Том 1. Стихотворения - Жуковский Василий Андреевич - Страница 85

85

<А.С. Пушкин>

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе Руки свои опустив. Голову тихо склоня, Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза, Было лицо его мне так знакомо, и было заметно, Что выражалось на нем, — в жизни такого Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья Пламень на нем; не сиял острый ум; Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью Было объято оно: мнилося мне, что ему В этот миг предстояло как будто какое виденье, Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?

«Плачь о себе: твое мы счастье схоронили…» *

Плачь о себе: твоемы счастье схоронили; Ее ж на родину из чужи проводили. Не для земли онаназначена была. Прямая жизнь ее теперь лишь началася — Она уйти от нас спешила и рвалася, И здесь в свой краткий век два века прожила. Высокая душа так много вдругузнала, Так много тайного небес вдруг поняла, Что для нее земля темницей душной стала, И смерть ей выкупом из тяжких уз была. Но в миг святой, как дочь навек смежила вежды, В отца проникнул вдруг день веры и надежды…

«Ведая прошлое, видя грядущее…» *

Ведая прошлое, видя грядущее, скальд вдохновенный Сладкие песни поет в вечнозеленом венце, Он раздает лишь достойным награды рукой неподкупной — Славный великий удел выпал ему на земле. Силе волшебной возвышенных песней покорствуют гробы, В самом прахе могил ими герои живут.

Любовь *

На воле природы, На луге душистом, В цветущей долине, И в пышном чертоге, И в звездном блистанье Безмолвныя ночи — Дышу лишь тобою. Глубокую сладость, Глубокое пламя В меня ты вливаешь. В весне животворной, В цветах благовонных Меня ты объемлешь Спокойствием неба, Святая любовь!

Тоска *

Младость легкая порхает В свежем радости венке, И прекрасно перед нею Жизнь цветами убрана. Для меня ж в благоуханье Упоительной весны — Несказанное волненье, Несказанная тоска. Сердце мукой безымянной Все проникнуто насквозь, И меня отсель куда-то Все зовет какой-то глас.

Стремление *

Часто, при тихом сиянии месяца, полная тайной Грусти, сижу я одна и вздыхаю и плачу, и душу Вдруг обнимает мою содроганье блаженства; живая, Свежая, чистая жизнь приливает к душе, и глазами Вижу я то, что в гармонии струн лишь дотоле таилось. Вижу незнаемый край, и мне сквозь лазурное небо Светится издали радостно, ярко звезда упованья.

Сельское кладбище [63] *

(второй перевод из Грея)

Колокол поздний кончину отшедшего дня возвещает; С тихим блеяньем бредет через поле усталое стадо; Медленным шагом домой возвращается пахарь, уснувший Мир уступая молчанью и мне. Уж бледнеет окрестность, Мало-помалу теряясь во мраке, и воздух наполнен Весь тишиною торжественной: изредка только промчится Жук с усыпительно-тяжким жужжаньем да рог отдаленный, Сон наводя на стада, порою невнятно раздастся; Только с вершины той пышно плющем украшенной башни Жалобным криком сова пред тихой луной обвиняет Тех, кто, случайно зашедши к ее гробовому жилищу, Мир нарушают ее безмолвного древнего царства. Здесь под навесом нагнувшихся вязов, под свежею тенью Ив, где зеленым дерном могильные холмы покрыты, Каждый навек затворяся в свою одинокую келью, Спят непробудно смиренные предки села. Ни веселый Голос прохладно-душистого утра, ни ласточки ранней С кровли соломенной трель, ни труба петуха, ни отзывный Рог, ничто не подымет их боле с их бедной постели. Яркий огонь очага уж для них не зажжется: не будет Их вечеров услаждать хлопотливость хозяйки; не будут Дети тайком к дверям подбегать, чтоб подслушать, нейдут ли С поля отцы, и к ним на колена тянуться, чтоб первый Прежде других схватить поцелуй. Как часто серпам их Нива богатство свое отдавала; как часто их острый Плуг побеждал упорную глыбу; как весело в поле К трудной работе они выходили; как звучно топор их В лесе густом раздавался, рубя вековые деревья! Пусть издевается гордость над их полезною жизнью, Низкий удел и семейственный мир поселян презирая; Пусть величие с хладной насмешкой читает простую Летопись бедного; знатность породы, могущества пышность, Все, чем блестит красота, чем богатство пленяет, все будет Жертвой последнего часа: ко гробу ведет нас и слава. Кто обвинит их за то, что над прахом смиренным их память Пышных гробниц не воздвигла; что в храмах, по сводам высоким, В блеске торжественном свеч, в благовонном дыму фимиама, Им похвала не гремит, повторенная звучным органом? Надпись на урне иль дышащий в мраморе лик не воротят В прежнюю область ее отлетевшую жизнь, и хвалебный Голос не тронет безмолвного праха, и в хладно-немое Ухо смерти не вкра́дется сладкий ласкательства лепет. Может быть, здесь, в могиле, ничем не заметной, истлело Сердце, огнем небесным некогда полное; стала Прахом рука, рожденная скипетр носить иль восторга Пламень в живые струны вливать. Но наука пред ними Свитков своих, богатых добычей веков, не раскрыла, Холод нужды умертвил благородный их пламень, и сила Гением полной души их бесплодно погибла навеки. О! как много чистых, прекрасных жемчужин сокрыто В темных, неведомых нам глубинах океана! Как часто Цвет родится на то, чтоб цвести незаметно и сладкий Запах терять в беспредельной пустыне! Быть может, Здесь погребен какой-нибудь Гампден незнаемый, грозный Мелким тиранам села, иль Мильтон немой и неславный, Или Кромвель, неповинный в крови сограждан. Всемогущим Словом сенат покорять, бороться с судьбою, обилье Щедрою сыпать рукой на цветущую область и в громких Плесках отечества жизнь свою слышать — то рок запретил им; Но, ограничив в добре их, равно и во зле ограничил: Не дал им воли стремиться к престолу стезею убийства, Иль затворять милосердия двери пред страждущим братом, Или, коварствуя, правду таить, иль стыда на ланитах Чистую краску терять, иль срамить вдохновенье святое, Гласом поэзии славя могучий разврат и фортуну. Чуждые смут и волнений безумной толпы, из-за тесной Грани желаньям своим выходить запрещая, вдоль свежей, Сладко-бесшумной долины жизни они тихомолком Шли по тропинке своей, и здесь их приют безмятежен. Кажется, слышишь, как дышит кругом их спокойствие неба, Все тревоги земные смиряя, и, мнится, какой-то Сердце объемлющий голос, из тихих могил подымаясь, Здесь разливает предчувствие вечного мира. Чтоб праха Мертвых никто не обидел, надгробные камни с простою Надписью, с грубой резьбою прохожего молят почтить их Вздохом минутным; на камнях рука неграмотной музы Их имена и лета написала, кругом начертавши, Вместо надгробий, слова из святого писанья, чтоб скромный Сельский мудрец по ним умирать научался. И кто же, Кто в добычу немому забвению эту земную, Милую, смутную жизнь предавал и с цветущим пределом Радостно-светлого дня расставался, назад не бросая Долгого, томного, грустного взгляда? Душа, удаляясь, Хочет на нежной груди отдохнуть, и очи, темнея, Ищут прощальной слезы; из могилы нам слышен знакомый Голос, и в нашем прахе живет бывалое пламя. Ты же, заботливый друг погребенных без славы, простую Повесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцем Близкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный, Знать пожелает о том, что случилось с тобой, и, быть может, Вот что расскажет ему о тебе старожил поседелый: «Часто видали его мы, как он на рассвете поспешным Шагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорок Встретить солнце; там, на мшистом, изгибистом корне Старого вяза, к земле приклонившего ветви, лежал он В полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь; Вечером часто, окончив дневную работу, случалось Нам видать, как у входа в долину стоял он, за солнцем Следуя взором и слушая зяблицы позднюю песню; Также не раз мы видали, как шел он вдоль леса с какой-то Грустной улыбкой и что-то шептал про себя, наклонивши Голову, бледный лицом, как будто оставленный целым Светом и мучимый тяжкою думой или безнадежным Горем любви. Но однажды поутру его я не встретил, Как бывало, на хо́лме, и в полдень его не нашел я Подле ручья, ни после, в долине; прошло и другое Утро и третье; но он не встречался нигде, ни на хо́лме Рано, ни в полдень подле ручья, ни в долине Вечером. Вот мы однажды поутру печальное пенье Слышим: его на кладби́ще несли. Подойди; здесь на камне, Если умеешь, прочтешь, что о нем тогда написали: Юноша здесь погребен, неведомый счастью и славе; Но при рожденье он был небесною музой присвоен, И меланхолия знаки свои на него положила. Был он душой откровенен и добр, его наградило Небо: несчастным давал, что имел он, — слезу; и в награду Он получил от неба самое лучшее — друга. Путник, не трогай покоя могилы: здесь все, что в нем было Некогда доброго, все его слабости робкой надеждой Преданы в лоно благого отца, правосудного бога».