания себя. В-третьих, принцип поиска во всяком безумии скрытого и недопустимого желания которым и обусловлено его реальное существование в качестве безумия. И наконец в-четвертых проблему денег денежной компенсации признания и удовлетворения безумцем собственных потребностей: каким образом находясь внутри безумия установить систему обмена посредством которой он сможет сам обеспечивать свою жизнь

бечл/мия^ Rpе 'чти темы ужр намечятотся и в гговохгкно—тэ.ки точных контурах, в техниках протопсихиатрии

Но перечисленные элементы важны не только этими техниками, не только заложенными в историю психиатрии, в корпус ее

207

практик, проблемами, [но также и]* тем, что за ними вырисовывается грядущий облик исцеленного индивида. Что такое вылечившийся безумец? Это больной, который принял на себя четыре описанных выше ярма: зависимость, признание, недопустимость желания и потребность в деньгах. А выздоровление — это идущий в больнице процесс ежедневного, непосредственного физического подчинения, который конституирует носителя чет-вероякой реальности в качестве вылечившегося индивида. Эта четвероякая реальность, носителем, то есть получателем которой индивид должен стать, включает закон другого, недопустимость желания, самоидентичность и включение потребностей в экономическую систему — эти элементы по их действительном приобретении пациентом, собственно, и квалифицируют его как вылечившегося индивида. Такова четвероякая система приспособления,** которая сама по себе, самим своим осуществлением излечивает, восстанавливает человека.

Теперь же я перейду к другой серии выводов, которым хотелось бы посвятить более подробный обзор; именно они будут предметом дальнейших лекций. Описанное четвероякое подчинение осуществляется в дисциплинарном пространстве и благодаря ему. Поэтому то, что я до настоящего момента говорил вам о лечебнице, с минимальными поправками можно было бы сказать и о казармах школах сиротских приютах, тюрьмах и т д Однако между этими учреждениями или институтами и лечебницей есть существенное различие. Заключается оно, разумеется в том что лечебница—это пространство определен-

ное медициной.,

Когда я рассматривал общий режим лечебницы, технику борьбы или властное дополнение, даваемое реальности в рамках этой внутрибольничной борьбы, как все это в конечном счете относилось к медицине? Зачем понадобился для этих мер врач? О чем вообще свидетельствует медицинское определение больницы? О чем говорит то, что в определенный момент, а именно в начале XIX века, место содержания безумцев потребовалось вдруг сделать не просто дисциплинарной инстанцией, но к тому

* В магнитной записи лекции: что не менее важно. ** В подготовительной рукописи вместо «система приспособления» сказано «система подчинения».

208

же и инстанцией медицинской? Иными словами, почему для передачи реальности властного дополнения потребовался врач?

До конца XVIII века, как известно, места содержания безумцев, дисциплинаризации сумасшедших не были медицинскими — ни Бисетр,7 ни Сальпетриер,8 ни Сен-Лазар,9 ни даже Шарантон, 10 хотя приют в последнем городе в отличие от других специально предназначался для лечения душевнобольных. Ни одно из этих учреждений не считалось медицинским; конечно, в них служили медики, но на них возлагались функции обычных врачей — они осуществляли действия, обусловленные состоянием заключенных и требованиями лечения. Исцеление же безумия как такового ожидалось не от врача, а если его и привлекали для этого, то не в качестве врача; обеспечиваемое религиозным персоналом управление, предписываемая индивидам дисциплина для решения доверенной им задачи, то есть исцеления, не нуждались в санкции медицины.