Русские на Мариенплац - Кунин Владимир Владимирович - Страница 35

– Это ложь! Я хозяйка всего этого дома. Я сдавала эту квартиру американской армии!.. Вы не имеете права здесь жить. Немедленно убирайтесь отсюда!!!

Зная почтительное отношение немцев к деньгам, я в панике собираю в одну кучу огрызки разных английских слов и, как мне кажется, говорю:

– Но мой друг заплатил за эту квартиру за три месяца вперед…

– Он заплатил за себя! Я завтра же верну эти деньги американской армии, но никаких иностранцев в своем доме не потерплю! Откуда вы? Польша, Болгария, Югославия, Албания?

– Я русская… То есть, сейчас я из Израиля… – лепечу я и протягиваю ей свой израильский паспорт.

Она даже не прикасается к моему паспорту, только смотрит в него брезгливо и вдруг разражается истерическим хохотом. Да таким, что у нее даже пена на губах выступает. Она начинает метаться по комнате и орать примерно следующее:

– Из Израиля!.. Еврейка!!! В доме, построенном моим отцом – генералом абвера, одним из первых членов национал-социалистической партии Германии, не хватает еще и еврейки!!! Вон! Немедленно вон отсюда!!! И запомните раз и навсегда: Германия только для немцев! А вы все – русские, турки, арабы, евреи… Вы – раковая опухоль на теле нашей несчастной Германии!.. Вы сосете кровь немецкого народа! И мы, немцы, еще должны из своих налогов оплачивать здесь вашу жизнь?! Вон отсюда!!! Вон к свиньям собачьим! Из моего дома! Из моего Мюнхена! Из моей Германии! Шайзе!… Я сейчас же звоню в полицию!..

Она хватается за телефон, дергается словно в припадке эпилепсии, брызгает слюной, глаза у нее становятся уже совершенно безумными, и она продолжает вопить свои тексты в добротном митинговом стиле нашего замечательного общества «Память».

И я – через полчаса, со своей гитарой, огромной сумкой тети Хеси, с недописанным письмом папе, оставив десятки милых моему сердцу собственных мелочей в этой сволочной нацистской квартире, – оказываюсь на Хауптбанхофе. На главном железнодорожном вокзале Мюнхена – последнем прибежище нищих бездомных азилянтов.

– Где мы на четвертые сутки ее и нашли, – сказал Нартай.

– На третьи, на третьи, – поправила его Катя. – Не драматизируй. Я переночевала там всего лишь трижды.

– Тоже вполне достаточно, – заметил Эдик и повернулся ко мне: – Помойка! Настоящая человеческая помойка в центре такого потрясающего города!..

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ

(коротенькая), рассказанная Автором, – о том, что в жаркую погоду в мюнхенских бассейнах можно не только выкупаться, попить пива и отдохнуть на лужайке, но и узнать почти детективную историю, не имеющую никакого политического значения…

– Стойте! Стойте!.. – всполошился я. – Вы меня совсем, к чертовой бабушке, запутали! А откуда же тогда появился Нартай? При чем здесь Нартай?..

– То есть, как это «при чем»?! – возмутился Нартай. – Я ее первый заметил! «Смотри, говорю, Эдька! Эта девка, которая на Мариенплац русские песни поет, сидит со шмотками и рожа у нее какая-то опрокинутая. Может, заболела?..» А Эдька мне и говорит…

– Да подожди ты, Нартайчик! – безжалостно прервал его Эдик. – Тебя не о том спрашивают. Тебя спрашивают – как ты сам появился в Мюнхене. Может, про тебя потом кино сделают. Верно?

– Не исключено, – осторожно сказал я.

Нартай прямо взвился!

– Ну, Эдик!.. Ну, гад ползучий! Это про вас с Катькой надо кино делать! Разоблачительное! Это вы сюда, за бугор, рвались, как умалишенные, диссиденты вшивые!.. А я, наоборот, отсюда хотел только домой – в Алматы! Я и сейчас хочу… И если бы не ты!.. Вот и расскажи, расскажи, как я сюда попал!..

– О'кей, о'кей… – примирительно сказал Эдик. – Не вопи, люди оборачиваются.

– Имел я в виду всех этих людей, – сказал Нартай ивстал.

Мы валялись на зеленой лужайке «Зюдбада» – одного из десятков мюнхенских бассейнов, на открытом солнце, и только Катя была заботливо усажена в шезлонг под огромным полосатым зонтом.

– Катька, нагреби мне немного деньжишек – пойду мужикам еще пива возьму, – сказал Нартай. – И следи, чтобы Эдька тут ничего не врал.

Катя порылась в сумке и протянула Нартаю кошелек:

– Мне тоже пива, Нартайчик.

– Обойдешься. Тебе – оранж-сафт, – безапеляционно сказал Нартай.

– Мне уже осточертел твой сафт. Я хочу пива!

– Ты хочешь, чтобы ребенок родился алкоголиком, да? Фиг тебе!

И Нартай в одних плавках пошел на своих смуглых крепеньких кривоватых ногах в буфет.

– Он, конечно, прав, – задумчиво проговорил Эдик, глядя в след Нартаю. – В том, что он оказался здесь, наверное, виноват я…

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ,

рассказанная Эдиком, – о том, как акробат Эдуард Петров украл танкиста Нартая Сапаргалиева…

Прожил я в «Китцингер-хофе» пару недель, освоился, втянулся в работу, которую в жизни никогда не делал. И свиней помогал кормить, и загончик для овец чистил, и лошадей гонял на корде – чтобы не застаивались. Яблоки для оленей собирал, резал их на четвертушки, а потом скармливал этим нежным, грациозным и пугливым тварям со строжайшей и жесткой иерархической структурой отношений внутри стада. Как в нашем Политбюро – никакой разницы! А стадо оленье у Китцингеров было голов триста. Вместе с молодняком.

Не говоря уже о том, что в таком хозяйстве, помимо обычных ежедневных обязанностей, случайная работа неожиданно возникала на каждом шагу. Зарядили дожди – откуда-то потекло в сарай на тюки сена. Нужно срочно перекрыть новой черепицей прохудившийся участок крыши, просушить намокшее сено… Поросята подрыли под стенкой лаз и нахально разгуливают по овечьему загону – нужно немедленно отловить это мелкое визгливое хулиганье и наглухо заделать лаз… Подгорели контакты у электромагнитного выключателя ленточного транспортера – не звать же механика. Он слупит марок полтораста за час работы! И мы со старым Петером в четыре руки разбираем выключатель, перепаиваем и зачищаем контакты, приводим транспортер в порядок… И Наташа выделяет нам из своих запасов к обеду литровую бутылку белого вина.

Но надо отдать должное и старикам. Они крутятся в своем «Китцингер-хофе» с утра до ночи. И как крутятся!

Единственное, в чем я не участвовал, и не участвую по сей день – это в отстреле оленей. Когда раз в десять дней Петер Китцингер вытаскивал свой «Манлихер» – неземной красоты винтовку калибра шесть-сорок пять, я просто уходил в ближайший лесок.

Потом, спустя час-полтора, я помогал ему и перетащить туши, и освежевать их, и разделать. В приготовлении колбас я тоже участвовал. Кстати сказать, с большим интересом! Тем более что у Китцингеров почти весь процесс – от замеса фарша до коптильни – был механизирован. Но стрелять… Или смотреть, как стреляют…

Наверное, я слишком много настрелялся там, в Афгане, слишком много раз видел, как живое в одно мгновение становится мертвым. Спасибо. С меня хватит.

Как-то на своем «фольксе» на полчаса заскочил Руди – привез огромный пакет с продуктами – мою азилянтскую пайку за две недели. А там и картофель, и рис, и макароны, и пакеты с соком и молоком, и овощи, и мясо, и консервы, и сахар, и фрукты!.. Мы же в вонхайме два раза в неделю получали бесплатные продукты, вот он и собрал несколько моих порций в одну и приволок нам все это в «Китцингер-хоф».

Выпили мы по стаканчику вина, по чашечке кофе, и Руди снова укатил в Мюнхен, предварительно о чем-то пошептавшись с Петером.

На следующий день Наташа отобрала у меня аусвайс, они с Петером заполнили какие-то анкеты, приоделись, Петер сел за руль своего голубого «форда» и они уехали на полдня.

Вернулись поздно. За рулем сидела уже Наташа, так как Петер был изрядно поддавший, что-то восторженно вопил, матерился и требовал немедленной выпивки.

Оказалось, что им удалось невероятное – они меня «замельдовали». Так в Германии называется прописка. От немецкого – «Anmeldung». А с беженцами вроде меня это делать категорически запрещено! Но…