Палач, или Аббатство виноградарей - Купер Джеймс Фенимор - Страница 61

— Полагаю, он ничего не утаил из того, о чем следовало бы меня оповестить, — сказала Адельгейда, опуская глаза под зорким, выжидающим взглядом Маргерит. — Он говорил свободно и…

— … И?

— Достойно, как подобает солдату, — уверенно закончила фразу Адельгейда.

— Он поступил хорошо! От этого у меня легче сделалось на душе. Нет! Бог обрек нас на эту участь, и меня опечалило бы, если бы мой сын изменил принципам там, где верность требовалась более всего. Вы как будто удивлены, госпожа?

— Подобные чувства, испытываемые в столь тяжелом положении, как ваше, меня и удивляют, и восхищают! Если можно найти какое-то оправдание шаткости отношения к обычным тяготам жизни, то оно конечно же заключается в том, что мы видим себя, помимо собственной воли, мишенью для мирского презрения и несправедливости; и однако, здесь, где есть все основания ожидать недовольства судьбой, я встречаю чувства, которые сделали бы честь порфироносцам!

— Ты привыкла рассматривать ближних через призму устоявшихся представлений, а не через призму действительности. Такой картина рисуется юному, невинному, неискушенному взору, но она далека от действительности. Не преуспеяние, а невзгоды помогают нам быстрее увериться в нашей непригодности для истинного счастья и заставить полагаться на силу, могуществом превосходящую все земное. Счастье толкает нас к падению, бедствия возвышают. Если ты по неопытности полагаешь, будто благородные и справедливые чувства — привилегия счастливцев, то тобой руководит заблуждение. Да, есть горести, непереносимые для плоти , но, не испытывая всепобеждающей нужды, мы укрепляемся в праведности именно тогда, когда нас менее соблазняют амбиции и тщеславие. Голодные нищие чаще воздерживаются от кражи корки хлеба, нежели пресыщенные богачи отказывают себе в роскоши, которая их губит. Живущие под розгой в страхе видят руку, которая ее держит; те, кто купается в мирских благах, начинает в конце концов думать, что по праву заслуживает преходящие почести, которыми наслаждается. Низринутому в пучину несчастья страшиться нечего, кроме гнева Господня! Именно тот, кто стоит над другими, должен дрожать больше других за свою безопасность.

— — Свет рассуждает иначе.

— В свете главенствуют те, в чьих интересах извращать истину в собственных целях, а не те, чей долг идет рука об руку с правдой. Но не будем больше говорить об этом, госпожа; рядом с нами та, у кого слишком тяжело на душе и кто не готов открыто обсуждать истину.

— Ты лучше себя чувствуешь и можешь выслушать своих друзей, дорогая Кристина? — спросила Адельгейда, взяв отвергнутую и покинутую девушку за руку с нежностью любящей сестры.

До сих пор страдалица вымолвила лишь несколько слов, мягко укоряя мать в безрассудстве. Слова эти слетели с пересохших губ и были произнесены сдавленным голосом; лицо девушки покрывала мертвенная бледность, и весь вид ее выражал жгучую внутреннюю муку. Участие, проявленное к ней ее ровесницей, о совершенствах которой она была много наслышана от восторженного Сигизмунда и в чьей искренности не позволяло усомниться подспудное чутье, сближающее юные чистые души, быстро и едва ли не до основания переродило ее. Подавляемая тоска нашла теперь выход в горьких безудержных рыданиях, которыми Кристина разразилась, бросившись на грудь новообретенной подруги. У много испытавшей Маргерит порыв Кристины вызвал хотя и удовлетворенную, но скупую, еле заметную улыбку: вынужденная всю жизнь отражать враждебные удары, она приучилась сдерживать свои чувства. Чуть помедлив, она вышла из комнаты, полагая, что общение двух неискушенных, неопытных в жизни особ окажется более благодатным, если они останутся одни, не стесненные ее присутствием.

После ухода Маргерит обе девушки долго плакали. Освященная горестью беседа делалась все более задушевной: щедрая участливость с одной стороны и неподдельная открытость с другой сблизили девушек за это короткое время так тесно, как не сблизили бы и месяцы, проведенные вместе. Доверие не всегда возрастает исподволь, со временем. Порой души при встрече обладают внутренним сродством, сходным с силой взаимного притяжения: они мгновенно проникаются чувством симпатии, принадлежащим к числу лучших свойств их натуры. Когда же обоюдное духовное тяготение сопровождается живейшей сердечной заинтересованностью в одном, общем предмете, оно не только обладает большей силой, но и обнаруживается гораздо скорее. Каждая из девушек уже так много знала о характере, надеждах, удачах и неудачах другой (за исключением только бережно лелеемой Адельгейдой тайны, составлявшей священное достояние Сигизмунда, которым он не делился даже с сестрой), что встретились они как уже давно знакомые: поэтому им легко оказалось сломать барьеры условностей, мешавших горячему стремлению свободно обмениваться мыслями и чувствами. У Адельгейды достало внутреннего такта обратиться к принятым в повседневном обиходе словам утешения. Она заговорила первой, как приличествовало ее более свободному и привилегированному положению, дружественным мягким тоном.

— Утром ты отправишься с нами в Италию, — произнесла Адельгейда, отирая глаза. — Отец покидает Блоне в обществе синьора Гримальди завтра с восходом солнца, и ты присоединишься к нам?

— Куда угодно — куда угодно с тобой — куда угодно, лишь бы сокрыть мой позор!

Кровь прихлынула к щекам Адельгейды: с горделивым видом, который показался простодушной Кристине истинно величественным, она воскликнула:

— Слово «позор» относится к тем, кто низок, корыстен и вероломен, но только не к тебе, дорогая.

— О, не осуждай, не осуждай его! — прошептала Кристина, пряча лицо в ладонях. — Он нашел, что бремя нашего падения ему не под силу, и говорить о нем надо скорее с сочувствием, чем с ненавистью.

Опечаленная Адельгейда не ответила, продолжая прижимать к груди несчастную трепещущую девушку.

— Ты хорошо его знала? — спросила она тихо, следуя скорее ходу собственных мыслей, нежели думая о смысле заданного вопроса. — Я надеялась, что этот отказ причинит тебе только боль неминуемой обиды, свойственной нашей женской природе.

— Тебе неведомо, как драгоценно неравнодушие для презираемых! Как они лелеют мысль о том, что любимы! Ведь вне узкого круга близких они привыкли встречать только презрение и брезгливость. Тебя всегда окружало поклонение, ты всегда была счастлива! Ты не можешь себе представить, как дорога отверженным даже иллюзия того, что к ним неравнодушны.

— Нет-нет, не говори так, заклинаю тебя! — поспешно перебила Кристину Адельгейда, у которой при этих словах мучительно сжалось сердце. — На этом свете мало кто оценивает себя по справедливости. Мы не всегда те, кем кажемся, а будь это так или окажись мы в пучине несчастья, куда нас может ввергнуть только грех, есть еще и другая область бытия, где вершится правосудие — чистое, ничем не запятнанное правосудие.

— Я поеду с тобой в Италию, — исполнившись решимости, вскричала успокоенная Кристина, на щеках которой заиграл румянец живительной надежды. — А когда все испытания кончатся, мы вместе перейдем в лучший мир!

Адельгейда привлекла девушку, схожую с поникшей мимозой, к себе на грудь. Они вновь пролили слезы — но на сей раз слезы смягчившейся скорби, слезы утешения.

ГЛАВА XX

Я покажу тебе чистейшие источники, я наберу тебе ягод.

Утро после празднества выдалось на озере ясным и безоблачным. Сотни бережливых и экономящих время швейцарцев оставили город еще до первых лучей; когда солнце ярко и весело засияло над округлыми вершинами соседних хижин, на пристани уже толпилось множество приезжих. Все вокруг замка Блоне, высившегося на горе, были уже на ногах. Внутри замка тоже царила суматоха: челядинцы носились из комнаты в комнату, со двора на террасу и с лужайки в башню. Крестьяне на близлежащих полях, опершись на свои мотыги, с восхищенным вниманием следили за хлопотами обитателей замка. Хотя те времена уже не были феодальными в прямом смысле слова, описываемые нами события происходили задолго до грандиозных политических сдвигов, существенно переменивших социальное положение в Европе. Швейцария была тогда страной за семью печатями для большинства живущих даже в соседних государствах; нынешнее состояние дорог и гостиниц было неведомо не только горцам, но и всем, кто принадлежал, как считалось тогда, к наиболее цивилизованной части человечества. При переходе через Альпы не часто использовались даже лошади: путешественники брали обычно с собой увереннее ступавшего мула, а порой к его услугам на этих крутых тропах прибегали и более опытные контрабандисты. Верно, что на равнинах Швейцарии, как и в других частях Европы, существовали дороги, если только относительно ровное пространство на этой земле заслуживает этого названия, но в самих горах, если не считать узкой колеи в тесных долинах, надежно используются только вьючные животные.