Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг. - Яров Сергей - Страница 70

70

С середины декабря 1941 г. многие блокадники перестали хоронить в гробах. Вероятно, это подтолкнуло и других упростить похоронный ритуал – но не всех. Один лишь вид кладбища и моргов – со штабелями трупов, а часто трупов, то сваленных в одну кучу, то разбросанных по краям дороги, ограбленных, раздетых – вероятно, быстрее побуждал защитить прах родных от поругания. М. В. Машкова, привезшая в один из моргов тело матери мужа, так передавала увиденное: «…Страшная картина… Цинизм и позор. Черные, словно прокопченные лица, раскоряченные трупы, грязные тряпки, голые ноги. Мне было тошно, обидно… и как-то стыдно сваливать ее в кучу других» [1099].

Гроб казался какой-то защитной оболочкой, эфемерность которой не могли заставить себя признать. Не могли признать, что время стало иным, что изменились не только ритуалы, но и вся система традиционных ценностей. Привычным все это стало в «смертное время», а сначала вид поруганных при «погребении» трупов только еще прочнее заставлял родных держаться прежней обрядности: «Вы знаете, меня просто потрясло, когда я увидела, что по обе стороны Серафимовского кладбища…Я думала дрова лежат – оказалось, это покойники. И просто набросали, вот знаете, как дрова покойники… Ну, мы просили папу из гроба не вынимать, хотя они клали покойников просто так, в траншеи» [1100].

Брошенные трупы становились добычей не только грабителей. «Утром, у Медного всадника, кто-то положил трупик ребенка, ангельски прекрасного», – записывал в своем дневнике рассказ ленинградского художника Власова писатель Вс. Иванов. Позднее он увидел, что у трупа были отделены мягкие части [1101]. Это не было тогда единственным случаем — таких рассказов много [1102]. А. П. Григорьева, жившая в центре города, рядом с проспектом М. Горького, вспоминала, как часто ей приходилось видеть брошенные кем-то запеленованные в простыни трупы – «пеленашки». Если их не убирали, то на следующий день обнаруживали, что «пелены» на обнаженных мертвых телах были разорваны, а сами они осквернены [1103]. И, быть может, страх, что эта участь ожидает и тела близких людей, заставляла, несмотря ни на что, искать гроб, делать его самому, настаивать, чтобы хоронили в гробу или в чем-то похожем на него – только бы избежать надругательств.

В. Инбер писала в дневнике 2 января 1942 г. о том, как видела истощенную молодую женщину, везшую на салазках «платяной шкаф стиля модерн из комиссионного магазина: для гроба» [1104]. Хоронили в ящике от гардероба, даже в детской коляске, брали гроб напрокат [1105]. Когда не было и этого, пытались соорудить нечто вроде символического гроба.

«Недавно видела труп без гроба, у которого на груди под свивальными пеленами были подложены стружки, видимо для благообразия. Во всем этом чувствовалась опытная, не дилетантская рука», – сообщала В. Инбер в той же дневниковой записи 2 января 1942 г., предположив, что услуги этой «руки» стоили недешево [1106].

0 дороговизне гробов, не останавливавшей, однако, родственников, говорилось и в отчете городского управления предприятиями коммунального обслуживания [1107]. И все же к середине января 1942 г. похороны в гробах в Ленинграде почти прекратились [1108]. Гробы не продавались, делать их самим не хватало сил, как не хватало сил и довезти их до кладбища. Расплачиваться приходилось хлебом и надо было выбирать, что важнее – заботиться о мертвых или беречь живых.

«Они принесли самодельный гроб и быстро уложили труп в траншею, а фанерную домовину бросили в костер, – вспоминал о действиях похоронной команды на Серафимовском кладбище Н. В. Баранов. – …Худенькая, миловидная девушка… спокойно сказала нам: „Не удивляйтесь, что мы хороним без гробов. Покойникам все равно, а мы стынем на холоде… Костер едва греет, но дров нет, и если он погаснет, то в эту могилу уложат и нас“» [1109]. Н. В. Баранова удивило спокойствие девушки. Видимо, делала она это часто и не раз приходилось объяснять свой поступок. Могильщикам было не до приличий и некогда было им щадить чувства чужих людей. Убирать трупы шли сюда из-за усиленных пайков, шли сюда, чтобы выжить [1110]. И выжить стремились несмотря ни на что, не стесняясь и приписками в перечнях похороненных – превышение «нормы» поощрялось дополнительным пайком. Им все равно было, когда выбросить труп из гроба – на глазах у родных или после их ухода; главное – выжить.

2

Некоторые отказывались от обычая хоронить в гробах еще и потому, что знали о продаже их работниками кладбищ и моргов для повторного использования. Поскольку гробов не хватало, на этом можно было хорошо заработать. Так, родственникам В. Б. Враской в морге «люди, привезшие своих покойников, советовали… вынуть покойника из гроба и отдать так, говорили, что его все равно не оставят в гробу, продадут гроб за хлеб» [1111].

Н. В. Ширкова, хоронившая своего отца, также отмечала, что «если гроб хороший, то этот гроб продавали» [1112].

Рыть могилы в окаменелой от холода земле в первое время приходилось самим родным и близким. Этот ритуал исчез еще быстрее, чем похороны в гробах. Те, кто не мог хоронить, расплачивались деньгами или ценными вещами [1113], а позднее, – с декабря 1941 г., – только хлебом [1114]. Рассматривая изменение семейных ритуалов во время блокады, мы отчетливо видим, как смещалась грань между нормой и патологией, приемлемым и недопустимым. Этапы изменения ритуалов похорон были общими – вместо гроба «обвивальные пелены» («пеленашки»), вместо захоронения на кладбищах сбор трупов в строго определенных местах в городе. Сначала хоронили в гробах, потом без гробов [1115], сначала хоронили в отдельной могиле, затем в братской, а потом могли и не похоронить – и так везде. Противостоять этому многие не могли еще и потому, что делали не только собственный выбор, но должны были учесть и выбор других блокадников. Деградация группы людей определяла и деградацию отдельного человека – он был связан с ней общими условиями существования, бытом и обязательствами.

Обычай хоронить в братских могилах с января 1942 г. стал повсеместным [1116], Возможно, при этом испытывали чувство стыда, но выхода не было. Сохранились письма, посланные из Ленинграда теми, кто решился хоронить родных в общих могилах. Они больше похожи на оправдания. Процитируем два из них, принадлежавших разным людям — безвестной блокаднице Н. Макаровой и знаменитой поэтессе О. Берггольц. Несмотря на различие жизненных ситуаций и стилей их писем, именно оправдание является их главной целью. Письмо Н. Макаровой сестре о смерти матери написано прозаичней, но его можно счесть квинтэссенцией аргументов, объяснявших причины распада старых ритуалов в «смертное время»: «Вчера мы ее похоронили, но… не отдельно, как это делалось у нас раньше, а в братскую могилу, теперь у нас всех так хоронят (..больше 3 м[иллионов] умирают), а отдельно нет возможности, во-первых, нет гробов ни за какие деньги кроме хлеба, а мы получаем 300 гр., но сейчас и за хлеб даже не делают, нет досок и нет мужчин, которые делают» [1117].

вернуться

1099

Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 22 (Запись 1 марта 1942 г.); ср. с записью в дневнике А. Ф. Евдокимова 14 февраля 1942 г.: «Сегодня я проходил<…>мимо кладбища. Я увидел ужасную картину. В яму, вырытую взрывом динамита, было набросано (не сложено, а набросано) больше сотни уродливых человеческих трупов… Рядом у ямы валяются голые мертвецы, некоторые без ног, без головы, а больше же без мягких мест… Картину эту я запомню на всю жизнь» (РДФ ГММОБЛ. Оп. 1р. Д. 30. Л. 84).

вернуться

1100

Интервью с А. М. Степановой. С. 187.

вернуться

1101

Иванов B. C.Дневники. С. 208. Ср. с воспоминаниями А. В. Андреева: «Мы по тропинке идем на ту сторону Невы — лежит женщина с ребенком, замерзшая… Возвращаемся, она тоже лежит. А на следующий день идем – ребенка нет. И ног у женщины нет… Если бы крысы, то кости бы остались… А на следующий день идем – только одна голова женская. Даже туловище утащили» (Интервью с А. В. Андреевым. С. 262).

вернуться

1102

См. воспоминания Б. Л. Бернштейна: «Здесь, во дворе, у нас очень долго „охотились“ за одним трупом… Это был крупный мужчина. Его, видимо, прятали. Сперва он лежал в вестибюле… Потом этот труп перенесли в подъезд штаба МПВО, потом в раздевалку…» ( Бернштейн Б. Л.Ленинградский торговый порт в 1941–1942 гг. С. 207). Об отделении «мягких» частей у трупов см. также: Загорская А. П.Дневник. 30 января 1942 г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 47. Л. 22; Стенограмма сообщения Милютиной Е. И.: Там же. Д. 86. Л. 20; Стенограмма сообщения Скворцова М. И.: Там же. Л. 10 об.; Кросс Б.Воспоминанияо Вове. С. 44; Интервью с Е. И. Образцовой. С. 240; Великотная Т. К.Дневник нашей печальной жизни в 1942 г. // Человек в блокаде. С. 95; Витенбург Е. П.Павел Витенбург. С. 281.

вернуться

1103

Григорьева А. П.Воспоминания: Архив семьи П. К. Бондаренко.

вернуться

1104

Инбер В.Почти три года. С. 70.

вернуться

1105

Павлова Е. П.Из блокадного дневника // Память. Вып. 2. С. 187 (Запись 14 декабря 1941 г.); Иванов B. C.Дневники. С. 208.

вернуться

1106

Инбер В.Почти три года. С. 70.

вернуться

1107

Ленинград в осаде. С. 324.

вернуться

1108

Еще 31 декабря 1941 г. В. Пасецкий отмечал в своем дневнике, что на улице чаще всего везли «запеленованные в белые простыни трупы», а гробы можно было увидеть очень редко (Пасецкий В. «Авсе-таки страничку Шиллера я успел отхватить» // Нева. 2003. № 5. С. 104).

вернуться

1109

Баранов Н. В.Силуэты блокады. С. 56–57; См. также воспоминания Н. В. Ширковой о похоронах в январе 1942 г. ее отца: «Трупы, которые привозили, складывали… как дрова, друг на дружку. Если [гроб] плохой, то разламывали на дрова, здесь же был разложен костер, где рабочие грелись» (Ширкова Н. В.Воспоминания: Архив семьи Е. В. Шуньгиной); воспоминания P. M. Копиленко о работе команды МПВО на кладбище: «Наши бойцы (да это и вообще практиковалось там всеми) вынимали покойника из гроба, разбивали этот гроб и разжигали костры, чтобы согреться немного» (Стенограмма сообщения Копиленко P. M.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 67. Л. 23). Примечательно, что работницы фабрики «Светоч», трудившиеся на погрузке тел у Народного Дома на пр. Горького, в том случае, если кто-то привозил умершего в гробу, «доски от гробов… зацепляли за веревки и притаскивали на фабрику» – там тоже было мало топлива и к тому же их недалеко было везти (Стенограмма сообщения Алексеевой А. П.: Там же. Д. 3. Л. 7 об. – 8).

вернуться

1110

См. письмо одной из блокадниц В. Х. Вайнштейну (январь 1990 г.). Она пошла работать на кладбище, поскольку там выдавался паек по повышенной норме: «Я была высхша груди как мускин одны прыщики» (ОПИ НГМ. Ф. Р-20. Оп. 2. Л. 2 об. Сохранены синтаксис и орфография подлинника).

вернуться

1111

Враская В. Б.Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 23.

вернуться

1112

Ширкова Н. В.Воспоминания: Архив семьи Е. В. Шуньгиной.

вернуться

1113

Комаров Н. Я., Куманев Г. А.Блокада Ленинграда. С. 156; Онъкова Н. А.Воспоминания о тяжелой ленинградской блокаде: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 20. Л. 9-10; Трудное время детства. Воспоминания Галины Владимировны Василевской // Испытание. С. 165.

вернуться

1114

См. почти однотипные записи В. Базановой («гробы делают и хоронят только за хлеб и за дуранду») и М. С. Коноплевой («могильщики соглашаются рыть могилы только за хлеб») ( Базанова В.Вчера было девять тревог… С. 129; Коноплева М. С.В блокированном Ленинграде. Дневник: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 2. Л. 4 об.).

вернуться

1115

Это могло происходить в течение всего нескольких недель. Т. Нежинцева хоронила 3 января 1942 г. отца мужа в гробу и отдельной могиле, а его мать 26 января 1942 г. в общей могиле и без гроба, в «пеленашке» ( Нежинцева Т.Расскажу о своем муже. С. 348).

вернуться

1116

Котлярова М. Н.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 128; Дучков А. Д.[Запись воспоминаний] // Там же. С. 89; Дичаров 3.Алеха с Малой Охты // Голоса из блокады. С. 409.

вернуться

1117

Н. Макарова – сестре. 27 марта 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1л. Д. 418.