Сказание об истинно народном контролере - Курков Андрей Юрьевич - Страница 45

— Видишь, далекий гость пришел, русский гость… лаять надо, «ав! ав!» Но собака водила мордой то на хозяина своего, то на Добрынина и, казалось, совершенно не собиралась лаять.

— Ары-ырысь, видишь, русский гость просит, пришел, ну лай, лай! — снова попросил собаку хозяин, но она все равно молчала, и тогда старик взял и с размаху стукнул ее пустой кружкой по спине. Собака гавкнула, а старик, обрадовавшись, стукнул ее еще раз. То ли от боли, то ли от неожиданности собака залилась звонким красивым лаем, и, очарованный родными, привычными звуками, Добрынин прикрыл глаза и поплыл в мягкий и теплый весенний сон, где лежал он на покрытой одуванчиками полянке, а рядом игрался, лаял и катался на спине любимый пес Митька.

Старик все лупил и лупил своего пса, а пес лаял все громче и громче, и даже комсомолец проснулся и выглянул из-под сваленных на него оленьих шкур.

— Чего шумишь? — спросил он очень недовольно, ощущая кроме общего неприятного шума в балагане еще и собственную головную боль.

— Далекий гость просил пса полаять, — объяснил старик, перестав бить собаку кружкой.

Комсомолец бросил нехороший взгляд на Добрынина, потом, обернувшись к старику, сказал:

— Он же спит! Выгони собаку

Добрынин слышал эти слова, и очень не понравились они ему, но сил открыть глаза и сказать комсомольцу: «Нет, я не сплю, я собаку слушаю!» не было, и вздохнул тяжело во сне народный контролер. И собака замолчала, и вообще тихо стало вдруг, тихо и тоскливо, и сразу исчез весенний сон, в котором только что пребывал Павел Александрович Добрынин, а вместо этого сна появился другой, холодный и неприятный, в котором народный контролер бежал по снежной пустыне, а за ним следом гнался на аэросанях с плохими намерениями местный житель по имени Ваплах.

После пробуждения, оказавшегося довольно тяжелым, Добрынин и Цыбульник позавтракали тонкими полосками сухого мяса, которое с трудом лезло в горло из-за своей солености. Запили завтрак кислым молочным чаем, приготовленным Абунайкой неизвестно из чего.

— Пусть русский человек Цыбульник скажет русскому человеку Кривицкому, что Абунайка устал и работать не придет… Хорошо?

Комсомолец кивнул.

Выйдя из балагана, Добрынин обратил внимание на общее просветление заполярной ночи, ставшей теперь уже не синей, а светло-голубоватой. Он с интересом глянул на низкое небо — цветные радужные волокна северного сияния были едва видны.

— Утро что ли? — спросил он Цыбульника. Цыбульник тоже посмотрел все еще мутным взглядом по сторонам.

— Да вроде светает… — протянул он. — Эскимосня еще спит, а мы — на работу… — в голосе у комсомольца было столько тоски, что Добрынин сразу вспомнил о своей малой родине, о деревне Крошкино.

Неспеша подошли к городу, поднялись на порог председательского деревянного дома, зашли.

Кривицкий сидел за столом под своим меховым портретом и перечитывал какието бумаги.

Комсомолец кашлянул, громко переступил с ноги на ногу.

— А-а, — председатель Хулайбы наконец оторвал взгляд от бумаг. — С добрым утром! А я думал, что вы еще спите!

Такое предположение немного обидело Добрынина. Неужели Кривицкий думает, что народный контролер прилетел сюда только для того, чтобы молочную водку пить.

— Нет, товарищ Кривицкий, — сказал Добрынин твердо. — Мы встали, чтобы работать.

— Ну садитесь! — председатель едва заметно улыбнулся, показывая рукой на приставленные к его столу с другой стороны два стула для посетителей.

— Я лучше пойду аэросани проверю, заправиться надо, — промямлил полусонным голосом комсомолец и выскользнул из кабинета, оставив Добрынина наедине с Кривицким.

Народный контролер подошел, сел на предложенный стул, еще раз посмотрел на диковинный портрет и понял наконец разницу между портретом и оригиналом, разницу, которую он чувствовал, но как бы не видел: на портрете у Кривицкого было по-зверски мужское лицо, волевое и даже злобноватое, а в жизни, за стоком, сидел человек с чисто бабьей физиономией, и единственное, что в нем было от мужчины, кроме одежды и тонких усиков, — это голос, который хотя и не хрипел, но был достаточно твердым с примесью внутренней стали.

— Работать? — повторил Кривицкий, не сводя глаз с народного контролера. — А что бы вы хотели делать?

Народный контролер полез за пазуху и, порывшись там, вытащил из пришивного кармана рубахи свернутый мандат, подтверждавший его всесоюзные правомочия. Вытащил и протянул хозяину кабинета.

Кривицкий пробежал бумагу взглядом.

— Ну это я о вас знаю, а что бы вы хотели здесь проверить? Ведь у нас ни фабрик, ни заводов нет.

Добрынин задумался. Фабрик и заводов в городе действительно не было, но зачем-то же его сюда отправили, а значит надо было что-то проверить, и то, что Кривицкий задавал ему такие вопросы, было подозрительно: неужели председатель города не знает, что в его городе можно проверить?!

— Может, лучше отдохнете немного, посмотрите на местные обычаи, мы вам охоту на аэросанях организуем — оленей постреляем, — предложил Кривицкий.

Такое предложение окончательно заставило народного контролера заподозрить Кривицкого в чем-то нехорошем.

— А может, я у вас жизнь проверю?! — предложил неожиданно Добрынин, сам обрадовавшийся такой внезапной идее.

На лице у Кривицкого возникло недовольное недоумение.

— Чью жизнь? — спросил он.

— Жизнь города, вообще…

Председатель Хулайбы задумался крепко и серьезно. И даже лицо его на время мысли стало не таким женским из-за того, что он нахмурился.

— Ну а как вы можете жизнь проверить? — спросил он после напряженной паузы.

— Ну расспросить всех: что они думают о жизни, что в ней хорошо, что плохо…

— Так ведь по-русски почти никто не говорит! — воскликнул хозяин кабинета.

— Вы говорите, Цыбульник говорит, Абунайка говорит, этот, как его… уркунемец говорит… Попрошу их рассказать мне, что остальные жители думают.

Кривицкий почесал затылок, посмотрел в глаза народному контролеру мрачно и почти откровенно враждебно, потом вздохнул.

— А-а, вспомнил! — вдруг проговорил он, резко сделав выражение лица радостным и оптимистичным. — Есть что проверять! Я просто забыл!

Добрынин тоже обрадовался, и взгляд его не скрывал этого чувства.

— Мы же хотим дворец культуры строить! — заговорил Кривицкий. — Из особых ледяных кирпичей. А лед для этого будем вырезать из реки. Река у нас рядом. Омолой называется. В общем надо проверить толщину льда, чтобы знать, можно уже вырезать кирпичи или надо еще немного подождать… Так, может, вы и проверите толщину?

— Да, конечно, — ответил Добрынин с готовностью. — Только объясните, как и чем проверять.

— Тогда я попрошу нашего радиста проводить вас на место к реке, а там посередине стоит такая полосатая мерная палочка. Надо будет посмотреть, на какой отметке лед держится, и записать это, а потом мне доложить.

Задание было понятно Добрынину, и дополнительных вопросов не возникло.

— Ну тогда я прямо сейчас пойду?! — полуспросил он Кривицкого.

— Хорошо, — ответил Кривицкий. — Только минуточку подождите! — и он подошел к стенке, на которой висел портрет читающего газету Ильича, и постучал в нее кулаком.

Через какое-то мгновение в кабинет вошел низенький коренастый мужчина в коричневой кожаной куртке и толстых ватных штанах.

— Вот, знакомьтесь — это наш радист Вася Полторанин! — сказал Кривицкий Добрынин и радист пожали руки, представившись друг другу.

— Покажешь ему, где река, он толщину льда проверять будет! — приказал Полторанину председатель.

Полторанин кивнул.

Попрощавшись с Кривицким и забросив котомку на плечо, пошел Добрынин за радистом на улицу. Руки в карманах кожуха мерзли, да и воздух, казалось, тоже стал холоднее, хотя кожа лица не щемила, как в первый день прилета.

Шли они молча. Радист Полторанин смотрел себе под ноги и только иногда поднимал голову, сверяя правильность пути.