Научная фантастика. Ренессанс - Хартвелл Дэвид - Страница 70

Миранда, моя жена, три года провела с ампутированными руками и ногами и вернулась на Миранду еще без них, в костюме-роботе, чтобы отвести людей в Пещеру Тупиков. Сейчас не трудно заметить те места, где ее бронзовая, обветренная кожа заканчивается и начинается гладкая розовая плоть ее новых конечностей. Но если вы не обратите на это внимания, она с ухмылкой укажет вам на них.

Стали ли мы, побывав в царстве Аида и вернувшись обратно, лучшими друзьями? Для развлечений у нас имеются более подходящие товарищи. Нихил по-прежнему несколько высокомерен, и они с Кэти по-прежнему иногда перебрасываются колкими фразами, но чаще всего — с улыбкой. Я пришел к выводу, что в каком-то смысле это стимулирует их и заменяет Нихилу вещи, о которых он не хочет говорить.

Кэти и Рэнди по-прежнему особенно не о чем беседовать, это дает возможность вести разговор нам, мужчинам, которые якобы немногословны. Нихил говорит, что я выслушал столько лекций по геологии, что мог бы сдать экзамены на докторскую степень. Может быть, когда-нибудь я последую его совету. Он часто уговаривает меня сдать эти экзамены, но моя книга имеет такой успех, что до конца жизни я могу ничего не делать, разве только из любви к искусству. Но я не уверен, что люблю геологию.

Часто, когда мы приезжаем к ним в гости, мы просто сидим все четверо, молчим и ничего не делаем — только попиваем сок местного винограда, который нам всем нравится. Мы улыбаемся друг другу и предаемся воспоминаниям.

Но пусть это молчание вас не обманет. Нас четверых связывает нечто большее, чем дружба, нечто большее, чем любые пустые разговоры, моя глупая критика наших таких разных и экстравагантных характеров или прошлые ошибки во время путешествия через Большую Расселину на Миранде. Это крошки со стола величия, пусть ими питаются те, кто последует за нами.

Величайшая правда состоит в том, что когда я, моя жена, Нихил и Кэти собираемся вместе, я чувствую, что возвышаюсь над человеческой природой. Я нахожусь среди полубогов, которые вызвали на смертный бой саму Вселенную — и победили.

Грег Иган

Причины для счастья

Грег Иган (р. в 1961 г.) — один из самых прогрессивных и противоречивых представителей твердой научной фантастики 1990-х гг. В одном из интервью он заявил: «В моих произведениях происходит своего рода размывание границы между наукой и метафизикой. Собственно, я пытаюсь расширить область науки, но не отказаться от этого понятия».

В интервью для журнала «Gigamesh» писатель отозвался о рассказе «Причины для счастья» как об одном из самых значимых и противоречивых своих произведений: «В последнее время я пишу медленнее, чем раньше. Над этим рассказом я работал три месяца, однако должен признать, что прекрасно провел время и доволен каждым словом в тексте. Конечно, я не могу сказать, что никто не сумел бы сделать лучше, но когда в написанном ничего не хочется изменить, — это чертовски приятное чувство».

По сравнению с героем представленного в этой антологии рассказа Теда Чана «Понимание» герою Игана повезло больше: его жизнерадостность и способность быть счастливым все-таки восстановились. Однако, получив возможность выбирать, как относиться к миру и что чувствовать, он тем не менее не научился управлять отношением окружающего мира к себе. Одна из главных тем рассказа — противоречия и согласованность, которые присутствуют в отношениях человека и мира, материи и разума.

В сентябре 2004 года, вскоре после своего двенадцатого дня рождения, я вступил в период почти полного счастья. Мне никогда не приходило в голову задаться вопросом, почему я счастлив. Хотя занятия в школе были по-прежнему нудными, учился я достаточно хорошо и мог позволить себе на уроках витать в облаках. А дома у меня оставалось достаточно времени, чтобы читать в книгах и на интернет-сайтах о молекулярной биологии и физике элементарных частиц, о кватернионах и эволюции галактик, создавать собственные абстрактные мультфильмы и компьютерные игры на сюжеты из византийской истории. И несмотря на то что я был тощим, нескладным ребенком и спорт как таковой вызывал у меня смертельную скуку, мое тело меня вполне устраивало и я получал истинное удовольствие от бега. А бегал я постоянно.

У меня были пища, кров, любящие родители, поддержка. Почему не чувствовать себя счастливым? И хотя мне не удавалось окончательно избавиться от неприятных мыслей о школьной рутине, вредных одноклассниках и мелких проблемах, с легкостью гасивших вспышки моего энтузиазма, все шло прекрасно до тех пор, пока неожиданно не обратилось в прах. Счастье всегда приносило с собой уверенность, что оно будет длиться вечно, и пусть я тысячи раз видел, как это оптимистическое заблуждение рушится, я был еще молод и недостаточно циничен и удивился, когда тревожные признаки в конце концов появились.

У меня начались приступы рвоты, и доктор Эш, наш семейный врач, назначила мне курс антибиотиков и на неделю освободила от занятий. Родители едва ли удивлялись, что эти незапланированные каникулы радовали меня гораздо больше, нежели угнетала загадочная инфекция. Тем не менее мать с отцом были озадачены тем, что я не давал себе труда изображать больного. Впрочем, в этом не было нужды, ведь меня, как по расписанию, рвало три-четыре раза в день.

Антибиотики не помогли. Меня шатало, я спотыкался на ровном месте. В кабинете врача я не мог различить букв в таблице для определения остроты зрения. Доктор Эш направила меня к невропатологу в Вэстмидский госпиталь, и тот велел немедленно сделать томограмму. В тот же день меня положили в больницу. Моим родителям диагноз сообщили сразу, но мне потребовалось еще три дня, чтобы вытянуть из них всю правду.

У меня была опухоль, медуллобластома, она заблокировала один из наполненных жидкостью желудочков головного мозга, и у меня поднялось внутричерепное давление. Вообще-то медуллобластомы смертельны, но после операции, жесткой лучевой и химиотерапии две трети пациентов, которым поставили диагноз на этой стадии, могли протянуть еще лет пять.

Я вообразил себя на железнодорожном мосту с прогнившими шпалами, и выбора у меня не было: только идти вперед, проверяя каждую подозрительную доску, прежде чем наступить на нее. Я осознавал ожидающую меня опасность, осознавал отчетливо, но не чувствовал ни настоящего страха, ни настоящей паники. Самым близким к страху ощущением было волнующее головокружение, словно мне предстояло всего лишь покататься на карусели.

Это объяснялось следующим образом.

Большая часть симптомов была связана с повышением черепного давления, но анализ спинномозговой жидкости выявил также существенное повышение уровня вещества, называемого лей-энкефалин — эндорфина, нейропептида, который возбуждает те же рецепторы, что и опиаты, например морфин и героин. Видимо, где-то на своем зловещем пути мутация, «запустившая» деление раковых клеток, также активировала гены, отвечающие за выработку лей-энкефалина.

Это был необычный случай, не просто побочный эффект. Я тогда мало знал об эндорфинах, но мои родители повторили то, что сказал им невропатолог, а позднее я прочитал обо всем этом в книгах. Лей-энкефалин не относится к анальгетикам, вырабатываемым на случай, когда боль угрожает жизни; он не обладает притупляющим действием, свойственным анестезирующим веществам. Скорее это некий примитивный способ передачи положительных эмоций; лей-энкефалин высвобождается, когда поведение субъекта или обстоятельства предвещают радость. Бесчисленное множество других нервных импульсов головного мозга модулирует это простое сообщение, создавая почти безграничную палитру положительных эмоций, а соединение лей-энкефалина с нейронами-мишенями служит лишь первым звеном в длинной цепочке данных, передаваемых другими нейромедиаторами. Не вдаваясь в эти тонкости, могу подтвердить один простой факт: лей-энкефалин давал мне радость.

Узнав обо всем, родители буквально сломались, именно я утешал их, сияя безмятежной улыбкой, как некий блаженный маленький мученик из слезоточивых телепередач об онкологических больных. Дело было не в моей внутренней силе или зрелости; я физически был неспособен горевать о своей судьбе. И благодаря специфическому воздействию лей-энкефалина я мог бесстрашно смотреть правде в глаза, как если бы меня до ушей напичкали примитивными опиатами. Голова у меня оставалась ясной, но эмоции били через край, я просто излучал бодрость.