Свой среди чужих, чужой среди своих - Володарский Эдуард Яковлевич - Страница 26

Затем один сказал:

— У них мешок черный.

— Не мешок, а сумка, — поправил его другой. — С такой сумкой надысь доктор в деревню приезжал!

— Баул, — прошептал Никодимов и вдруг вскочил. Глаза, которые раньше смотрели на людей с участием и немного придурковато, вдруг сделались холодными и твердыми. И выражение лица мгновенно преобразилось, стало собранным и жестким.

— Где они? — властно спросил он.

— Там, за полем.

— А ну, за мной! Быстро! — приказал Никодимов.

Он бросился из дома, миновал палисадник, и первое, что увидел, выбежав на дорогу, — была машина, в которой ехали Сарычев и представитель из Москвы. И Сарычев увидел Никодимова, даже привстал со своего сиденья.

Никодимов секунду смотрел на приближающийся автомобиль и, поняв все, метнулся к конюшне. Мальчишки побежали за ним.

— Стой! — крикнул Сарычев, хватаясь за кобуру револьвера.

У коновязи стояли две оседланные лошади. Никодимов с маху прыгнул в седло, рванул повод, всадил каблуки в лошадиные бока. Лошадь с места взяла в карьер. В седле Никодимов держался как опытный кавалерист.

Представитель из Москвы выскочил из машины, хотел было загородить всаднику дорогу, но тут же отпрянул в сторону. Лошадь стремительно промчалась мимо.

Медленно, неуклюже разворачивалась машина. Часовой, стоявший у крыльца, не понимая, что происходит, оторопело хлопал глазами.

Сарычев выстрелил из нагана в коня.

Забелин, наконец развернув машину, погнал ее по деревенской улице за околицу.

Ударил еще выстрел. У лошади на полном скаку подломились передние ноги, и она грохнулась на дорогу. Никодимов вылетел из седла, поднялся и, тяжело прихрамывая, побежал через поле к лесу.

На выстрелы со всех сторон бежали красноармейцы. Мелькнула фигура Кунгурова.

Сарычев выпрыгнул из машины и бросился наперерез Никодимову.

Тот, чувствуя, что с больной ногой далеко не уйти, обернулся, выдернул из деревянной кобуры маузер. Оружие он держал в левой руке. Но выстрелить не успел: его опередил Сарычев. Загремели два выстрела. Никодимов согнулся, выронил маузер. Морщась, он сел на землю, прижимая к груди раненую руку.

С трудом передвигая ноги, к нему шел Сарычев. Он тяжело дышал, в груди хрипело и булькало. Никодимов поднял голову, виновато улыбнулся.

— Ты чего, товарищ Сарычев? — спросил Никодимов. — Так ведь и убить можно...

Сарычев не ответил, подобрал маузер и сунул его за пояс.

Подъехала машина, и секретарь губкома тяжело привалился к переднему крылу. Никодимов попытался встать.

— Сидеть! — глухо приказал Сарычев.

Подбежал Кунгуров, спросил испуганно:

— В чем дело?

— Это он! — коротко ответил Сарычев, кивнув на сидящего на земле Никодимова. Секретарь губкома все еще не мог отдышаться.

Их окружили красноармейцы, любопытные бабы с детьми. Слышались отдельные вопросы:

— Что случилось-то? Товарищи...

— Кто стрелял?

— Братцы, Никодимова ранили!

Сарычев поднял руку, закричал изо всех сил:

— Тихо-о-о! — и замолчал, чтобы успокоить сердце. Ропот толпы стих.

— Для тех, кто меня не знает, я секретарь губкома Сарычев! — Он показал наганом на Никодимова: — А это проникший в чека вра-аг! Тут его голос сорвался, и он начал судорожно, взахлеб кашлять.

Красноармейцы недоверчиво загудели. Никодимов быстро оглядел окружавшую их толпу, вдруг поднялся, зажимая раненую руку, закричал:

— Тихо, товарищи! — Потом повернулся к Сарычеву: — Василий Антонович, что ты говоришь-то? Окстись! — Он осуждающе покачал головой. — Ты что, первый день меня знаешь? Разве народ меня не знает? — Никодимов обвел глазами толпу, снова уперся глазами в Сарычева, сказал примирительно: — Ладно, я не в обиде. Разберемся! Рабочий Никодимов на товарищей не обижается.

Сарычев перестал кашлять, перевел дух и жестко сказал:

— Рабочий Никодимов убит полтора года назад по дороге из Омска к нам. — Он достал из кармана листок, помахал им в воздухе. — Вот сообщение из Омского губкома.

Толпа притихла.

— Товарищ Сарычев, дорогой! — Никодимов сделал два шага к секретарю. — Да вы на меня посмотрите... Это ж наговоры! Товарищи! — повернулся он к окружавшим их бойцам. — Вы меня знаете?

— Знаем! — громко закричали из толпы несколько голосов.

Никодимов вновь посмотрел на Сарычева.

— Ошибка откроется, вам же стыдно будет, что старого рабочего опозорить хотели! — Он говорил так искренне, что толпа вновь угрожающе загудела.

— Тихо-о! — приказал Кунгуров.

— Долго, наверное, мы не смогли бы разобраться, кто вы такой, если бы не коммунист Егор Шилов, которого вы оклеветали в глазах товарищей по партии.

— Да вы не в себе, товарищ Сарычев. — Никодимов изумленно хлопал глазами.

— Шилов бежал из тюрьмы и заставил вашего связного Ванюкина прийти с повинной в чека. За это вы убили в камере Ванюкина! Чтобы замести следы, вы решили подставить под подозрение Кунгурова! — Сарычев с шумом выдохнул воздух, снова закашлялся.

Никодимов по-прежнему глядел на Сарычева изумленно-правдивыми глазами. Притихшая толпа красноармейцев внимательно слушала. Секретарь губкома перевел дух.

— Для этого подкинули в камеру убитого мундштук, который принадлежал Кунгурову. — Секретарь губкома протянул мундштук подошедшему Кунгурову. — Николай, возьми. И мы опять чуть было не клюнули на вашу приманку. Если бы не одно обстоятельство...

Никодимов в упор смотрел на Сарычева, и ни глуповатой улыбки, ни наивных глаз на его лице уже не было.

— Дело в том, что вы левша. Единственный левша из всех, кто знал об отправке золота и о том, что Ванюкин пришел с повинной. Но в камере Ванюкина вы об этом забыли. И когда тот вскочил, увидев вас, вы ударили его левой. Ни разу осторожность вас не подводила, но тут осечка вышла. Вот почему у Ванюкина ссадина на лице справа. — Сарычев снял фуражку, платком вытер лоб, устало закончил: — Ну а дальше я еще раз опросил вдову путевого обходчика, вызывал жену настоящего Никодимова, видел фотографии...

— Врешь, — тихо проговорил Никодимов. — Жены Никодимова нет...

— Вот тут вторая ваша ошибка. Ее хотели убить ваши люди, но, к счастью, только ранили, и она выжила. Об этом вы не знали.

— Товарищи! — опять хрипло и отчаянно закричал Никодимов. — Бойцы революции! Что же вы стоите?! Стреляйте в меня, в убийцу! — Бешеными глазами он оглядывал толпу, от крика его лицо набрякло, покраснело. Красноармейцы молчали. Никодимов воспользовался затянувшейся паузой, показывал рукой на бойцов и женщин: — Вот они — народ! Они произволу не допустят! Я все понимаю! Дурака нашли! Кто все это подтвердит, что вы наплели? А? Кто?! Некому!

— Господин Карпов! — раздался вдруг из толпы скрипучий голос ротмистра Лемке.

Никодимов вздрогнул, медленно повернулся и замер, уставившись изумленным взглядом в ту сторону, откуда послышался голос. Красноармейцы медленно расступились, и все увидели Егора Шилова и ротмистра Лемке.

Шилов едва стоял на ногах, в одной руке он держал баул, другой поддерживал раненого Лемке.

Никодимов побледнел. Он, видимо, понял, что это конец. Лицо его стало спокойным, и даже появилось выражение брезгливости. А Лемке, отодвинув от себя Шилова, превозмогая боль в бедре, сделал несколько шагов к Никодимову и процедил сквозь зубы:

— Кончайте комедию ломать, господин подполковник. На вас смотреть противно. Ей-богу...

— Очень жаль, что вас только ранили, ротмистр, — презрительно ответил Карпов после недолгого молчания.

— Увести! — громко приказал Кунгуров.

Несколько бойцов окружили Карпова и Лемке. Ротмистр пошатнулся и едва не упал. Двое красноармейцев успели поддержать его.

Сарычев обессиленно стоял у машины и смотрел на Шилова, исхудавшего, оборванного, небритого.

— Егор! — позвал он, но Шилов, видно, не расслышал: вокруг галдели красноармейцы.

Забелин протиснулся к Егору, улыбнулся, хотел было обнять, но Шилов сунул ему в руки баул, сказал:

— Держи.