Брусилов - Семанов Сергей Николаевич - Страница 41

Начальником штаба верховного главнокомандующего стал М. А. Алексеев. Брусилов был высокого мнения об этом генерале и считал, что «в качестве начальника штаба у настоящего главнокомандующего он был бы безупречен, но у такого верховного вождя, за которого нужно было решать, направлять его действия, поддерживать его постоянно колеблющуюся волю, он был совершенно непригоден, ибо сам был воли недостаточно крепкой и решительной». Кроме того, Алексеев не был придворным человеком, ему эта среда не нравилась, а приходилось противостоять самым разнообразным влияниям и интригам, наполнявшим придворную жизнь.

В целом, считал Брусилов, «принятие на себя должности верховного главнокомандующего было последним ударом, который нанес себе Николай и который повлек за собой печальный конец его монархии». Можно не согласиться с категоричностью этой оценки, но несомненно, что персона Николая II, его влияние на массы, и прежде всего солдатские и крестьянские, сильно упало, когда с его именем как верховного главнокомандующего стали связывать не только все неурядицы в тылу, но и поражения на фронте.

Были реорганизованы и фронты, их теперь стало три: Северный, Западный и Юго-Западный; командовали ими соответственно Н. В. Рузский, А. Е. Эверт и Н. И. Иванов. О последнем из них уже говорилось, Эверт был фигурою такого же ранга, и лишь Рузский в целом соответствовал назначению. Каково же было удивление и негодование буквально всей России, когда вскоре Рузского на посту главнокомандующего Северного фронта сменил А. Н. Куропаткин, которого все, и вполне обоснованно, считали одним из главных виновников позорного поражения в русско-японской войне. Но Куропаткин был ловким придворным и, главное, имел поддержку императрицы, а ее мнение для Николая II значило гораздо больше, чем мнение опытных, умелых и умных (если таковые попадались) администраторов и военачальников.

Вскоре после вторичного оставления Луцка 8-й армией царь пожаловал на Юго-Западный фронт. В Ровно, где располагался тогда штаб 8-й армии, он приехал с Ивановым. Свитские чины очень боялись появления вражеских аэропланов, которые действительно довольно аккуратно бомбили станцию. Но в этот день небо было покрыто низкими тучами, и визита «таубе» не приходилось ждать. Кроме того, Брусилов приготовил 8 самолетов, и они не допустили бы германских авиаторов к станции, на которую прибыл августейший гость.

На этот раз царь приехал с наследником — цесаревичем Алексеем, мальчиком-подростком очень болезненного вида, одетым также в военную форму. Выслушав рапорт, Николай спросил:

— Далеко ли до противника?

— Фронт находится верстах в 25, государь. Только что сформированная 100-я дивизия, которую вашему величеству угодно осмотреть, сосредоточена в 18 верстах отсюда…

Немного помедлив, Брусилов добавил:

— Считаю своим долгом предупредить ваше величество, что место сосредоточения дивизии в обычное время подвергается воздействию вражеской тяжелой артиллерии. Поездка все же представляется мне ныне безопасной, поскольку в тумане неприятель стрелять не станет: без корректирования стрельбы немцы зря снарядов не тратят.

На автомобилях поехали к месту смотра. Царь вместе с наследником обошел войска, пропустил их мимо себя церемониальным маршем. Затем он поехал еще ближе к фронту и осмотрел перевязочный пункт для тяжелораненых. И вновь Брусилову до боли бросилось в глаза, что царь, теперь верховный главнокомандующий, не умеет говорить с солдатами, а потому они не испытывают того подъема духа, ради которого и проводятся подобные смотры.

Но еще большее неудобство и даже возмущение испытывал Брусилов от поведения главнокомандующего фронта: несколько раз за этот день генерал Иванов предлагал командующему 8-й армией от имени армии обратиться к царю с просьбой принять орден святого Георгия 4-й степени в знак того, что он побывал в зоне артиллерийского обстрела. Брусилов категорически отклонил это предложение, считая для себя неудобным обращаться с такой просьбой, и советовал сделать это самому Иванову, поскольку он старший по званию. Главкоюз попытался возложить это поручение на командующего 39-м корпусом, но генерал Стельницкий, видимо тоже не склонный к подхалимству, счел за благо куда-то скрыться, и найти его не смогли.

Орден царю тогда не вручили, но вскоре Иванов собрал при штабе фронта георгиевскую думу под председательством Каледина, и дума решила преподнести Николаю II боевой орден. Известно, что против этого возражали другие главнокомандующие, а также Николай Николаевич, поскольку «отличия» Николая II не подходили под статус ордена. Царь орден принял и с удовольствием носил его. Так генералу Иванову удалось угодить императору. Поговаривали, что делал он это неспроста: генерала не слишком-то ценили в Ставке…

Осенью 1915 года на русском фронте наступило затишье, кампания заканчивалась. Она принесла России тяжелые поражения и утраты: русские войска вынуждены были оставить Галицию, Польшу и Литву. Велики были и людские потери армии: с начала войны они составили 3400 тысяч человек, из них 312600 убитыми и 1548 тысяч пленными и без вести пропавшими. Это были самые тяжелые потери среди армий всех воюющих держав.

И все же австро-германское командование не добилось цели, поставленной в начале кампании: русская армия не была разгромлена, и Россия не была выведена из войны. Более того, теперь русский фронт отвлекал гораздо больше сил противника, чем в 1914 году. В сентябре 1915 года против России действовало 116 пехотных и 24 кавалерийские дивизии, тогда как против Франции и Англии — 90 дивизий. На Восточном фронте число германских дивизий возросло против 1914 года в 4 раза (с 17 до 65 пехотных дивизий). А. М. Зайончковский совершенно справедливо утверждал: «В 1915 году русский театр был главным театром мировой войны и обеспечил Франции и Англии передышку, которая была широко ими использована для достижения конечной победы над Германией».

Каким бы существенным ни оказался вклад России в достижение конечной победы Антанты, внутреннее положение страны к концу 1915 года стало крайне тревожным. Причины поражений русской армии коренились в промышленной и военно-технической отсталости страны, в неспособности организовать снабжение армии, в некомпетентности военного руководства, в эгоистической позиции союзников, предпочитавших накапливать силы и жертвовать русскими солдатами.

Ясно, однако, что основное крылось, разумеется, в причинах не технических, а социальных. Захватническая, грабительская война была глубоко чужда трудовому народу России, ее рабочим и крестьянам. Они шли под огонь обманом или из-под палки, но постепенно все более и более ясно начали понимать суть происходящего: их кровью и страданиями, миллионными жертвами оплачивается торжество международной, космополитической буржуазии, как «русской», так и зарубежной. Прозрение это происходило медленно, но неизменно. И это мнение народное в конце концов и определило судьбу России.

Но в ту пору всем бросалась в глаза прежде всего нехватка вооружения и боеприпасов, прежде всего боеприпасов, прежде всего снарядов! Армия стонала и молила: «Снарядов, снарядов, снарядов!.. Немцы засыпают нас, а мы не отвечаем!..» Так и вошло в историю лето 1915 года как период полной беспомощности военного и политического руководства России в деле снабжения армии. Но все это далеко не так просто.

Ведь снаряды-то были!

Уже вскоре после войны генерал А. А. Маниковский, ведавший боевым снабжением русской армии в годы войны, издал капитальный двухтомный труд на эту тему. Так вот, из приведенных в книге Маниковского весьма достоверных данных следует, что за пять месяцев 1914 года русские трехдюймовые пушки израсходовали 2,3 миллиона снарядов, а довоенный их запас составлял 6433 тысячи, да изготовлено снарядов в августе — декабре 1914 года было 616 тысяч. Итого, в 1915 году русская армия вступала с запасами более чем в 4,5 миллиона 76-мм выстрелов. В 1915 году таких снарядов в России произвели 10 миллионов, да еще 1,2 миллиона привезли из-за рубежа. Итого круглым счетом до 16 миллионов 76-мм снарядов. За пять месяцев отступления 1915 года (май — сентябрь) русская артиллерия расстреляла немногим более 4 миллионов 76-мм снарядов. Так где же остальные?