Палач, или Аббатство виноградарей - Купер Джеймс Фенимор - Страница 83

— Для лица из палаческого сословия ты выражаешься странно… А ты, Бальтазар, согласен в этом со своей супругой?

— Мы, мужчины, наделены от природы не столь сильной чувствительностью, майн герр. Я был предназначен к этой должности с рождения; мне внушали, что моя служба если не почетна, то, во всяком случае, необходима, и я приучал себя выполнять ее безропотно. С моей бедной Маргерит дело обстоит иначе. Она мать, вся ее жизнь в детях; она видела, как публично унизили ее дорогое дитя, и испытывает то, что и положено матери.

— А ты — отец — как отнесся к этому оскорблению? Что ты почувствовал?

Бальтазар отличался мягким характером и, как только что сказал, был подготовлен к исполнению своих обязанностей, но все же сильные переживания не были ему чужды. Вопрос глубоко его задел, но привычка владеть собой при посторонних и чувство собственного достоинства помогли ему скрыть внутреннюю муку.

— Боль за мое безвинное дитя, боль за того, кто забыл о чести, и боль за тех, кто был причиной происшедшего.

— Этот человек часто слышал, как преступникам проповедуют смирение, и хорошо усвоил уроки, — прошептал недоверчивый судья своим соседям. — Нужно воздействовать на него иными средствами. Язык у него хорошо подвешен, но крепкие ли нервы — это мы посмотрим.

Сделав знак своим помощникам, валезианец стал спокойно ожидать, какой результат даст следующий опыт. Завесу убрали, и все увидели тело Жака Коли. Он сидел как живой за столом перед большим алтарем.

— Невиновные не ужасаются при виде тех, чей дух покинул тело, — продолжал кастелян. — Но преступника, которому показывают дело его рук, нередко постигают, по воле Господа, муки совести. Приблизься, Бальтазар, и взгляни на мертвеца; приблизься вместе с женой, чтобы мы посмотрели, как ты поведешь себя перед лицом убитого.

Более бесполезный опыт над тем, кто исполнял обязанности палача, едва ли был возможен; долгое знакомство с такого рода зрелищами сделало палача нечувствительным к тому, что поразило бы человека непривычного. По этой ли причине или вследствие своей невиновности, но Бальтазар подошел к мертвецу без малейшего трепета и долго стоял, совершенно спокойно рассматривая бледные черты. Его мягкая, бесстрастная манера держаться не давала пищи для догадок. Волновавшие Бальтазара чувства не получили выхода в словах, но по лицу, казалось, пробежала тень сожаления. Иначе повела себя его супруга. Маргерит взяла руку убитого, вгляделась в изменившиеся черты, и по ее щекам покатились горькие слезы.

— Бедный Жак Коли! — произнесла она достаточно громко, чтобы слышали все присутствующие. — Как всякий, кто рожден женщиной, ты не был безгрешен, но разве заслужил ты ту участь, которая тебя постигла! А мать, которая дала тебе жизнь, ловила улыбку на твоем младенческом лице, лелеяла тебя на коленях и прижимала к груди — могла ли она предвидеть такой внезапный и ужасный конец! Ее счастье, что она не ведала, чем увенчаются ее любовь, труды и заботы, иначе бы радости обратились в горькую печаль, а самые милые детские улыбки причиняли бы муку. Мы живем в страшном мире,

Бальтазар, в мире, где торжествует порок! Твоя рука, которую ты, по своей воле, не поднял бы даже на нижайшую из Божьих тварей, обречена отнимать жизнь; твое сердце — лучше которого нет — все больше привыкает к проклятому ремеслу! Суд погряз в подкупе и интригах, милосердие сделалось посмешищем для кровопийц, а казнь поручено совершать тому, кто мечтает жить в мире с ближними. И все это оттого, что люди, по злоумышлению и самовлюбленности, идут наперекор Божьей воле! Они хотят быть умнее Того, кто создал вселенную, и тем показывают себя круглыми глупцами! Знайте же, гордые и великие мира сего: если мы когда-либо и отнимали жизнь, то только по вашему приказанию. Наша же совесть чиста. Это убийство — дело рук не мстителя, а грабителей и головорезов.

— Но чем ты можешь убедить нас в этом? — спросил владелец замка, который, желая в ходе испытания наблюдать за лицами Бальтазара и его жены, подошел вплотную к алтарю.

— Твой вопрос не удивляет меня, герр кастелян, потому что те, кто наслаждается почетом и удачей, более всех склонны негодовать в ответ на обиды. Мы, презираемое сословие, настроены иначе. Месть не лечит наших ран. Если мы к ней прибегнем, начнут ли люди уважать нас? Сможем ли мы забыть о своем жалком жребии? Поднимемся ли хоть на йоту во мнении окружающих ?

— Все это верно, но когда человек охвачен гневом, он не рассуждает. Тебя мы ни в чем не подозреваем, Маргерит, но ты могла узнать об убийстве от мужа, когда оно уже совершилось. Что, если произошло столкновение из-за прошлой обиды и Бальтазар, привыкший к виду крови, решился на смертоубийство? Как женщина проницательная, ты должна понимать, что это более чем вероятно.

— Так вот каково твое хваленое правосудие! Законы ты ставишь на службу своего произвола. А знал бы ты, какого труда стоило отцу обучение Бальтазара, как долго и тревожно совещались наши отцы, не зная, как примирить юношу с его ужасным ремеслом! Тогда бы ты не думал, что он в любую минуту готов совершить убийство. Бог не дал ему призвания к его должности, как не дал многим куда более высокопоставленным обладателям наследственных постов. Если бы речь шла обо мне, для твоих подозрений имелось бы больше причин. Чувства мои от рождения сильны и вспыхивают быстро, и разуму нередко бывает трудно справиться со страстями; правда, поскольку мне всю жизнь каждый день приходится терпеть унижения, прежняя гордость во мне давно умерла.

— Твоя дочь сейчас здесь?

Маргерит указала на группу женщин, среди которых находилась Кристина.

— Суд суров, — произнес судья, начиная проникаться необычным в подобных обстоятельствах сочувствием, — но правду необходимо узнать как ради вашего душевного спокойствия в будущем, так и в интересах справедливости. Я должен приказать твоей дочери приблизиться к мертвецу.

Маргерит приняла это неожиданное распоряжение со всей холодной сдержанностью, на какую способна женщина. Чересчур болезненно задетая, чтобы роптать, но опасающаяся за свое дитя, Маргерит подошла к женщинам и, обняв Кристину, вывела ее вперед. Она представила дочь кастеляну с таким спокойным достоинством, что тот ощутил неловкость.

— Вот дочь Бальтазара, — произнесла Маргерит. Затем, скрестив руки на груди, она отступила на шаг назад и стала внимательно наблюдать за тем, что происходило дальше.

Судья всмотрелся в милое бледное лицо трепещущей девушки с таким интересом, какого прежде не испытывал ни к кому из допрашиваемых. Он обратился к ней любезным, даже подбадривающим тоном и намеренно встал между нею и мертвецом, быстро скрыв от глаз Кристины страшное зрелище, чтобы дать ей время собраться с духом. Маргерит благословила его в душе за это пусть малое снисхождение и почувствовала себя более уверенно.

— Ты была невестой Жака Коли? — вопросил кастелян мягко, в отличие от прежней жесткой манеры допроса.

В ответ Кристина сумела только наклонить голову.

— Твоя свадьба должна была состояться недавно в Аббатстве виноградарей (наш тягостный долг — наносить раны там, где мы хотели бы их исцелять), но твой жених отказался от своих обязательств?

— Душа слаба и иной раз в испуге отступается от собственных добрых намерений, — пробормотала Кристина. — Он был всего лишь человеком и не смог снести насмешки окружающих.

Кастелян был словно заворожен ее нежной тихой речью; он даже склонился вперед, чтобы не упустить ни звука.

— Стало быть, ты считаешь, что у Жака Коли не было дурного умысла?

— Он оказался слабее, чем думал сам, майн герр; он не решился разделить наш позор, когда столкнулся с ним лицом к лицу.

— По доброй ли воле ты согласилась отдать ему свою руку, желала ли ты стать его женой?

Умоляющий взгляд и частое дыхание Кристины остались не замеченными судьей, который зачерствел, имея дело с преступниками.

— Был ли этот юноша тебе дорог? — повторил он, не понимая, как уязвляет такой вопрос женскую скромность.