Гимназисты - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 16

От стола отходил Бандуров, сияющий, красный, натыкающийся от восторга на встречные парты по пути. Он чувствовал себя счастливейшим из смертных. Хронологию его не спросили. Хронология осталась за флагом, по выражению ариан.

Юрий встряхнулся и заговорил. Спокойный, уверенный в себе и в своих знаниях, несколько усталый от пережитых волнений за последнее время, он отвечал прекрасно, свободно и легко. Его «высокопревосходительство» слушал его с большим вниманием, блаженно улыбался и покачивал в такт словам головою.

— Точно Кисточка наш, Ватрушин, кивает, — произнес мысленно Юрий и чуть-чуть улыбнулся.

— Довольно-с. Великолепно. Впрочем, я и не ожидал от вас иного ответа! — произнес Гном-историк, лаская Юрия благодарным, сияющим взглядом.

— Прекрасный ответ. Как фамилия? — точно просыпаясь от розового сна, протянуло его высокопревосходительство. Мотор почтительно склонился к сиятельному уху и прошептал сановнику фамилию Юрия.

Тот взял карандаш и начертал жирную пятерку на экзаменационном балльнике против фамилии юноши. Потом директор снова нагнулся и снова зашептал что-то на ухо старичку.

Сиятельные брови его высокопревосходительства поднялись и сановник протянул изумленное «у-у?» И так взглянул на Юрия, точно перед ним был не Радин, ученик восьмого класса №-ой гимназии, а бенгальский тигр или ему подобное чудовище из диких лесов.

— Обо мне говорят… Про маму… Что я из-за ее поездки университет бросил! — вихрем пронеслось в голове, и он сжал зубы, заскрипев ими от нравственной боли.

— И чего в чужую душу врываются! — запротестовало его сильно, разом, вдруг забившееся сердце. Между тем сановник еще раз окинул его глазами и, снова обмакнув перо, поставил подле его пятерки жирный и сочный, крупных размеров, крест. Потом благодушно кивнул и, улыбнувшись ласково, процедил тягуче:

— Можете идти, я доволен… Я очень доволен вашим ответом, молодой человек.

Обласканный, но не радостный Радин пошел от стола. Маленький Флуг занял его место. Горячо и возбужденно доказывал юноша-еврей значение крестьянского раскрепощения 61-го года… Как всегда, волнуясь и горячась, он своей образной, красочной речью увлек слушателей. Его глаза горели… Нежный голос вибрировал, черные стрельчатые ресницы вздрагивали. Чахоточный румянец играл на впалых щеках…

Его похвалили тоже и отпустили с миром.

— Господин Каменский и господин Соврадзе! — прозвучало зловеще среди наступившей тишины.

Миша вскочил.

— С мурзой вызвали… От этого олуха подсказки не жди… Сам, как слепой, путается! — ожесточенно произнес юноша в мыслях… — А дяди все нет как нет, точно на зло, и подлая Шавка, как пиявка, впилась глазами. Шут знает что! хоть ложись на пол и умирай.

И, безнадежно махнув рукою, Миша потянулся за билетом…

— № 4! — произнес он громче, нежели следовало бы, и весь замер…

Билет был одною сплошною хронологией… События и годы… Годы и события… Сама судьба оказывалась против него — Миши…

— Ну, милушка, вывози! — мысленно произнес не на шутку струхнувший юноша и, набираясь храбрости, потянул шпаргалку.

Трах!

Резинка слабо звякнула, как струна, и оборвалась!

— Сонька, глупая, не сумела пришить как следует! — в смертельной тоске выбранил сестру Миша, — теперь уже эта дрянь (он подразумевал шпаргалку) и действовать не будет! — и тут же случайно его глаза, устремленные на круг экзаменаторов, встретились с торжествующими злыми глазками Шавки.

— И чего радуется, чучело! — снова с удовольствием выругался Миша.

А Шавка радовался на самом деле. Его щелочки-глазки с особенным наслаждением впились в этого стройного, не по годам моложавого мальчика с лукавым лицом и красивыми глазами. Он давно знал и помнил, что этот здоровый, упитанный, стройный мальчик, племянник попечителя округа, — мучитель его и злейший враг. Это он, этот розовый, хорошенький Каменский нарисовал на доске его карикатуру… Это он высмеял его на глазах всего класса, выдумав глупую историю с наградой. Все он, все он и один он!

И теперь ему, Даниле Собачкину, является прекрасный случай отомстить врагу. И он отомстит! Отомстит… О, да! Непременно! Он даже облизнулся, как кот, почуявший травлю мыши.

— А скажите, молодой человек, когда были первая, вторая и третья пуническая война? — почти задохнувшись от долго сдерживаемой радости, обратился он к Мише.

Даже капельки пота выступили на красивом, крутом и открытом лбу Каменского.

— Вот леший-то! Прямо в больное место вонзился! — мысленно негодовал он, красивыми голубыми глазами впиваясь в хитрые маленькие глазки учителя, и молчал…

Ужасное молчание!..

Оно длилось и минуту, и две и три… и целую вечность…

— Не знаете-с! гм! нехорошо, молодой человек! — своим противным голосом скрипел Шавка. — Ну-с, в таком случае… Павел Кунктатор, прозванный Медлителем, в котором году потерпел поражение?

Опять молчание…

— Господи, какая мука!

Старичок сановник нахмурил свои седые брови и смотрит на Мишу, как некогда Христос смотрел на распятого с ним о бок Варраву. А Миша молчит. Пот градом катится с его лица и капает, капает без конца на грудь мундира.

Вдруг…

Широко распахнулась дверь. И всегда довольный, розовый и сияющий Александр Нилыч Каменский, попечитель учебного округа, быстрой и легкой походкой вошел в актовый зал.

— Дядя! — чуть ли не вырвалось из груди Миши неистовым криком.

— Я, кажется, опоздал немножко! Виноват, простите! — говорил своим непринужденным довольным голосом Каменский-старший, пожимая руки экзаменаторов направо и налево.

— Дядя, милый! Как кстати! — благодарно сияя глазами, мысленно повторял Миша, чуть ли не плача от радости.

И правда кстати.

Шавка прикусил язык и, весь зеленый от злобы за неудавшееся мщение, замолк.

Теперь заговорил директор.

— А мы вашего племянничка экзаменуем как раз, ваше превосходительство, — произнес он с самою сладчайшею улыбкою по адресу попечителя и, обращаясь к Мише, произнес с снисходительною ласковостью, имевшеюся у него всегда в запасе: — Расскажите мне все, что знаете про вторую и третью пуническую войну.

— Вот-то блаженство!

Это уже Миша знал «назубок», отлично. Его звонкий молодой тенор полился, как серебряный ручеек, по зале, не умолкая ни на минуту.

— Молодец, хорошо! — произнес сановник.

— Отлично! — вторил ему директор.

— Недурно! — в тон, как-то сквозь зубы, цедил Шавка…

А Миша летел, летел, как на крыльях… Ганнибал… Муций… Кунктатор… так и реяло на его молодых, лукаво улыбающихся губах.

— Довольно-с! — процедил сановник, у которого, очевидно, от звонкого голоса юноши затрещали уши, — весьма-с, весьма-с похвальный ответ!..

И поставил Мише крупную пятерку.

Поставили по пятерке и остальные ассистенты, не желавшие отстать от его высокопревосходительства. Поставил пять и Шавка.

— Что, взял? а? — торжествуя, вихрем пронеслось в мыслях Миши. — А Соньке я все же уши нарву за то, что не сумела пришить как следует шпаргалку.

И он было зашагал к месту бодрый, сияющий и счастливый.

Но дядя-попечитель незаметным знаком подозвал его к себе.

— Учишься хорошо… А когда шалить перестанешь? — притворно сердитым голосом шепнул он племяннику, легонько ущипнув его за ухо.

— Когда умру, дядя! — не задумываясь, брякнул Миша и ласковыми смеющимися глазами окинул старика.

— Висельник! — пробурчал тот притворно-сердито, но его любящий взор, помимо воли, ласково остановился на красивом открытом лице мальчика. Ликующий и счастливый вернулся на свое место Миша.

«Бесова» хронология не подвезла… Он блестяще выдержал экзамен.

Глава XVI

На пороге новой жизни

Быстро, как в калейдоскопе, менялись события. Гимназическая жизнь, вся пестрея ими, катилась все дальше и дальше, то вспыхивая ярким фейерверком, то тянулась повседневной обычной чередою, беспокойною и все же волнующеюся суетливой нитью.