Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг. - Яров Сергей - Страница 50

50

В других известных нам письмах эти отступления от образцов видны еще отчетливее. Надо иметь в виду, что такие письма были отобраны публикаторами как самые яркие и, быть может, не всегда являлись показательными для тех дней. Эпизоды блокадной жизни представлены здесь не только подробнее, но и ярче. «Мы одинокие, больные, были беспомощны, но на пункте встретили горячую заботу о нас, какой даже не ожидали», – писали в райком РОКК оказавшиеся в стационаре блокадники [798]. В письме Л. А. Пещерской, кажется, вообще смещены все границы, принятые в официальном обращении: «Их три: Нина, Тося, Паня… То, что они сделали для меня – это словно для близкого, родного человека… Я от радости плачу…Как я благодарна этим товарищам, ближе их, мне кажется, нет» [799]. Читая письмо А. Н. Локтионовой, вообще трудно понять, кто является его настоящим адресатом. Отправленное в Приморский РК ВЛКСМ, оно содержит такие строки: «Славная девушка позаботилась доставить направление в госпиталь мне даже на дом. Прямо как в сказке! Спасибо Вам, родные, за вашу настоящую и большую работу. Я человек совсем одинокий, и ваша отзывчивость и сочувствие дали мне почувствовать, что в нашем большом прекрасном городе у меня есть родные» [800].

В этих письмах обязательно найдем свод наиболее скорбных примет блокадной жизни, той бездны, из которой, как особо отмечалось, собственными силами выбраться было невозможно. Тем самым подчеркивалась значимость оказанной поддержки – неудивительно, что благодарность за нее высказывалась предельно эмоционально. Помощь неизменно оценивалась как подвиг, для его описания стремились найти достойные, «торжественные» слова; неслучайно мы встречаем здесь и поэтические вкрапления.

Человеку, получившему помощь, обычно было свойственно верить, что дружинницы не просто выполняли свой долг, но были кем-то «в верхах» посланы поддержать именно его, что, видимо, его спасение очень важно и нужно. А. П. Остроумова-Лебедева не сомневалась в том, что ценный продуктовый подарок ей послал лично А. А. Жданов. Отсюда и частые выражения признательности партии, комсомолу и советской власти – едва ли они являлись неискренними, хотя их риторика может и насторожить историка [801].

Письмо иногда становится подробным и обстоятельным, особенно когда говорят о горьких утратах. Не исключено, что такие письма – и способ выговориться, продолжить скорбный разговор о нескончаемых блокадных тяготах. С нарочитой пунктуальностью в благодарственных письмах рассказано о том, как приносили обеды, мыли пол, кололи дрова, получали хлеб по «карточкам». И всегда заметно стремление представить обычный поступок как не имеющий примеров, сделать облик помощников только светлым.

Благодарственные письма родным, близким и знакомым, разумеется, отличаются и по тону, и по содержанию от «писем во власть», но и здесь оценки тоже могут показаться экзальтированными [802]. Едва ли можно поверить в то, что крохотная порция еды способна воскресить человека, а именно на этом и настаивают авторы писем. «Благодарю вас за присланные… 150 руб. и кусочек хлеба… Вы спасли меня от смерти. Самочувствие мое стало лучше», – писал прихожанам Спасо-Преображенского собора певец Е. Радеев [803]. Письмо это заканчивается так: «На ваши деньги я купил дров на рынке» [804]. Это тоже проявление благодарности, признание того, как необходим был подарок, и, наконец, обещание, что он сумеет правильно распорядиться деньгами и, значит, помощь ему не будет бесполезной.

4

Мы мало знаем о том, какими жестами, фразами, восклицаниями выражали свою признательность люди этого времени, встречаясь с теми, кто им помог. Записи скудны и фрагментарны, в них отмечаются (и то не всегда) лишь наиболее яркие эпизоды. «Растроганно благодарил я его», – писал В. Кулябко о директоре института, сообщившем о предстоящей эвакуации [805]. Никаких подробностей нет – можно только предполагать, как выглядела эта сцена.

«Я расцеловал свою тещу, которая также от радости плакала» [806]– в этой дневниковой записи П. М. Самарина, получившего неожиданный подарок, прочие детали также отсутствуют.

Очень часто в дневниках приводятся и длинные перечни подаренных продуктов. Перечисление того, кто, что и сколько съел, являлось продолжением бесконечных разговоров о еде, которые постоянно вели между собой блокадники – очевидно, это было неизбежным как своеобразный прием «замещения» для голодных людей. «Сегодня пришел Петр Евгеньевич. Он принес мне крошечный кусочек мяса, четыре сушеных белых грибка и четыре мороженые картофелины… И я очень была ему за это благодарна, так как последнюю неделю питалась только супом из морской капусты и черным хлебом» [807]– в этой дневниковой записи А. П. Остроумовой-Лебедевой одна из главных примет «смертного времени» ощущается очень отчетливо.

Библиотекарь ГПБ М. В. Машкова, описывая в дневнике подарки О. Берггольц (она получила «буханку хлеба, банку риса, несколько пакетиков витамина С, капитанский табак, пачку „Беломорканала".. ребятам по одному печенью, плитку прессованного шоколада для питья, водку с закуской (кусочки колбасы), обломки брикетов горохового супа и гречневой каши»), сделала такую оговорку: «Я все это подробно перечисляю, потому что все это редкость, чудо, необычайная радость» [808]. Эти же «редкости» отмечает в своем дневнике и Е. Мухина: «Надо сказать спасибо Англии, она нам кое-что присылает. Так, какао, шоколад, настоящее кофе… сахар – это все английское» [809].

Перечень даров – это и признание самопожертвования, на которое оказались способны другие люди. Их сострадания, выраженного не только словами, а крупицей пшена, хлеба, печенья [810]. За каждый крохотный кусочек благодарят, благодарят, благодарят. Если нечем было ответить на щедрость, надеялись на то, что позднее прочтут их дневники – пусть же узнают имена спасших их и главное, оценят их человечность [811]. Печенинка для голодных людей сейчас – сокровище; у них и сомнений нет, сочтут ли ее таковым последующие поколения.

5

Чем тяжелее были невзгоды блокадников, тем ярче и сильнее они отмечали в дневниках и письмах заботу о себе, хотя многое здесь зависело от индивидуальности человека, его восприимчивости и способности четче и образнее передавать свои настроения.

Один из них – В. Кулябко, инженер института, эвакуированный из Ленинграда. Много пришлось перенести ему в пути унижений и оскорблений. Он ехал с молодыми инженерами и те всячески теснили и даже обворовывали его. Сил у старика было мало, он молча терпел, но неприязнь к «бандитам-попутчикам» накапливалась исподволь: «Затопили печку… и никак не желали пропустить меня погреться возле нее. Только когда я настойчиво несколько раз попросил слегка потесниться, чтобы и я мог подсесть поближе и обогреться, нехотя уступили, все время подчеркивая, что такой пассажир, как я, для них нежелателен» [812].

Это человек другого поколения, у него и речь такая же. Он, пожалуй, даже робко говорит о «жестоких и абсолютно необоснованных придирках ко мне, фактически – своему старшему коллеге» [813]; каждое слово тут обнаруживает язык интеллигента, уязвленного столь наглым попранием простейших нравственных заповедей. И помощи, казалось, ждать ему неоткуда. Но она пришла, и запись о ней выявляет степень потрясения, испытанного В. Кулябко. Это не скупая, привычная для его дневников скоропись скорбных примет «смертного времени». Темп описания замедленный. Ощущается какое-то желание бесконечно продолжать рассказ о чуде человеческого сострадания, сосредоточиваясь на его мельчайших подробностях: «Ноги и руки у меня стали усиленно пухнуть, это было очень больно… Попросил одного молоденького, как мне показалось, симпатичного красноармейца помочь мне снять валенки. Он… ответил: „Садись, папаша, помогу, а то я вижу, тебе трудно стоять". Так я снял валенки и двое чулок и с грустью посмотрел на свои колоды вместо ног… Надел валенки на одни носки. Стало заметно легче, но все же больно. Поблагодарил и с трудом заковылял к выходу».

вернуться

798

Худякова Н.За жизнь ленинградцев. С. 56.

вернуться

799

Там же. С. 94.

вернуться

800

Волкова А.Первый бытовой отряд. С. 183.

вернуться

801

Это отчетливо видно по контексту политических высказываний. См. характерное в этом отношении письмо одной из блокадниц Приморскому РК ВЛКСМ: «Я больна, не встаю с постели два месяца. Девочки пришли, напилили дров, и все это сделано по-товарищески, и главное, подняли настроение больного. Где бы в другой стране так сделали!… Большое спасибо за сталинскую заботу о людях» (Цит. по: Худякова Н.За жизнь ленинградцев. С. 93). Л. А. Пещерская, сообщая в письме о том, как ей помогала забота «партии, советской власти, комсомола о человеке», сопровождала свои слова эмоциональными восклицаниями, далекими от бесцветных штампов (Там же. С. 94).

вернуться

802

См. письмо Б. П. Городецкого жене и дочерям 27 октября 1941 г.: «Эта помощь в настоящих условиях не может быть оплачена никакими деньгами, поэтому так ценна» (Цит. по: Городецкий С.Письма времени. С. 105); письмо К. М. Ананяна М. М. Ананян 20 августа 1942 г.: «Я очень тронут твоим ласковым и сердечным отношением… Одно лишь твое теплое слово меня окрыляет, у меня прибавляются силы» (ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 7); письмо А. П. Остроумовой-Лебедевой эвакуированным сотрудникам завода им. С. В. Лебедева: «Спешу вам сообщить, что топленое масло я получила… Вы не можете себе представить, как я в то время нуждалась в жирах, и в каком я была плохом состоянии и как ваша помощь была вовремя. И я вам всем за это благодарна» (Остроумова-Лебедева А. П.Автобиографические записки. С. 313).

вернуться

803

Письмо Е. Радеева 18 января 1942 г. Цит. по: Ленинград в осаде. С. 551.

вернуться

804

Там же.

вернуться

805

Кулябко В.Блокадный дневник // Нева. 2004. № 3. С. 262 (Запись 31 января 1942 г.).

вернуться

806

Самарин П. М.Дневник. 9 декабря 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. On. 1 л. Д. 338. Л. 49.

вернуться

807

Там же. С. 276 (Дневниковая запись 13 февраля 1942 г.).

вернуться

808

Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 50 (Запись 23 апреля 1942 г.).

вернуться

809

Мухина Е.Дневник. 21 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 52.

вернуться

810

Соловьева Э.Судьба была – выжить. С. 218; Память. С. 347.

вернуться

811

См. дневниковые записи Г. А. Гельфера: «У Тани я буду в вечном долгу. Я постараюсь, если буду жив, этого никогда не забыть и свое уважение и любовь к ней внушу Гитке [жена Г. А. Гельфера. – С. Я.].Таня спасла себя и меня от верной смерти» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 24. Л. 19 об. (Запись 22 апреля 1942 г.)); «Меня продолжает поддерживать мой бригадир…. Такого простого и доброго человека я встречаю впервые. Я теперь теряюсь и не знаю, чем… отблагодарить» (Там же. Л. 21–21 об. (Запись 9 мая 1942 г.)).

вернуться

812

Кулябко В.Блокадный дневник // Нева. 2004. № 3. С. 265 (Запись 5-12 марта 1942 г.).

вернуться

813

Там же. С. 266.