Суперсыщик Освальд - Биник Кристиан - Страница 9

Около половины десятого отец Тима пристегивает мне поводок, чтобы идти со мной на прогулку. Это происходит каждый вечер, в любую погоду — хоть дождь, хоть снег.

У меня, конечно, есть возражения против поводка, но гулять с отцом Тима, когда его свобода передвижения ничем не ограничена, — удовольствие нижнего среднего. Он в таких случаях прилипает носом к каждому припаркованному автомобилю и часами пялится на приборную доску. А когда он на поводке, то я просто тяну его за собой, пока он не трогается с места.

Удивительный летний вечер. Заходящее солнце зажигает кудрявые облачка на небе разноцветным огнем. Теплый южный ветерок ласково треплет мою темно-коричневую шерсть. (Ну как вам нравится моя манера изъясняться? Правда, здорово? Да, что ни говори, а мое истинное призвание — писать. Кто сказал « писать»?! Попрошу без дурацких шуточек!)

По пути я с интересом обнюхиваю деревья, изгороди и фонарные столбы. Конечно, я знаю всех собак нашего квартала, которые расписываются на этих объектах. Но иногда попадается и незнакомый почерк, как, например, на афишной тумбе, у которой я только что остановился.

Да, вот это аромат! По сравнению с ним «Шанель № 5» — зловоние протухшей кислой капусты. Я просто не могу нанюхаться. Это облако аромата явно оставила какая-нибудь потрясающе эффектная дамочка. Если она когда-нибудь попадется мне на глаза, я ей точно предложу лапу и сердце. А если она мне откажет, я покончу с собой, приняв смертельную дозу «Чаппи».

Я еще раз на прощание втягиваю носом этот роскошный аромат, и мы идем дальше. Метров через тридцать я сажусь посреди тротуара и справляю свою большую нужду. Куча становится все больше и больше, а лицо отца Тима все длиннее. Он потом должен будет погрузить эту кучу в полиэтиленовый пакет и бросить в ближайшую урну для мусора. А что он делает, когда я заканчиваю свои дела? Он осторожно озирается по сторонам, и мы быстренько сматываем удочки.

— Не вздумай наябедничать на меня дома! — тихо грозит мне отец Тима и ухмыляется.

Он может быть спокоен: трудно предположить, что в ближайшие пятнадцать минут я научусь говорить. А если бы и научился, то я бы первым делом… Стоп! Я вдруг замираю на месте и широко раскрываю глаза. Как вы думаете, кто стоит на другой стороне улицы рядом с чужим горным велосипедом? Новый друг Тима Аксель, которого я будто бы укусил. А где находится его правая рука? На седле!

— Ну пошли, пошли! — говорит отец Тима и тянет поводок на себя. Я не трогаюсь с места; неотрывно глядя в сторону Акселя, я начинаю рычать.

Отец Тима смотрит в ту же сторону и узнает Акселя, который нас еще не заметил.

— Привет, Аксель! — кричит отец Тима через улицу. — Куда это ты собрался на ночь глядя?

— Почему на ночь? Еще ведь светло.

— Что, купил новый велосипед? — спрашивает отец Тима, и мы переходим улицу.

— Нет, — отвечает Аксель. — Просто смотрю. Классная тачка, правда?

Отец Тима тоже осматривает велосипед со всех сторон. Рука Акселя все еще лежит на седле. Мне это не нравится, поэтому я начинаю лаять, делая вид, будто собираюсь вцепиться в его красные джинсы. Аксель сразу же убирает руку с велосипеда и испуганно смотрит на меня.

— Я… я надеюсь, он не собирается меня еще раз укусить? — бормочет этот врун.

— Не бойся, — успокаивает его отец Тима. — Если Освальд еще раз кого-нибудь укусит, мы его сдадим в приют для бездомных животных.

Чего?.. Это что, шутка, что ли?

Аксель, сделав страдальческое выражение лица, хватается за свою ляжку и жалуется:

— Он мне чуть ногу не откусил. До сих пор еще болит.

Жалкий подлый притворщик! Я с бешеным лаем бросаюсь на его штанину, но отец Тима держит меня на поводке так, что я могу дотянуться лишь до носков аксельских ботинок. Аксель отпрыгивает в сторону и перебегает на другую сторону улицы. Я просто захлебываюсь от злобного лая, и этот трус берет ноги в руки и бежит домой. Но тут он совершает одну досадную ошибку: он оглядывается на меня и — попадает ногой прямо в кучу, которую я только что оставил на тротуаре. Поскользнувшись, Аксель приземляется на задницу. Если бы собаки могли смеяться, я бы, наверное, себе кишки порвал со смеху.

Даже отец Тима не может удержаться от ухмылки. Правда, он тут же делает серьезное лицо, и когда мы подходим к Акселю, от ухмылки и следа не остается.

— Все в порядке, Аксель? — спрашивает он.

Аксель кряхтя поднимается на ноги. Ну и видок! Не говоря уже о запахе… Аксель, что называется, оказался в полном дерьме.

Отец Тима спрашивает, не ушибся ли он. Тот отрицательно качает головой. Потом с ненавистью смотрит на меня.

— Какое безобразие, что некоторые владельцы собак оставляют эту гадость прямо на тротуаре! — с невинным видом заявляет отец Тима. — А чего ты, собственно, побежал, когда Освальд залаял? Я же его держал на поводке. К тому же он просто хотел с тобой поиграть.

Аксель бормочет что-то невразумительное, поворачивается и идет прочь широченными шагами. А мы продолжаем нашу прогулку. Я размышляю, мог ли Аксель действительно украсть седла. В сущности, воровство ему ни к чему, он получает от своих богатеньких родителей кучу денег на карманные расходы. Но может, он ворует просто из спортивного интереса? Говорят, такое бывает. Во всяком случае, я принимаю решение в ближайшие пару недель приглядывать за Акселем. Если повезет, я поймаю его с поличным.

— Рядом, Жаклин! — слышу я вдруг высокий женский голос.

Кто такая Жаклин? И вот я уже вижу ее, она идет мне навстречу — сногсшибательная красотка чау-чау с красными ленточками в волосах и золотой цепью на шее. Сомнений нет: это та самая дамочка, чей ароматный почерк на афишной тумбе напрочь лишил меня рассудка. Клянусь своей миской!

Я останавливаюсь как вкопанный, и Жаклин гордо шествует мимо, недосягаемая, как модель на подиуме. Она даже глазом не повела в мою сторону, а я так страстно впиваюсь в нее взглядом, что того и гляди зенки полопаются.

— Ай, молодец, хорошая девочка! — мурлычет хозяйка Жаклин, одетая в короткую красную юбку. — Вот так и иди, рядом, а не то опять возьму на поводок, золотце мое.

Мы с отцом Тима смотрим им вслед раскрыв рот. Правда, его язык не достает до земли, как мой.

На ближайшем перекрестке Жаклин и ее хозяйка исчезают за поворотом. Отец Тима переводит дух и восторженно произносит:

— Вот это люля-кебаб!.. Ты когда-нибудь видел такое, Освальд?

He-а. Баб видал, а люляки — никогда.

ГЛАВА 15, в которой речь пойдет о тоске и о седлах

Жаклин… В следующие вечера во время наших прогулок с отцом Тима я держу глаза, уши и нос в состоянии непрерывной боевой готовности. Жаклин, к сожалению, больше не появляется, но я наслаждаюсь ее ароматом на некоторых фонарных столбах и деревьях. Эта милая дамочка из семейства чау-чау наверняка живет где-нибудь по соседству, и рано или поздно наши стежки-дорожки пересекутся.

Но когда? Если я не увижу ее в самое ближайшее время, я еще, чего доброго, помру от любовной тоски. Да, друзья мои, признаюсь: я потерял голову! День и ночь я вижу перед собой изящные ушки Жаклин, ее хорошенькую мордочку и мягкую шелковистую шерстку, в которую я бы с таким удовольствием зарылся носом. Ах, Жаклин! Тоска по тебе почти напрочь лишила меня моего собачьего ума.

Моему юному хозяину живется ничуть не легче. Он, правда, в последние дни еще дольше сидел перед своим компьютером, но время от времени рука его застывала на клавишах, а сам он, уставившись на стену как баран на новые ворота, чему-то глупо улыбался. Держу пари, что в эти минуты он мечтал о Маруше!

Тим теперь опять частенько берет меня на руки и ласкается ко мне, чего он не делал уже чуть ли не целый месяц.

Да, трудно представить себе этот мир без любви! Это была бы какая-то серая каменная пустыня с одним-единственным супермаркетом, в котором нет собачьего корма. (Или что-нибудь в этом роде.)