Диверсия Мухи - Некрасов Евгений Львович - Страница 16

Оля пылала:

Это же… Я слов не нахожу! Обман! Двуличие! Чем тогда мы отличаемся от Каинова родословия? Ничем!

Похоже, глупый подбор женихов и невест, как породистых собак, был чуть ли не главной святыней в самодельной религии папы Сана. Теперь святыня рушилась. Потрясенная великанша не могла поверить:

Марусь, а может, ты что-то не поняла? Может, он тебе подходит по анкете?

Про анкету не было ни слова! – жестко сказала Маша. – Он все время говорил, что брат иерей ему поможет.

А ты?

А я написала: «По морде дам». Великанша вскипела:

Нет, это надо выяснить! Жаловаться надо!

Кому?! Ганс всю цепочку назвал: он просит брата иерея, брат иерей просит за него в штаб-квартире. Наверное, так уже делали раньше, а то почему бы он стал мне обещать… Нет, Оля, жаловаться некому. Выше только преподобный, а я его увижу, когда уже буду стоять с Гансом на стадионе. К нему и не подпустят, наверное.

Разговаривая, они подошли к странному дому шагов на сто.

Все, – остановилась Маша. – Если хочешь о чем-то спросить, валяй здесь, а в обители я немая.

Великанша уселась на краешек причальной тумбы, оставив для нее место:

Садись. Давай еще посекретничаем. Как я тебя понимаю, Марусь! Я никому не скажу, что ты разговариваешь.

Надеюсь. Это моя единственная защита: может, Ганс еще и не позарится на немую… Они нарушают все наши принципы! – удачно ввернула Маша.

Да-да! – горячо подхватила Оля. – Если мы будем, как физические родители, то зачем это все?!

Ага, зачем было из дома уходить, если здесь такое же вранье, даже хуже?!

Великанша порывисто расцеловала Машу и стала с шумом сморкаться в носовой платок. Кажется, она всплакнула.

О маме подумала? – спросила Маша.

Да, и о маме тоже… Сестра, а ты меня не посвящаешь ли? – вдруг насторожилась великанша.

«Во что?!» – чуть не ляпнула Маша, но сообразила, что у Оли четвертая ступень посвящения, а сюда она приехала за пятой.

– Нет, – коротко ответила она. Великанша заговорила полушепотом:

Знаешь, я после каждой ступени чувствую себя обманутой. Потом привыкаю, конечно… Я, когда уходила из дома, не знала о братстве. Поругалась с отчимом, хлопнула дверью, а жить негде. Подруга говорит: «Извини, мама недовольна, что ты у нас ночуешь». Декан говорит: «Общежитие не дам, у нас для иногородних мест не хватает»… Я из Харькова, – вставила Оля, – училась в политехническом институте. Одна девочка из нашей группы отвела меня в обитель. А там – сама знаешь: койка, еда; все тебе сочувствуют, всем интересно, что ты думаешь. Ребята ходили раздавать листовки, и я с ними. Нормальные листовки, «Молодежь за мир, против терроризма». Конечно, я спрашивала, на какие деньги это все. Мне отвечали: богатые люди помогают, они тоже за мир. Настает лето, меня везут в санаторий на сборы активистов. Читаем брошюрки, слушаем лекции: оказывается, наша федерация «Молодежь за мир» входит в братство преподобного Сана, и мы уже посвященные второй ступени. Через год – третья ступень, и мне объясняют, что братство – это церковь, и что Сан – святой вроде Иисуса Христа, только еще лучше… У вас в Москве тоже так было?

Везде так. Мы ходили по Арбату с копилкой, деньги на мир собирать, – ответила Маша.

Это была почти правда: встречала она этих сборщиков и, знать не зная о братстве, опускала мелочь в их оклеенные бумагой копилки. А то неловко гулять и мороженое кушать, когда твои ровесники борются за мир.

Каждый раз как будто открывают матрешку, а в ней – еще и еще, – шептала Оля. – И уже страшно: что там внутри? Может, на пятой ступени окажется, что мы вообще какие-нибудь сата-нисты?

Я ничего такого не знаю, – сказала Маша. Вспомнила о своей пятой ступени и строго добавила: – А тебе разве не объясняли, зачем это нужно?

Оля поежилась:

Объясняли. Учение надо постигать шаг за шагом, чтобы отсеять сомневающихся и недостойных. Нельзя учить человека плавать, бросая на глубину… и так далее. Но мне все равно иногда кажется, что меня дергают за ниточки, как марионетку.

Ох, как Маше хотелось сказать: «Конечно, дергают! Вчера ты заработала на «мышках» баксов триста для папочки Сана. За это и койку тебе дают, и мозги пудрят, чтоб не убежала». Но если бы великанша услышала от пятиступенчатой сестры такую ересь, то наверняка решила бы, что ее проверяют. Еще, чего доброго, побежала бы к брату иерею докладывать.

Основ не знаете, отсюда сомнения и нетвердость в вере, – к месту вспомнила Маша и продолжала точно «по Гансу»: – Ну-ка, быстренько, из «Откровений» преподобного: «Все святые, включая Иисуса…»

«…должны уважать вас, потому что даже Иисус не смог сделать то дело, которое вы сейчас делаете»…

На этих словах в голове у Оли как будто сработал переключатель, и великанша сомневающаяся превратилась в великаншу восторженную.

Я так счастлива, что мы живем в одно время со Спасителем! – зашептала она, обняв Машу. – Ведь мы могли родиться раньше и ничего бы не узнали!

А уж я-то как счастлива! – поддакнула Маша.

По горячей щеке великанши побежали слезы:

Истинно говоришь, сестра!

«Я?!» – про себя удивилась Маша. На ее-то взгляд она не высказала истин, которые стоили бы рыданий. Разве что повторила слова Ганса… Нет, что-то здесь было не так. Самое странное, что и у нее слезы наворачивались на глаза. Безо всякой причины, а просто за компанию с доброй великаншей, которую она, между прочим, обманывала на каждом шагу.

Маша вспомнила про горькую таблетку, которая еще блуждала в крови, только спать от нее почему-то не хотелось. И о том, как американцы допрашивали Деда под «сывороткой правды». Это название придумали журналисты, а на самом деле «сыворотка» – сложная смесь лекарств, от которой человек теряет все защитные барьеры. Он перестает различать хорошее и плохое, врагов и друзей, он всех любит и рад ответить на любые вопросы.

А ведь похоже, что в этой радостной обители все немножечко под «сывороткой»! Добавят ее в компот – вот и счастье в доме, братья и сестры ходят со своими приклеенными улыбками, и ни у кого никаких сомнений. А Оля засомневалась, потому что великанша. Ей в армии полагался бы двойной паек, а здесь, наверное, не подумали, что долговязой сестре нужно увеличить дозу «сыворотки»… Версию стоило проверить. Пошарить ночью на кухне, посмотреть, какие продукты на полках…

Между тем восторженный порыв Оли кончился так же внезапно, как и начался:

Пойдем спать, – зевая, сказала она, – Ма-русь, ты больше не броди одна по ночам. Если будет настроение, зови меня. А то знаешь, как я перепугалась! Захожу к тебе…

Маша поняла, что вспыхнувшее в темноте окно было ее, а не Олино. Ну конечно! Там еще мелькало розовое, и она подумала, что кто-то надевает халат. А то была ее купальная простыня, оставленная под одеялом изображать спящего человека.

Зачем ты приходила? – холодно спросила Маша.

Великанша ответила с обезоруживающей прямотой:

Посмотреть, как ты спишь. Мне же врач велел за тобой приглядывать.

Маша опять вспомнила Деда: «Тут и сел старик»… С таким добровольным шпиком за спиной скорее попадешь к пираньям, чем разыщешь выход с базы! И она добавила льда в голос:

По-моему, врач не говорил, чтобы ты проверяла меня по ночам, сестра.

Но я же беспокоюсь! – добродушно возразила Оля.

Видишь ли, сестра, есть причины, по которым посвященные пятой ступени получают отдельные комнаты, – смутно намекнула Маша, сама не представляя себе этих причин. – Конфеты у меня видела? Брат казначей и брат иерей подарили. За службу.

Упоминание о старших братьях сильно подействовало на великаншу.

Извини, – забормотала она. – Я не подумала… Я не хотела!

Ничего-ничего, скоро все сама узнаешь. Старайся, сестра, преподобного увидишь! – подбодрила ее Маша.

Проводив Олю до ее кельи, она вернулась к себе и проверила маячки. Крохотные клочки бумаги, зажатые один под крышкой чемодана, другой в дверце стенного шкафа, оказались на месте. А из коробки пропала конфетка. Это совсем успокоило Машу: так не шпионят.