Идеальный любовник - Хенли Вирджиния - Страница 8

Глава 4

В день праздника, едва первый розовый луч зари тронул небосклон, в Грейстоунсе вовсю кипела жизнь. Подарки прибыли под покровом темноты, чтобы стать настоящим сюрпризом.

Грумы Фитцжеральдов из Мэйнута тайком привели двух жеребят-чистокровок в конюшню Грейстоунса после полуночи. Граф разводил самых лучших скакунов в Килдэре и выбрал потрясающего гнедого для Джозефа и быстроногого черного жеребца для Шона.

Два капитана Шеймуса, братья Мерфи, привели новые шхуны со стапелей в Биркенхеде, что недалеко от Ливерпуля. Шеймус предупредил их, чтобы они и паруса не показывали до четырех часов утра, и братья Мерфи блаженствовали в кухне Мэри Мелоун, когда Джозеф и Шон спустились к завтраку.

— Ты посмотри, что за капризный ветер дует, — заметил Шон брату. — Пара водяных крыс учуяла добычу за сотню миль.

— Вас, ублюдков, никто не приглашал! — заявил Джозеф.

Шон подхватил насмешку:

— То, что вы взяли в жены девиц Фитцжеральд, еще не делает вас членами семьи.

Пэт Мерфи выругался в бороду:

— Заносчивые молодые свиньи. Никто из вас больше не взойдет на палубу корабля, которым я командую!

По сигналу Шона Джо быстро толкнул Пэта Мерфи, а Шон вырвал стул из-под его брата Тима. С громкими криками все четверо начали тузить друг друга, устроив кучу малу из локтей и подбородков, катавшуюся по всей кухне.

Игра мгновенно прекратилась, стоило Мэри Мелоун окатить их ведром холодной воды.

— Как не стыдно, ведете себя будто дикари, и это в праздничный-то день. Ну-ка вон с моей кухни сию же минуту, сегодня я должна приготовить еду на сто человек!

С минуту братья смотрели, разинув рты, на непритворный гнев их пухлой кухарки, а потом разразились веселым смехом. На поле боя появился Шеймус и сердито заметил:

— Они только шутят, Мэри Мелоун. Понадобится нечто большее, чем холодная вода, чтобы привести их в чувство. Вы, дьяволы, — обратился он к сыновьям, — вставайте. Там парочку судов надо разгрузить до завтрака.

Все еще смеясь, все четверо поднялись на ноги.

— Пусть Мерфи их разгружают, ведь они капитаны этих чертовых кораблей, — сказал Шон, вытирая с лица воду, которой его окатила Мэри.

— А вот в этом вы чертовски ошиблись, капитан О'Тул, — объявил Шеймус, не в силах больше сдерживать улыбку.

Джозеф и Шон обменялись изумленными взглядами и вдруг все поняли. С громким криком радости они со всех ног бросились на улицу и остановились, только когда позади остались широкие газоны Грейстоунса и их собственная пристань предстала перед ними.

Шхуны, стоящие на якоре, сверкали, словно редкие драгоценные камни в свете раннего утра. Они выглядели такими новенькими и пахли дегтем и свежей краской. Хотя суда были похожи, они не являлись точной копией друг друга. То, что повыше, выкрасили голубой с золотом краской, а то, что подлиннее, черной с серебром.

— Бумаги, подтверждающие ваше право на владение судном, вы найдете в вахтенном журнале, а команду можете набирать уже сегодня, пока здесь будет большинство парней, — крикнул вслед им Шеймус, взмахом руки призывая сыновей принять их новую собственность. Он позволил им отправиться одним. Они взрослые мужчины и должны ощутить радость от того, что пройдут по палубе собственного корабля, принимая на себя командование.

И отец, и сыновья скрывали свои настоящие чувства ради внешних приличий. Ирландцы не обнимаются и не целуются на людях. Но исполненный гордости взгляд Шеймуса не отрывался от сыновей, идущих по длинному каменному молу. Улыбаясь, как лунатики, Джозеф и Шон приняли свои подарки ко дню рождения. Не стоило и обсуждать, кому достанется какой корабль. Джозеф направился к золотому с голубым, а Шон поднялся на борт черного с серебром, глубоко вздохнув от восхищения и уже всем сердцем отдаваясь этой длинной изящной шхуне, безупречные линии которой предсказывали ее большую скорость.

Шон говорил с ней, будто с женщиной. Корабль подобен любовнице, ревнивой собственнице, готовой повиноваться и хранить верность, если ее любят и правят твердой рукой. Он погладил полированные поручни, лаская ее своим прикосновением, глазами и тихим, задушевным голосом. Шхуна и впрямь была красавицей, отчего его кровь бурлила, а воображение уносило в сияющее будущее, лежащее перед ним в ожидании, когда Шон ухватится за него обеими руками.

К тому времени как повозки, полные Фитцжеральдов, начали прибывать, столы на козлах уже расставили на широких зеленых лужайках, а слуги Грейстоунса бегали галопом, принося еду с огромной кухни.

Появились и другие гости, большинство из которых принадлежали к старинным ирландским фамилиям, а не к новым англо-ирландским кланам. Они привезли с собой скрипачей, и вскоре в воздухе зазвучали музыка и смех.

Эдвард Фитцжеральд нежно улыбнулся своей дочери Кэтлин. Хотя у него и не было сына, носившего его фамилию, его старшая дочь была этого более чем достойна. Она подарила ему двух замечательных внуков на зависть любому мужчине.

— Извините, отец, но вы сможете говорить об измене только полдня, остальное время принадлежит веселью.

Его голубые глаза сверкнули.

— Вот для чего нужны женщины. Всегда найдут повод урезать мужское веселье.

Толпа молодежи окружила Шона и Джозефа, когда они вернулись домой с пристани, и потащила братьев в конюшни, где, как они знали, новорожденных ожидали еще подарки. Когда они появились верхом на лошадях, их родители и дед засияли от радостной гордости.

— Благодарю вас, сэр, он великолепен. Я решил назвать его Люцифером, — обратился Шон к деду, восхищенно поглаживая атласную шею жеребца.

— А вы, дьяволята, уже выбрали имена для ваших шхун? — поинтересовался Шеймус, пытаясь поддразнить их.

Шон подмигнул Джозефу:

— Как иначе могли назвать дьяволята свои корабли, если не “Сера-1” и “Сера-2”?

— Это непочтительно, не говоря уж о том, что вы накликаете неприятности! — отчитала их мать, обожавшая обоих и не желавшая ни на йоту изменить их.

Эмерелд Монтегью была возбуждена больше, чем когда-либо. Еще с тех времен, когда она только научилась говорить, мать забивала ей голову рассказами об Ирландии и ее народе. Сказки на ночь Эмбер выбирала из богатого фольклора своей родины, песни, выученные Эмерелд, были песнями Ирландии, а картины, рожденные словами матери об Изумрудном острове и эксцентричных Фитцжеральдах, заставили девочку жаждать встречи с ними.

Если Эмбер и опечалилась тем, что не сопровождает мужа и детей на праздник, то она отлично потрудилась, чтобы скрыть свои чувства. Эмерелд подозревала, что ее мать похоронила разочарование и эмоции глубоко в душе и сосредоточила все свое внимание на том, чтобы поездка оказалась удачной для ее детей.

С одеждой Джона проблем не возникло. Ему уже исполнилось семнадцать, он считался почти взрослым мужчиной, и его платье шили лучшие портные в Лондоне. Хотя здесь, на Англси, он предпочитал бродить в старых бриджах для верховой езды, его гардеробная ломилась от костюмов, которым позавидовал бы любой денди.

Мать терзалась из-за нарядов Эмерелд.

— Это все платья для маленьких девочек, — причитала та, с ужасом рассматривая содержимое своих шкафов. — Они очень хорошенькие, — спохватилась девушка, надеясь, что не обидела мать, — но мне почти шестнадцать, и я не могу надевать платье и панталоны. Я не хочу, чтобы Шон… то есть Фитцжеральды смеялись надо мной.

Так, значит, она отдала свое сердце Шону О'Тулу! Он наверняка был здесь вместе с Джозефом. Да поможет Господь ее маленькой дочурке, если этот Шон обладает хотя бы сотой долей ирландского обаяния брата!

— Ты совершенно права, дорогая. Там так много женщин из семьи Фитцжеральд, а дамы могут быть очень ехидными. Я хочу, чтобы ты затмила их всех. Тебе придется надеть свой новый бархатный плащ, ведь на корабле будет очень холодно. Но как только ты его снимешь, все должны с завистью уставиться на тебя.

— Да, — выдохнула Эмерелд, женщина до мозга костей, — именно этого мы и хотим.