Рыцарь света - Вилар Симона - Страница 119

— Мы попросили мастеров-ремонтников принести сюда песка со стены, — робко заметила одна из нянек. — Милорду Вилли так нравится копать! Но если вы будете против, мы уведем его.

Она еще что-то говорила, но Милдрэд не слышала. Ибо малыш в этот миг оглянулся и посмотрел на нее.

Милдрэд замерла, не сводя с сына глаз. Дитя, рожденное от насилия, дитя ненавистного человека, дитя, которое она не желала… О, он был таким милым! Рыжеватые густые волосы, круглая мордашка, широко посаженные серые глаза, маленький носик и яркий, словно ягодка, рот. Он совсем не был похож на Юстаса. Но не был он похож и на нее. Ребенок, который сам по себе, ребенок которым пренебрегают родители: Юстас не имел для него времени, а Милдрэд игнорировала его.

И все же у Милдрэд появилось странное чувство, что этот малыш ей кого-то напоминает. Может, он являлся ей во снах? Ибо показался ей очень знакомым.

Мальчик продолжал внимательно и настороженно смотреть на эту нарядную леди. Он был довольно рослым и казался тоненьким, несмотря на широкое, затканное золотом и опушенное мехом платьице, укрывавшее его до самых крошечных желтых башмачков. Когда Милдрэд увидела, какие они маленькие, она умилилась. Ее сыну было два с лишним года, он был рожден ранее срока, но, похоже, рос здоровеньким и крепким.

— Почему вы так одели его? — обратилась она к одной из нянек. — На дворе тепло, а он с меховой оторочкой.

Та развела руками, сказав, что малыш такой непоседа, что за ним трудно уследить, и большая часть его одежд сейчас в стирке. Вот его и одели в то, что оказалось под рукой. Но и этот наряд он успел вывозить, играя в песке.

Милдрэд подумала: «Я пошью ему новые костюмчики, легкие и удобные, чтобы мой сын мог бегать и пачкать их, где и как ему заблагорассудится».

Она видела, как малыш вернулся к своему занятию, стал наполнять ведерко песком до самого верха, после чего тщательно прибил лопаткой и, кряхтя от усердия, перевернул. Стал снимать, оставляя под ведерком песчаную башенку.

— Вот какая получилась, — довольно произнес он и улыбнулся. — Большая, как донжон.

Милдрэд замерла, вслушиваясь в голос ребенка.

— Ах, наш Вилли так хорошо разговаривает для своего возраста! — восхищались няньки.

«Наш Вилли». Милдрэд неожиданно ощутила укол ревности: эти женщины видели, как ее сын растет, как учится ходить и разговаривать. Да, он хорошо говорил и был таким неугомонным! Оставив песчаную башенку, малыш тут же взобрался на груду песка, побежал по ней, увязая ногами и смеясь. И бегал туда и обратно, пока Милдрэд смотрела на него, сама не заметив, что тоже стала улыбаться. Его медно-каштановые, с рыжеватым отливом кудряшки смешно подпрыгивали от резких движений.

И все же он кого-то напоминал Милдрэд. Особенно сейчас, когда улыбался. Удивительная у него была улыбка, ясная, как солнышко.

Стоявшая рядом матрона умилительно сказала:

— Ах, миледи, да у него же ваши глаза!

Нет, глаза Вильяма никак не походили на ее. У Милдрэд всегда был прозрачный лазурный цвет, а у мальчика глаза серые. Не того блеклого, почти белесого цвета, как у Юстаса, — хвала Создателю! — а темно-серые, как грозовые тучи или как цвет крыла голубки. Хотя… У Милдрэд кольнуло сердце, когда она заметила, что уголки глаз ее сына немного оттянуты к вискам, как у эльфа. Как у нее самой и как были у ее отца.

Милдрэд приблизилась и, когда Вилли в очередной раз сбежал с кучи песка, опустилась перед ним на колени. Он с улыбкой смотрел на нее. Какая лучистая улыбка… и какая знакомая!

Милдрэд заговорила, когда смогла справиться с напряженным комом в горле:

— Тебе хорошо тут?

Похоже, малыш не очень понял, что она имела в виду. О Небо! Она просто не знала, как разговаривать с собственным сыном!

Вилли, кажется, заинтересовал наряд незнакомки. Нет, не ее сверкающий головной обруч, что удерживал длинное легкое покрывало, а золотая вышивка на темном бархате подола, где чередой шествовали златотканые львы. Он так и сказал: «Это львы. Я видел их в зверинце дядюшки Генри».

Милдрэд поняла: епископ Винчестерский показывал ребенку своих львов. Даже он проявлял интерес к этому мальчику, и тот зовет его дядюшкой. А она…

И Милдрэд вдруг не сдержалась, обняла сына и прижала к себе. Он пах солнцем, молоком и свежестью. И так упирался! Захныкал, стал извиваться в ее руках, пока она его не отпустила. И тогда Вилли побежал к одной из нянек, прильнул к ней, уткнулся головой в ее юбки.

— Миледи, он совсем не знает вас. А к чужим Вилли неохотно идет.

К чужим! Милдрэд резко выпрямилась и пошла прочь. Ей хотелось плакать, хотелось кричать. Кто, кроме нее, виноват в том, что этот ребенок считает ее чужой? Юстас и тот порой навещал сына, она же — никогда. И все, чтобы сделать Юстасу больно, чтобы он знал, что его ребенок чужд ей. А теперь вышло, что это она чужая своему сыну.

В последнее время Милдрэд не стеснялась выплескивать на окружающих гнев и раздражение. Поэтому грубо ответила повстречавшемуся ей сенешалю Тауэра, не менее резка была и с попробовавшей заговорить с ней Джил. Но особенно проявилось ее нерасположение, когда она поднялась в большой зал Тауэра и застала там Хорсу.

Ссоры с Хорсой происходили постоянно. Юстас не внял требованиям возлюбленной избавить ее от общества этого сакса, и ныне Хорса жил в Тауэре, выздоравливая после полученного в походе на Ипсвич ранения. Юстас сам настоял на этом, ибо ценил Хорсу, даже наградил его землями и баронским титулом. Теперь Хорса шел на поправку, хотя до сих пор ходил, опираясь на деревянный костыль. В нем мало что осталось от былого мятежника, он держался, как вельможа, все еще сильный и поджарый, вот только морщин на лице прибавилось, а во взгляде появилась некая пустота.

Обычно Хорса сам старательно избегал Милдрэд, однако в этот раз не ожидал ее так скоро и все еще находился в большом зале, где до этого беседовал с епископом Генри, обсуждая последние новости о войне. Было известно, что войска Генриха уже вторглись в центральные районы королевства, осадили Бэдфорд, но Гилберт де Гант, молодой граф Бэдфордский, все же сумел удержаться в замке, смог отправить гонца за помощью, и Юстас успел вовремя, чтобы отбить силы Плантагенета. Это и обсуждал епископ с Хорсой, когда его отвлек какой-то проситель. Генри принял его в дальнем конце зала, а Хорса остался сидеть за столом. Он приказал принести себе поесть, ел жаркое, запивая его пивом, но поднял глаза, когда напротив него опустилась Милдрэд. Она не сводила с сакса своих недобрых колючих глаз.

— Ты все жрешь, Хорса. Но ничуть не поправляешься. Интересно, куда все это девается? Может, в тебе угнездилась какая-то хворь? Может, тебя прокляли и пища проходит сквозь тебя, не принося насыщения?

Хорса исподлобья посмотрел на молодую женщину.

— Если меня кто и проклял, то только вы, леди Милдрэд.

— О, разве кроме меня тебя некому проклясть? Например, тем матерям, чьих сыновей ты отправил на неудачную войну в Нормандию, или тем молодым саксам, каким вы обещали, что сын короля возвысит их, а они полегли в сражениях, тогда как ты остался жив и превратился в знатного лорда. Как тебя ныне величают? Ах, благородный барон Ледвический! Ведь таково название замка, каким одарил столь преданного пса мой любовник. Именно так — псом Юстаса — называют тебя в Восточной Англии. Мне это известно, как ведомо и то, что, пока вы гонялись по фенам за Бигодом, на сторону Гуго встали местные саксы, ибо при нем край процветал. И никто из твоих соплеменников не стал слушать тебя, своего земляка, который появлялся в Денло лишь для того, чтобы сеять там раздор и разорение. Ибо наши саксы не забыли, что ты способствовал разорению Гронвуда и убил своего сводного брата Эдгара, моего отца!

Хорса слушал ее, опустив голову, и его державшая бокал рука сжималась все сильнее, пока кубок не смялся и пиво не выплеснулось на стол. Тогда он взглянул на девушку полным холодной ярости взглядом.

— Как бы я хотел вот так же сжать и твою шейку… племянница!