Дочь Лебедя - Бак Джоанна - Страница 5

Я вдруг увидела, как истончилась кожа у нее под глазами и как она покрывается морщинками, когда Джулия наклонилась вперед.

— Но разве ты хочешь изменить свою жизнь? — продолжала я. — У тебя интересная работа, дом и друзья, а еще мой отец в Париже и я, и это все твоя жизнь.

— Ты хочешь сказать, что мне уже больше ничего не нужно?

— Ты мне кажешься идеальной, — прошептала я.

— Я не слишком в этом уверена, — сказала Джулия. — Тебе пора спать.

— Нет, пожалуйста, поговорим еще. Расскажи о моей матери.

— Твоя мать, — говоря это, Джулия подняла глаза и произнесла скороговоркой: — Твоя мать была француженка и очень хорошенькая, и она умерла при твоем рождении.

— И все?

— Да!

— Почему ты не живешь в Париже?

— Париж… — протянула она. — Он замедляет время и ускоряет рост. В этом городе люди портятся, в особенности американцы.

— Поговорим еще о любви.

— Потом, когда ты повзрослеешь. Скоро уже взойдет солнце.

— Хочется посмотреть, как оно всходит, — упрямилась я.

— Ты знаешь, — она положила голову на подушку и закрыла глаза, — в Индии есть пословица: «Солнце взойдет только потому, что пять миллионов женщин молят каждое утро, чтобы взошло солнце».

— Но оно все равно взойдет.

— Может, они потому и просят, что уверены обязательно получить…

— Как глупо, — заметила я.

— Вот уж нет. Это высшая мудрость!

Мне так хотелось, чтобы Джулию любили. Она была великолепна, но мне хотелось, чтобы у нее все было прекрасно, чтобы дни несли ей радость, чтобы я была уверена: у нее есть необходимость быть красивой и обаятельной. Я следила за глазами ее гостей, чтобы узнать — любят ли они ее. Я читала ее письма, когда никого не было дома, чтобы узнать, нет ли там любовных посланий. Чтобы узнать, что пишет мужчина, когда он влюблен. Все, что я нашла, только сухие записки от Тревора.

«Встретимся в пятницу, хорошо? Извини за прошлую неделю».

Я также нашла несколько листочков со стихами, неизвестно кем написанными.

Она приезжала в Париж несколько раз в год, и мы шли развлекаться: отец, Мишель, Джулия и я.

Отец и Джулия шли перед нами, обняв друг друга за талию, как влюбленные. Я следовала за ними с Мишелем, чувствуя себя их жалким повторением, имитацией. Я изо всех сил старалась сесть с ней рядом за обедом, проходить через двери вместе с ней, хотела, чтобы она сначала заходила в мою комнату, когда приезжала погостить у нас. Когда мне это удавалось, я старалась держать ее за руку, чтобы знать, что она больше принадлежит мне, чем отцу.

— Посмотри на них, — заметил Мишель, когда они шли перед нами, — можно подумать, что они близнецы. Райские близнецы.

Я напомнила ему, что отец на два года старше Джулии.

— Никто из них так и не вырос, — заметил Мишель, у которого было больше седых волос, чем у отца.

Когда Джулия была в Париже — это был праздник. Мы торжественно ходили в лучшие рестораны. Иногда с нами ходили Джорджи и Алексис. Они так странно смотрели на Джулию, как будто помнили нечто особенное, связанное с ней.

Мне исполнилось семнадцать, потом восемнадцать, у меня появились кавалеры. Иногда они приходили пообедать к нам с отцом и Мишелем, если они говорили по-английски и если, как говорил Мишель, понимали, как вести цивилизованную беседу.

— Почему бы тебе не пригласить Филиппа или Жана, чтобы они провели с нами время и познакомились с Джулией? — спросил меня как-то отец.

Я знала, что не хочу знакомить ее с теми молодыми людьми, которые ухаживали за мной. Я не могла ничего объяснить, просто не желала этого…

В Лондоне для девушек моего возраста устраивались специальные танцы. На них ходили незнакомые мне дочери друзей Джулии.

— Тебе следует вести нормальную светскую жизнь, я помогу тебе, — заявила Джулия.

Она показала мне свои вечерние туалеты, воздушные волны тюля, переливающийся атлас. Я гладила платья и представляла себе, что на каждый танец меня будет приглашать сказочный принц, но этого не случилось. Джулия объяснила, что для того, кто постоянно не живет в Лондоне, невозможно устроить такой бал.

Когда я сказала об этом отцу, он ответил:

— Она богата и может все устроить.

Но мне больше нравилось выпивать с Филиппом и спать с Жаном. Я даже не ожидала, что это мне будет так приятно. И меня совершенно не волновали неуклюжие благовоспитанные мальчишки в прыщах, с которыми я иногда встречалась в домах друзей Джулии. Но она постоянно намекала на какой-то сюрприз, что, мол, после окончания школы, я буду вести настоящую светскую жизнь.

Я была у нее в гостях, когда мне исполнилось восемнадцать. Джулия выглядела неважно: начал отвисать подбородок, на правой ноге набухли вены, и по-прежнему не было никого, кроме Тревора Блейка, в ее жизни. Я почему-то вспомнила, как она держала в руке мое кольцо, гладила и как бы взвешивала его.

А время летело быстро, губы у нее стали тоньше, особенно это становилось заметно, если она не улыбалась, и глаза при этом были злыми. Дело Джулии процветало, и за все эти годы она заработала уйму денег. Отец постоянно говорил о том, как она богата. Она покупала себе драгоценности и разрешала мне их примерять.

Я как-то смотрела на себя в зеркало и щурила глаза.

— Что ты пытаешься там увидеть? — спросила Джулия.

— Диадему. Если бы ты вышла замуж за лорда Редфорда, у тебя было бы их достаточно, не так ли?

— Ах, оставь! Чем тебе не нравятся эти изумруды?

— Тебе их никто не дарил. А ведь он был любовью всей твоей жизни, разве не так?

— Флоренс, что ты выдумываешь?! С ним было довольно интересно, но он не был моей единственной любовью.

— Тогда, что же такое любовь?

— Жар, — тихо ответила она.

— Жар?..

— Да, горение, тепло, свет! Я не могу тебе объяснить. Ты потом поймешь это сама.

В Париже жизнь моих подруг была уже предрешена. Они сдадут экзамены и потом будут долго отдыхать, забыв обо всем и пытаясь лишь хорошо загореть. Потом осенью они вернутся в Париж, где пойдут на курсы или будут учиться в университете. На курсах их будут учить кулинарному искусству или даже искусствоведению, они смогут также стать специалистами по связям с общественностью. А я собиралась поехать в Лондон и жить там с Джулией.

Но вместо того, чтобы сдавать экзамены, мы устраивали манифестации на улицах, некоторые из нас даже помогали захватить какой-то часовой завод на окраине. Мы швыряли камнями в полицейских и требовали свобод. В душе чувствовался какой-то необъяснимый подъем. Я не была дома целых шесть дней!

— Тебе придется снова заниматься, ты потеряла целый год, — сурово заявил мне отец. Юнцы подожгли его машину на бульваре Сен-Жермен, и он подал в суд, требуя возмещения убытков.

— Если бы ты не влезала в эти дела, то жила бы спокойно со мной, — сказала Джулия, — Ты сама во всем виновата.

— Но мы все занимались этим. Так ведут себя все молодые люди во Франции.

— Никогда не следует идти за толпой, особенно если она занята грабежом и разбоем!

Булыжник мостовой покрыли асфальтом, и узор на ней, похожий на веер, навсегда исчез. По улицам ходили патрули. Я вернулась в школу и редко проводила время с Джулией.

— У меня возникли кое-какие сложности, — сказала она мне по телефону. — Приезжай в следующем месяце.

Потом встреча отложилась еще на месяц. Я увиделась с ней ненадолго только на Рождество. Дом казался совсем другим, там появились новые вещи, привезенные с Востока.

Я вернулась в Париж немного удивленная. Казалось, что она не хотела, чтобы я была с ней.

Джулия приехала в Париж весной. Мне так надоело в школе, но я старалась честно выполнять свои обязательства.

— Я погощу у тебя осенью, да или нет? — спросила я, когда мы все не спеша пошли на ленч по Рю Джекоб, мимо магазинчика отца.

— Конечно, — ответила Джулия. На ней были плотно облегавшие ноги темные брюки и замшевые туфли без каблуков.

Я сдала экзамены и провела лето в Провансе с отцом и Мишелем, как обычно. Когда в сентябре мы вернулись в Париж, позвонила Джулия и сказала: