Темная комната - Попов Валерий Георгиевич - Страница 18

Мы задремали на полу в разных углах. Даже если во сне наши ноги соприкасались — я тут же торопливо отдёргивал свою ногу!

Утомление последних дней всё же сказалось: мы крепко заснули. Когда я проснулся, было так же темно. Я поглядел на мои светящиеся часы, и волосы у меня на голове зашевелились от ужаса: одиннадцать часов утра — а тут тьма!

Видно, этот безумец прав: тут действительно другое время!

Потом я услышал, как он просыпается, чмокает губами, вздыхает — разговаривать с ним я не стал. Хрустя суставами, Гага поднялся, пошёл по комнате, потом послышалось какое-то шуршанье, лёгкий звон — и в комнату хлынул ослепительно яркий свет!

— Что это? — закричал я.

— Солнце, — насмешливо проговорил Гага.

Не думал я никогда, что солнце может так потрясти!

— А почему не было его?

— Шторы, — спокойно ответил он.

На всё ещё дрожащих ногах я подошёл, потрогал шторы. Никогда не видел таких: толстые, плотные, они словно специально были сделаны так, чтобы ни капли света не просачивалось в комнату.

— Интересно, — сказал я, ощупывая их. — Похоже… на толстое одеяло. Кому же так нужно было, чтоб совершенно сюда свет не проходил?

Гага пожал плечами.

— И всё-таки странно, — сказал я. — Кто это комнату замуровал и зачем? Что-то, видно, плохое связано с ней! Странно только, что никто из живущих в доме не помнит ничего.

— Видно, что-то произошло, когда ещё другие люди тут жили, — предположил Гага.

— Думаю, надо осмотреть её — что-то в ней не то!

Долго мы осматривали комнату: поднимали отставшие паркетины, заглядывали за отвисшие, отсыревшие обои. Перелистывали ставший грязным календарь, с верхним листком на нём: 12 марта 1942 года — вот с какого времени, оказывается, никто тут не бывал!

Часа приблизительно через два догадался я открыть чугунную дверцу кафельной печки в углу. На дверце была выпуклая надпись: «Черепов и К°. Железные и кафельные печи». Из открытой дверцы на железный лист перед печкой посыпались осколки битого кирпича — вся «пасть» печи была почему-то набита осколками кирпича. Мы стали быстро выгребать кирпичные осколки и увидели наклонно стоящий в печи шершавый ржавый цилиндр. Мы долго неподвижно смотрели на него.

— Бомба! — проговорил наконец Гага.

— Ну, молодцы вы! — сказал нам потом наш участковый милиционер (после того как бомбу из дымохода вытащили, и все снова вернулись в дом). — Если бы вы не обнаружили её — могла бы рвануть: может, через сто лет, а может, через неделю.

— А может, и никогда! — проговорил Гага (он явно завидовал мне — ведь это я догадался осмотреть комнату).

— Ну, на это надеяться глупо! — строго сказал участковый. — Бомба — это вам не хухры-мухры! Вы не видели, конечно, а я повидал! По тысяче бомб в день на город падало, и только очень редкие не разрывались, как эта.

— А почему жильцы те не сообщили про неё? — спросил Гага.

— Этого мы не узнаем уже. Испугались, наверное, заспешили. Быстро заперли дверь туда, мебелью задвинули, чтобы никто не вошёл, а сами ушли. Кто-то, может, помнил потом, что есть нехорошее что-то здесь, а что — уже и стёрлось. Так эта комната с той поры и простояла, с мрачной тайной своей.

— А почему она тёмная такая была? — спросил я. — Почему так надо было, чтоб ни один луч света в неё не проникал?

— Да наоборот всё, — усмехнулся участковый. — Делалось, чтобы из комнаты свет не выходил! Светомаскировка была… от вражеских самолётов.

— Ясно теперь! — сказали мы вместе (но я, конечно, на какую-то долю секунды раньше)…

— В известном смысле ты прав, — говорил я, когда мы с Гагой выходили во двор. — Действительно: в комнате этой в другое время попадаешь — примерно на сорок лет назад. Так что где-то ты прав!

— Ну спасибо и на этом! — усмехнулся Гага.

В следующее воскресенье я отдыхал, и вдруг появился взъерошенный Гага.

— Ну что? — спросил он меня. — Ты решил, что это уже всё?

— А разве нет? — удивился я.

— Разумеется, нет! — проговорил он. — Выйдем! Дельце есть!

— Что ещё за дельце? — спросил я.

— Да тут… грубая физическая сила нужна.

— Грубой силы у меня мало.

— Придётся тогда кого-то ещё… в тайну посвящать.

— В какую тайну?

— Да надо кое-что вынести оттуда.

— Откуда?

— Неважно. Ты идёшь?

— Нет уж, ты скажи, что вынести? Я и так уже вынес немало!

— Да так, пустяки… В одном из дальних помещений подвала удалось странные ящики обнаружить!

— И что же в них странного? — сказал я по возможности спокойно. — Обычный какой-нибудь склад.

— Да нет. Не совсем обычный, — сказал Гага. — Надписи на тех ящиках старинные, с буквой «ять»!

— Ну и что же это за надпись? — Я почувствовал подступающий восторг.

— Да так. Фамилия одна, — уклончиво проговорил Гага.

— Остроумов! — закричал я и радостно захохотал. Гага оцепенел.

— Ты что же… побывал там? — выговорил он.

— А мне и не надо там бывать! — Я радостно захохотал. — Я и так могу догадаться! Аналитический ум! — Я звонко шлёпнул себя ладошкой по лбу.

Гага стоял совершенно убитый.

— Ну ладно, — я положил ему руку на плечо. — На мою грубую физическую силу ты тоже можешь рассчитывать.

Поскольку предстояло тащить тяжёлый ящик, пришлось и Долгова с Маслёкиным пригласить с нами, — правда не рассказывая все до конца, — до конца мы и сами не знали. Оба они согласились с радостью — Маслёкин, наверное, надеялся, что в ящиках каким-то чудом окажутся всё-таки кассетные магнитофоны, а Долгов, видимо, рассчитывал получить какие-то данные, которые легли бы краеугольным камнем в основу его будущей диссертации.

Когда мы, уже вчетвером, вошли в ту комнату, — она не была уже тёмной, светомаскировка с окон была снята, — вдруг небо за окном почернело, пошёл снег, — это в конце-то мая! Помню, я испугался, но не очень: всё может быть в нашем климате. Потом мы спустились по винтовой лестнице в подвал.

В полной тьме мы нащупали тяжёлый ящик, впихнули его по лестнице наверх. За окном всё ещё шёл снег. Мы вытащили ящик в коридор Гагиной квартиры — и увидели солнце за окном. «Мало ли что бывает в нашем климате!» — подумал я. Без всякой посторонней помощи, сами, отволокли ящик во второй двор.

Наступил торжественный момент вскрытия. Под крышкой лежала в два слоя гофрированная бумага.

— Классная упаковочка! — замирая, проговорил Маслёкин.

Гага дрожащими руками свернул бумагу в трубку. В фанерных ячейках торчали бутылочки, завёрнутые ещё дополнительно в какую-то сухую растительную плёнку.

— Лыко кокоса! — растерев кончик плёнки между пальцами, авторитетно проговорил Долгов.

Гага развернул первую бутылочку. Все уставились на неё… На зеленоватой наклейке был изображён черноусый красавец и вокруг него извивалась надпись: «Усатин».

— «Усатин Гебгардта», — спокойно проговорил я. — Придаёт всяким усам удивительно изящную форму и сохраняет их глянец и мягкость.

Все молчали. Гага вдруг повернулся и ушёл.

На следующий день, не утерпев, все мы пришли в школу с флаконами «Усатина». Надо сказать, что вещество это не испортилось, — пахло, во всяком случае, очень приятно. То и дело, к зависти девчонок, кто-нибудь из нас вынимал красивый тёмно-коричневый флакон, со шпокающим звуком выдёргивал пробку и, закатив глаза, с наслаждением нюхал.

— Что это у вас? — озадаченно проговорил Игнатий Михайлович. — Никогда ничего такого не нюхал!

— Тогда мы просто обязаны, — поднялся тут Долгов, наш хитрец, — более того, считаем прямым своим долгом преподнести вам этот изящный флакон!

— Откуда у вас такая редкость? — взяв флакон, изумился Иг. — Жаль, что у меня нет усов!

— А вы отрастите, Игнатий Михайлович, вам пойдёт! — почему-то глянув перед этим на меня, сказала Рогова.