Идеальный любовник - Хенли Вирджиния - Страница 21

— Почему ты здесь работаешь?

— Деньги хорошие. Я зарабатываю сотню пиастров за ночь.

— Это же всего один фунт, — удивился Шон, показывая свое знание иностранной валюты.

— Что ж, больше ни одно заведение не платит своим девушкам так много, и здесь всегда есть шанс, что какая-нибудь “шишка” возьмет тебя в любовницы.

— Как тебя зовут?

— Турецкое Наслаждение. — Ее почти трясло от смеха. — Настоящее мое имя Нелли Картер. Ты ведь не хочешь на самом деле только разговаривать, правда? — Ее рука скользнула под его джеллабу и вверх по сильному бедру. Его член напрягся под ее пальцами, и она сказала: — Господи, чтобы у этих старых мужиков так встало, нужен только волшебный бальзам!

Шон засмеялся:

— Ты и вправду Наслаждение. Имя отлично тебе подходит. Почему бы нам просто не потрахаться по старинке, а потом не выкурить чего-нибудь экзотического?

— О, пожалуйста. У нас есть турецкий табак, гашиш, конопля или опиум. Выбирай себе отраву.

К тому времени как они были готовы покинуть Диван-клуб, у всех на лицах, кроме Джонни, красовались следы дебоша. Джек и Уильям Монтегью напились, последний нетвердо держался на ногах, а настроение племянника явно ухудшилось.

Шон ощущал действие выкуренного гашиша, которое казалось ему приятным, но Джозефу требовалась его помощь, чтобы устоять на ногах. Шон гадал, что же было в трубке брата, кроме воды, если того так развезло.

Когда они вернулись на палубу “Защиты”, прогулка несколько облегчила состояние Джозефа, так что Шон отпустил его и подошел к поручням, глядя на то, что называли величайшим городом мира. Огни корабельных фонарей мерцали в темноте, и столица внизу казалась окруженной ореолом, сияющим в темном небе.

Шон услышал, как рядом с ним кто-то выругался:

— Ирландский подонок. — А потом он разобрал что-то вроде: — Я покажу тебе, как связываться с чужой женой…

И тут между Джозефом и Джеком Реймондом завязалась драка, а Монтегью стоял в стороне, подначивая свою команду. Ни минуты не колеблясь, Шон схватил тяжелый деревянный бочонок и присоединился к потасовке.

— Английские ублюдки, — выругался он, пытаясь пробраться к брату и разбив три или четыре кормовых весла, которыми орудовали матросы.

Монтегью прорычал:

— Свяжите их!

Шона схватили четверо матросов с “Защиты”, не позволяя даже двинуться с места. Рыча от ярости, пытаясь ударить каждого, кто оказывался рядом, он мог только беспомощно смотреть, как и Джозефа очень быстро схватили. Шон заметил, как исказилось от ужаса лицо Джонни Монтегью, а потом все скрыла чернота.

Когда Шон медленно пришел в себя, он сначала подумал, что выкуренный им гашиш стал причиной ночного кошмара. Ему казалось, что у него нет рук, но плечи ломило. Он потряс головой, чтобы мысли прояснились, и почувствовал, как все его тело медленно качнулось в воздухе. Боль в руках и плечах все время нарастала, но кистей он по-прежнему не ощущал. Шон окончательно пришел в себя и понял, что его подвесили, словно засоленный окорок!

Боль становилась невыносимой. Он постарался отвлечься от нее, пытаясь выгнуть шею и взглянуть на свои оковы. Ясно, почему он не чувствовал рук, — его привязали за большие пальцы, кровообращение нарушилось, и пальцы онемели. Крепкое ругательство сорвалось с его губ, когда он опустил голову и вгляделся в темноту. “Господи, нет!” — мысленно воскликнул Шон, потому что с другой стороны палубы медленно покачивалось еще одно тело. Джозеф, это мог быть только Джозеф!

— Джо, Джо! — позвал он брата, но ответа не было, и Шон решил, что брату лучше быть без сознания, чем мучиться от боли. Его мысли заметались в поисках ответа. У него не оставалось сомнений, что Монтегью знал об обмане Джозефа. Этот сукин сын явно спланировал месть. Он пригласил их в бордель специально, понимая, что это развлечение лишит их сил, и они, как ягнята, пошли на бойню. “Боже, теперь понятно, почему эти гребаные англичане называют ирландцев тупицами!” — подумал Шон, испытывая отвращение к самому себе.

Боль, пожиравшая его тело, была мучительной. Когда у него не осталось больше сил терпеть ее, он провалился в спасительное беспамятство. Когда Шон снова очнулся, серый свет зари только забрезжил. Джозеф уронил голову на грудь, и Шон в ужасе увидел, как на палубу капает кровь из раны на его животе.

Руки у Шона онемели до плеч, но голос-то у него остался. И он начал реветь и орать так громко, что задрожала грот-мачта. Горстка матросов окружила его, но никто не осмеливался развязать веревки без приказания Монтегью. Наконец Джек Реймонд приблизился к братьям. Он оглядел Джозефа, мрачно взглянул на Шона и отправился будить дядю.

Когда Джек открыл дверь капитанской каюты, Уильям Монтегью пытался справиться со своим адмиралтейским мундиром.

— Что это за кошачий концерт? — требовательно спросил он.

— Шон О'Тул… А Джозеф мертв, — выпалил побледневший племянник.

На какое-то мгновение в глазах Монтегью промелькнуло торжество, пока он не осознал последствия их выходки.

— Господи, что же нам делать?

Джек увидел его уязвимость и немедленно этим воспользовался:

— Разумеется, это Шон О'Тул убил своего брата. Хладнокровное убийство.

— Отлично, Джек, — с облегчением выдохнул Уильям. Ему не было нужды добавлять, что он в долгу перед своим племянником. Тот и так это знал.

Монтегью вышел на палубу.

— Сними их, — приказал он.

Джек сначала обрезал путы Джозефа и положил его остывшее тело на палубу “Защиты”.

Шон смотрел с ужасом, поняв, что случилось с братом.

Реймонд постарался отойти как можно дальше, разрезая кожаные ремни, связывавшие большие пальцы рук Шона, но он напрасно беспокоился. О'Тул не чувствовал рук и упал на палубу, словно мешок, как только его освободили.

Опираясь на локти, Шон подполз к Джозефу и беспомощно приподнялся рядом с его телом. Это был худший момент его жизни — на коленях перед англичанином, зарезавшим его брата, словно поросенка.

— Джозеф мертв! — произнес он, обвиняя, не желая поверить тому, что видели его глаза.

— Да, и это ты убил его, — заявил Монтегью.

— Будь проклята твоя черная душа, развратный английский выродок!

— Ребята, в кандалы его! — рявкнул Монтегью. Его приказ пришлось выполнять четверым.

— Не важно, кто убил его, ты или твой лизоблюд Джек. Вы оба взяли эти чертовы кинжалы в борделе. И все из-за того, что он доставил Эмбер единственную в ее жизни радость!

— Держите его покрепче, — приказал Уильям и ударил ногой закованного в цепи парня. Он оглядел поверх головы Шона лица собравшихся матросов. — У меня полно свидетелей того, что произошло на “Защите” вчера вечером. — Монтегью увидел сына. — Говори, Джон, ты видел, как они дрались.

Джонни трижды открывал рот, прежде чем сумел вымолвить:

— Я был пьян, отец.

Стальной взгляд Шона уперся в него.

— Скажи правду, Джонни!

Но на затравленном лице паренька он увидел только страх, и его надежды рухнули. Когда матросы тащили его в трюм, глаза О'Тула не отрывались от тела брата и его душу затопила разрывающая сердце боль.

У него заломило руки, как только восстановилось кровообращение. Шон обрадовался физическому страданию, надеясь, что оно поглотит душевную муку. Он лежал в цепях, его тело горело, как в лихорадке, а сердце обливалось кровью от чувства неискупимой вины.

— Джозеф, Джозеф, я поклялся деду, что буду оберегать тебя! — Шон впал в отчаяние, а потом начал бредить, когда его большие пальцы почернели и раздулись до неузнаваемости.

В течение последующих суток он то впадал в беспамятство, то приходил в себя. Кто-то был рядом с ним, заставляя пить, усмиряя его жар холодной губкой, массируя ему руки и повторяя его имя:

— Все будет хорошо, Шон, все будет хорошо.

И Шон испытывал огромное удовлетворение и покой, когда Джозеф говорил с ним, но, когда он наконец открыл глаза, рядом с ним сидел Джонни Монтегью.

— Мне очень жаль, Шон. У тебя на пальце гангрена, и корабельный хирург говорит, что его придется отрезать.