Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич - Страница 55

– Значит, и нам пора собираться, – после некоторого раздумья проговорила Людмила Титовна.

– Почему?

– А чтоб не попасть в лапы немцам.

– Вот-вот, это и есть паника!

– Нет, папка, это не паника, а трезвый взгляд на вещи. Если представитель приехал специально для того, чтобы проинформировать, что Воронеж не эвакуируется, значит, эвакуируется Воронеж. А сколько от него до нас? Сотня с хвостиком?

– Вот это и есть паника! – повторил Любомир Петрович, а сам подумал: «Догадывается, нутром своим чует. Только вилять начни, всегда почувствует… Представитель действительно сказал так, но по секрету, чтоб паника не поднималась».

– В школе не говори об этом, – посоветовала Людмила Титовна.

– А зачем? – заволновался директор. – Зачем болтать? Он же сказал, ничего опасного нет, значит, и нет. А панику надо гасить!

– Может, и войны уже нет? – Людмила Титовна тяжело вздохнула. – Или у вас на партийном собрании о мире говорили?

– Хоть и не о мире, но ни слова о какой-то там опасности для нашего района сказано не было.

– Ничего-то не понял ты, папка. Верно, и сегодня дремал на собрании?

– Когда это я дремал?

Людмила Титовна промолчала, не желая затевать ссоры. И заговорила только тогда, когда почувствовала, что муж не обижается и вроде бы ждет даже, что она заговорит.

– Тяжко и подумать об этом, – полушепотом продолжала она. – Сколько лет на одном месте… Прижились, привыкли… Да что ж поделаешь?..

– Если что и случится, я никуда отсюда не поеду!

Любомир Петрович высказался твердо и убежденно, а Людмила Титовна словно бы и не расслышала. Тактика у нее была отменной.

– Надо проведать, куда лучше ехать, да подумать, как ехать, на чем ехать, чтоб забрать все…

– Никуда я не поеду! – повторил директор.

– Что же, мне одной?

– Поезжай!

– А дети?

– Меньших забирай!

– Как же ты будешь тут один, папка?

– Как все: школа на моих плечах, партийная организация всего сельсовета…

– Школу ты этой старухе эвакуированной передай, а себе до поры до времени оставь только уроки. Ты же больной, папка.

– Пустые слова! – возразил Любомир Петрович. – Давай-ка прекратим этот разговор.

– Сегодня прекратим, – без тени обиды согласилась Людмила Титовна, – а завтра продолжим. Не ждать же нам, когда фашисты район оккупируют.

– Этого никогда не будет!

– Теперь всего можно ждать…

– В случае чего, – Любомир Петрович приподнялся, решительно повел рукой, – всей школой в партизаны уйдем! Душа горит: бросил бы все, и завтра же – воевать!

– Не с твоим здоровьем, папка.

– Почему не с моим? Все теперь воюют! Сколько партизан, слышно, в Белоруссии! Что же, по-твоему, там все молодые да здоровые? Каждому дело найдется! Читала сегодняшнюю сводку? Партизанский отряд под командованием товарища С. из засады разбил немецкий обоз. Уничтожено много немцев, взяты большие трофеи – оружие, боеприпасы, амуниция… Из засады, понимаешь? А из засады и я не промахнусь! Так бы ударил, что…

– Нет-нет, не с твоим здоровьем, папка…

IX

Поздним вечером красноозерские собаки встретили на околице незнакомого им человека и с заливистым лаем провожали чуть не до середины деревни. Тут человека остановили трое полицаев. Включили фонарики, проверили документы и почтительно пропустили. Один, видать, старший, даже под козырек взял. Собаки снова с лаем накинулись на пришельца и проводили его до школы. И только когда он завернул во двор, они, побрехав еще вслед, угомонились.

В квартире Жарского было темно. Если б горел свет, он пробивался бы через какую-нибудь щелку в маскировке.

Пришелец постучал в окно и взошел на скрипучее в мороз крылечко.

– Кто там? – послышался настороженный женский голос.

Человек назвался и назвал хозяина. Женщина удалилась, и вскоре к дверям подошел Жарский:

– Кто тут?

– Это я, Юрий Павлович. Я, Переход.

– Илья Ильич?

– Да.

– Одну минуточку! Надя, зажги лампу!..

В передней гость поставил в угол желтую трость, снял лохматую, заиндевевшую шапку и погладил большую, со лба до макушки, лысину. Заодно пригладил остатки волос на затылке.

– Подмораживает, – одобрительно произнес он и с помощью Жарского снял бобриковое пальто, воротник которого также подбелила легкая изморозь.

– Вы, я вижу, не из дому, Илья Ильич?

– С дороги, Юрий Павлович, с дороги. Был тут в одной школе, да поздновато выбрался оттуда.

– Что же вы пешком, да еще и один?

– Не хочу быть просителем. И с конем этим возиться… А так – палку в руку и пошел себе помаленьку. Немцы меня пока не трогают. И люди свои везде.

– Прошу, Илья Ильич!

В комнате стоял круглый столик неведомо на каких ножках: скатерть спускалась до самого пола. На столике – дорожка, вышитая петушками. Вокруг – кресла в белых чехлах. Все это придавало комнате больничный вид. Впечатление нарушала лишь боковушка за узкими открытыми дверями, в которые была видна кровать с двумя пышными подушками.

По знаку хозяина жена сняла со стола дорожку, постелила газету. Затем принесла масленку, тарелку с нарезанным салом и еще тарелку с кружочками колбасы. Выставила полную, чуть не до затычки, бутылку и лишь после этого подала мужчинам ножи, вилки и каждому по граненой рюмке.

– Я думаю, Илья Ильич, – широко улыбнулся Жарский, кивнув на бутылку, – с мороза не помешает…

– Наверное, – потерев отвислый, раскрасневшийся по морозу подбородок, согласился Илья Ильич. – Только я недавно перекусывал.

– Да и мы недавно ужинали, однако за встречу…

– А что же хозяйка? – как бы рассматривая стол, пригласил Илья Ильич. – Попросим и хозяйку с нами.

– Возьми, Надя! – коротко бросил, словно приказал, Жарский.

Жена послушно вышла в переднюю, побренчала там посудой и вернулась с маленькой, как наперсток, рюмочкой.

– Своя? – выпив и откашлявшись, спросил Илья Ильич.

– А где же теперь?.. – держа в руках еще полную рюмку, вздохнул Жарский. – Своя, конечно. Не домашняя, но тут, по соседству…

– Однако хороша-а! Ух, хороша! – Илья Ильич склонился над столом, повертел бутылкой перед своим длинным красным носом. – А посудинка-то еще та самая, даже этикетка, градусы… Но градусов, пожалуй, больше, ей-ей… Огонь!

Надя скоро ушла в боковушку, закрыла за собой дверь, а мужчины повели долгий, обстоятельный разговор. Илья Ильич после нескольких рюмок впал в глубокомысленные рассуждения. Жарскому нелегко было выслушивать их, нестерпимо хотелось самому говорить, но он сдерживался, слушал. «Помогал» возраст Ильи Ильича, преклонение перед его большим педагогическим авторитетом.

– Я вот хожу теперь и хожу, – говорил Илья Ильич. – Хожу, как говорится, в народ. А что сейчас делать в отделе народного образования, если его еще можно так назвать? Сидит там один человек, мой, стало быть, заместитель, и довольно. Пусть сидит, наслаждается!

– А кто у вас заместитель? – спросил Жарский.

– Да все тот же бывший инспектор районо. Златоуст, как некоторые его называли, но, по-моему, пустой человек. Он бывал тут у вас. Помните, на последнем выпускном вечере?

– Помню, помню!

– Так вот он и сидит. Придет какая-нибудь бумага – подошьет, скажут власти где-то выступить на собрании – выступит. А я вот хожу, беседую с людьми, коллегами… Встречаюсь с некоторыми весьма уважаемыми особами. Школы везде пустуют, учителя, кто остался, совсем пали духом, руки опустились… Дети же – собак по улицам гоняют. Да разве их винить?.. Если уж говорить начистоту, в том, что чужеземцы оккупировали страну, виноваты мы, их отцы. Мы и должны нести ответственность за все, и обязаны, что называется, это самое… Детям надо учиться… Мы с вами учителя, Юрий Павлович, проводники культуры. Вы историк, я математик. И надо нам смотреть на развитие событий с надлежащей, так сказать, точки зрения. Что будет, если, представим, оккупация затянется? Ну, пусть на год, на два… Вы слышали о параде войск в Москве?