Мировая революция и мировая война - Роговин Вадим Захарович - Страница 67

XXXIX

Фашистская печать о пакте

Подписание пакта вызвало чувства восторга и эйфории у Гитлера. 25 августа он направил письмо Муссолини, в котором говорилось: «Могу сказать Вам, Дуче, что эти соглашения гарантируют благоприятное отношение Советского Союза в случае начала любого конфликта… Могу Вам сказать, Дуче, что я считаю, что благодаря переговорам с Советской Россией создалось совершенно новое положение в международных отношениях, которое должно принести Оси очень существенный из возможных выигрышей» [624].

Такого рода взгляды широко пропагандировались в официозной прессе Германии и Италии. В статье газеты «Дойче альгемайне цайтунг», опубликованной ещё до вступления советских войск в Польшу, говорилось: «На пространстве, растянутом от Западной границы Германии до Амура, есть всё, что требуется двум великим народам для их существования. Но этому хотели помешать, создав Польшу, вместо того, чтобы предоставить этим народам долю в ней. Силы, тяготеющие друг к другу, не могут долго оставаться в разлуке, они стремятся к общности действий» [625]. Эти мысли развивались уже после раздела Польши эссенской «Национальцайтунг». В её передовой от 23 сентября указывалось: «Величайший в мировой истории континентальный блок со спокойной решимостью противостоит теперь мелочной тактике шантажа со стороны государств, являющихся по отношению к нему лимитрофными. Даже английская блокада ничего не в состоянии сделать колоссу, опирающемуся на широчайший фундамент» [626].

От своих немецких собратьев не отставала и итальянская печать. В «Джорнело д’Италиа» появилась статья, возвещавшая, что «тоталитарные государства [627], несмотря на различие своей формы и содержания, договорились между собой в момент, находящийся под знаком наступательных планов великой империалистической и плутократической демократии» [628].

Орган фашистской партии «Пополо д’Италиа» открыто выражал своё восхищение Сталиным, называя его «единственной высокостоящей в моральном отношении личностью», обеспечивающей своей стране «многообещающее будущее» [629].

Суммируя отклики итальянской официозной печати на заключение пакта, передовая немецкой газеты «Франкфуртер цайтунг» от 24 сентября указывала, что «Муссолини нашёл идею советско-германского сотрудничества правильной; более того, дело выглядит так, что его самого с некоторого времени занимает эта идея… Происходит процесс образования действительного политического силового треугольника, который определяется тремя державами — Германией, Советской Россией и Италией» [630].

В той же газете 29 августа появилась статья её московского корреспондента под названием «Из предыстории германо-советского пакта». В ней сближение Германии и СССР объяснялось тем, что в Советском Союзе «за последние годы произошли существенные организационные и кадровые перемены… Устранение из общественной жизни того верхнего слоя, который назывался „троцкистским“, а он был устранён именно по этой причине, было, несомненно, весьма существенным фактором в достижении взаимопонимания между Советским Союзом и Германией» [631].

Мысль о том, что без террористической расправы над старыми большевиками советско-германский союз был бы невозможен, неоднократно высказывалась наиболее проницательными врагами большевизма. В переписке руководящих деятелей РОВСа — самой крупной военизированной организации белоэмигрантов — указывалось, что устранение одного из ведущих деятелей Коминтерна Пятницкого «было непременным условием установления наиболее тесных контактов Сталина и Гитлера… Его падение и арест — закат деятельности Коминтерна. Теперь Сталин приступает к осуществлению своей имперской политики, сделав своим союзником Гитлера» [632].

О том, что сговор с Гитлером был подготовлен не только внешней, но и внутренней политикой сталинизма, говорилось и в воспоминаниях Хильгера, который указывал на оправданность «предположения, что без предпринятой Сталиным широкомасштабной чистки государственного аппарата и партии союз между ним и Гитлером едва ли бы смог возникнуть из-за оппозиции со стороны Бухарина, Радека, Крестинского, Зиновьева, Раковского и им подобных» [633].

XL

Звездный час Молотова

После подписания пакта перед Сталиным оставалась задача, которую, впрочем, он не считал сложной и обременительной: поставить точку на англо-франко-советских переговорах.

25 августа английская и французская делегации в последний раз встретились с Ворошиловым. Ошеломлённые сообщением о подписании советско-германского договора, руководители западных миссий спросили, не хочет ли советская сторона продолжить обсуждение военной конвенции. Ответ Ворошилова был лаконичен: ввиду изменившегося политического положения нет смысла продолжать это обсуждение [634]. В тот же день обе миссии отбыли из Москвы.

27 августа было опубликовано интервью Ворошилова корреспонденту «Известий» о причинах разрыва переговоров с военными миссиями Англии и Франции. В нём содержалось очередное лживое утверждение: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий».

31 августа Молотов выступил с докладом на внеочередной сессии Верховного Совета СССР, созванной для ратификации советско-германского пакта. В отличие от большинства его выступлений, отмеченных бесцветностью и сухостью, этот доклад включал ряд идеологических «новаций», содержал отточенные формулировки и саркастические выпады по отношению к зарубежным критикам пакта. Молотов как бы переживал свой звездный час в качестве одного из авторов наиболее масштабного политического решения, в принятии которого ему когда-либо приходилось принимать участие. Он утверждал, что «советско-германский договор о ненападении означает поворот в развитии Европы, поворот в сторону улучшения отношений между двумя самыми большими государствами Европы. Этот договор… даёт нам устранение угрозы войны с Германией, суживает поле возможных военных столкновений в Европе и служит, таким образом, делу всеобщего мира». Если же «не удастся избежать военных столкновений в Европе», то масштаб военных действий, по словам Молотова, «теперь будет ограничен». Недовольными советско-германским договором, безапелляционно утверждал Молотов, «могут быть только поджигатели всеобщей войны в Европе, те, кто под маской миролюбия хотят зажечь всеевропейский военный пожар».

В связи с подписанием советско-германского договора Молотов не преминул упомянуть о проницательности Сталина, напомнив о «том разъяснении нашей внешней политики, которое было сделано несколько месяцев тому назад на XVIII партийном съезде… т. Сталин предупреждал против провокаторов войны, желающих в своих интересах втянуть нашу страну в конфликты с другими странами… Как видите, т. Сталин бил в самую точку, разоблачая происки западноевропейских политиков, стремящихся столкнуть лбами Германию и Советский Союз. Надо признать, что и в нашей стране были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощённой антифашистской агитацией, забывали об этой провокаторской работе наших врагов. Тов. Сталин, учитывая это обстоятельство, ещё тогда поставил вопрос о возможности других, невраждебных, добрососедских отношений между Германией и СССР. Теперь видно, что в Германии в общем правильно поняли эти заявления т. Сталина и сделали из этого практические выводы. Заключение советско-германского договора о ненападении свидетельствует о том, что историческое предвидение т. Сталина блестяще оправдалось. (Бурная овация в честь тов. Сталина.)»

Отождествляя германский народ с гитлеровской кликой, Молотов объявил договор воплощением стремлений к «развитию и расцвету дружбы между народами Советского Союза и германским народом». Касаясь причин столь резкого поворота в германо-советских отношениях, он отделался тавтологией: «Да, вчера ещё в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась, и мы перестали быть врагами».