Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг. - Яров Сергей - Страница 65

65

Больше надежд на получение помощи оставалось у семей, чьи родственники находились в войсках и служили вблизи города. Многие военнослужащие не сразу могли узнать, как бедствуют их семьи: цензоры строго вымарывали из писем строки о голоде в Ленинграде. Еще меньше о ленинградской катастрофе могли знать те, кто воевал на далеких фронтах – а к ним тоже обращались с просьбами родные. Делились солдаты всем – это мог быть и хлеб, а мог и кусок конины; иногда отдавали и свой военный продуктовый аттестат. Происходило своеобразное перераспределение продуктов – от менее голодных к предельно истощенным, от тех, кто чувствовал стыд перед близкими, получив лучший кусок хлеба, к тем, кому в городе никто не хотел помочь.

Особенно трогательной была забота о родных солдат, лечившихся в ленинградских госпиталях. Их и самих кормили не очень сытно, они мерзли, страдали от полученных увечий, с трудом ходили, им некуда было укрыться от криков и стонов умиравших, но и они старались облегчить участь своих близких. Одна из блокадниц вспоминала, как ее отец пришел из госпиталя навестить семью: «Он увидел, что мама лежит, и стал с этого госпиталя носить ей, вот кусочек сахару маленький, пиленый кусочек сахару и бутылочку из-под одеколона, такая небольшая. Туда он наливал кисель и стал приносить маме» [1012]. Другой из блокадников описывал, как его мать уходила к отцу в госпиталь: «Старался думать о том, что пришлет папа: кусочек масла или, как в прошлый раз, котлетку» [1013]. Его отец отдавал семье махорку, которую меняли на продукты; прощаясь и уезжая из Ленинграда, он угостил сына и дочь кусками пирога с яблочным повидлом [1014].

Со временем этот обычай начал оцениваться не только как моральный долг, но и как нечто обязательное. Иногда шли к родным в госпиталь, ожидая, что они покормят [1015]или дадут какие-нибудь продукты; узнав, что надеяться не на что, не могли скрыть свою обиду. Так, Э. Соловьева часто делилась едой, посещая мужа в госпитале вместе с дочерью. В «смертное время» нести было нечего. Именно тогда мужа поместили в другой госпиталь.

«К нему туда я сходила с большим трудом, едва волоча ноги и без ребенка, – вспоминала Э. Соловьева. – Свидание было очень грустным. Он ничем не мог помочь и я ничего не могла принести. Сказала ему: „Больше не жди, если не приду больше, считай, что умерла"» [1016].

Этот обычай – отдавать часть «госпитального» пайка другим – был присущ и тем больным и истощенным ленинградцам, чье «усиленное питание» было еще скуднее, чем у военнослужащих. Многих помещали сюда как «дистрофиков». И они же старались поделиться с родными хлебом, супом, кашей, всем тем немногим, что перепадало им [1017]. «Госпитальные» продукты или приносили домой (иногда в виде «сухого пайка») или отдавали тем, кто навещал родных [1018]. Бывало, здесь же, в стационаре, кормили из своей тарелки, причем делились вкусной, порой диковинной для того времени едой. «Мама угостила меня своей порцией гречневого супа… А какой необыкновенный аромат был у черешни, которую я попробовала», – вспоминала А. В. Налегатская [1019].

Часто делились и тем, что получали на предприятиях, в школах и институтах. Система «отоваривания» карточек была крайне сложной и временами даже запутанной, несмотря на попытки ее упорядочить. Хлеб можно было получить и в булочной, и в школьной столовой, и в заводском ларьке. Талоны на крупу и мясо изымали в виде платы за обеды, вместо сахара давали конфеты и повидло, масло заменяли сыром и соевым молоком. Те предприятия, в продукции которых нуждался фронт, могли иметь дополнительные возможности для улучшения питания рабочих.

В фабричном магазине по «карточкам» проще было получить и такие продукты, которые безуспешно пытались приобрести во время многочасового стояния в очередях. Иногда обеды давали без зачета талонов, причем даже несколько порций; их питательность, правда, не была высокой. Такие же обеды, хотя и не очень часто, получали «особо ценные» работники – профессора и преподаватели институтов, ученые, художники, актеры, писатели, архитекторы. Им устанавливались повышенные нормы пайков, иногда вручались продуктовые «наборы».

Этим пользовались для того, чтобы поддержать своих родных, не имевших льгот.

«Одно спасение у нас с папой – это Дом уч[еных]. Папа достает там обед и в коробочках мне приносит, и дома прибавляем и едим», – сообщала в одном из писем в декабре 1941 г. Н. П. Заветновская [1020]. Переводчик В. Адмони из Дома писателей приносил для родных кашу в банке и сахарный песок в конверте [1021]. Актриса А. С. Беляева, дававшая концерты для бойцов, везла домой в банках суп и кашу, и даже кусочки хлеба, которые они ей дарили [1022].

Очевидцы, не сговариваясь, рассказывали о том, как шатающийся, а часто и падающий человек нес банку или котелок с супом из заводской столовой. Свидетелем одной из таких сцен стал 14 января 1942 г. П. Капица [1023]. У проходной он заметил много женщин с санками и судками: они пришли получить обед для тех, кто заболел и не мог работать [1024]. В это время нередко помогали родным дойти до предприятия или даже везли их туда на санках – иначе нельзя было получить карточки [1025].

Легче было тем, кто работал в стационарах и госпиталях. Скажем прямо, контроль за расходованием продуктов здесь не всегда был строгим в силу запутанности многих больничных историй. Кто-то умирал, не успев получить свой паек, кого-то не сразу могли накормить из-за бюрократических проволочек, кто не мог принимать положенную ему пищу, находясь на грани жизни и смерти. Многочисленные рассказы о злоупотреблениях в госпиталях — они широко распространялись в городе – нередко отличались гиперболичностью, но все же получить дополнительный кусок хлеба работавшие здесь могли. Они зачастую питались вместе с пациентами, получали «усиленный» паек и могли часть своих обедов (которые, конечно, не были большими) приберегать для близких [1026]. Отпускали из госпиталя не каждый день, и нередко приходилось, постоянно отрывая от своих порций кусочки хлеба или каши, складывать их в баночки [1027]– и это в то время, когда многим было трудно удержаться и не съесть сразу свой паек. О том, как обделяли себя, сохраняя продукты для родных, очевидцы говорили и спустя десятилетия после окончания войны. «Там у нас одна девочка была тоже медсестрой… она все, что она тут получала иногда, она все старалась унести домой к матери», – вспоминала в интервью одна из блокадниц, работавших в госпитале [1028]. Другая из них писала о том, как «стала брать утром маму с собой и стала выносить ей завтрак, а сама питалась чаем» [1029].

Гибель родных, отдававших семьям свой хлеб, стала частым явлением в «смертное время» [1030]. Люди понимали, что могут умереть, тем самым обрекая на смерть и своих детей, о которых некому будет заботиться. И все равно отдавали последнее – кто знал, неминуемой ли будет смерть, а голодный ребенок здесь, рядом, он просит есть, он худ и бледен, он тает на глазах – это ребенок.

вернуться

1012

Память о блокаде. С. 111.

вернуться

1013

Петерсон В.«Скорей бы было тепло». С. 173.

вернуться

1014

Петерсон В.Из блокады – на Большую землю. С. 153; см. также: Соловьева Э.Судьба была – выжить. С. 220.

вернуться

1015

См. воспоминания Н. Е. Гаврилиной: «Маму положили в Куйбышевскую больницу… Я приходила к ней каждый день, не только потому, что я хотела ее видеть, но и потому, что она делилась со мной супом, который ей давали» (Гаврилина Н. Е.Воспоминания о блокаде: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 150. Л. 12).

вернуться

1016

Соловьева Э.Судьба была – выжить. С. 219.

вернуться

1017

А. В. Налегатская вспоминала об одном из ассистентов, работавших в мединституте. У него умерли жена и дочь, сам он был помещен в стационар для «дистрофиков», но дома оставалась еще одна дочь и он ей относил все, что получал в стационаре (Налегатская А. В.[Запись воспоминаний]. С. 189).

вернуться

1018

Воспоминания Н. В. Ширковой: Архив семьи Е. В. Шуньгиной; Янушкевич З. В.Случайные записки. СПб., 2007. С. 199.

вернуться

1019

Налегатская А. В.[Запись воспоминаний]. С. 192.

вернуться

1020

Н. П. Заветновская – Т. В. Заветновской. 29 декабря 1941 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 25 об.

вернуться

1021

Сильман Т., Адмони В.Мы вспоминаем. С. 248.

вернуться

1022

Кошкин Л.На посту // Память. Вып. 2. С. 384; см. также: Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 470–471.

вернуться

1023

Капица П.В море погасли огни. С. 257. (Дневниковая запись 14 января 1942 г.); о том, как делились продуктами, полученными на предприятии, см. также: Владимиров В.Дневник. 8 февраля 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-л. Д, 385. Л. 4; Котов С.Детские дома блокадного Ленинграда. С. 182; Иванова Г.Что такое «мирное время» // Память. Вып. 2. С. 408.

вернуться

1024

Капица П.В море погасли огни. С. 258 (Дневниковая запись 17 января 1942 г.);

вернуться

1025

Воспоминания А. О. Соколовой // Бочавер М. А.Это – было: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 7. Л. 32; Павлова Е.Из блокадного дневника // Память. Вып. 2. С. 191 (Запись 12 февраля 1942 г.).

вернуться

1026

Базанова В.Вчера было девять тревог… С. 127 (Дневниковая запись 20 октября 1941 г.); Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 476; Бокарева В. Н.Мне долго снились пожары // Откуда берется мужество. С. 107.

вернуться

1027

См. Вотинцева В. Г.1941-42 год: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 1 об. – 2; Сиротова А. В.Годы войны: Там же. Л. 59; Левитан Л. С.Роль сестры в истории эвакогоспиталя 1448 // «Мы знаем, что значит война…». С. 475.

вернуться

1028

Память о блокаде. С. 85.

вернуться

1029

Воспоминания Н. В. Ширковой: Архив семьи Е. В. Шуньгиной.

вернуться

1030

См.: Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 472; Игнатович З. А.Очерки о блокаде Ленинграда: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 26. Л. 16; Вечтомова Е.Маленькая дочь большого времени // Голоса из блокады. С. 338; Малецкий С. И.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 166; Справка о смерти члена нелегальной ленинградской организации ВКП(б) Д. И. Лаврентьева 4 сентября 1942 г. // Ленинград в осаде. C. 105.