Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг. - Яров Сергей - Страница 73

73

И еще одно проявление сострадания – отклики на гибель друзей. «Ты не поверишь, как мне тяжела эта утрата», – писала Н. П. Заветновская дочери о смерти подруги [1146]. Эту же эмоциональность можно встретить и в других свидетельствах [1147]. Говорили о том, как мучились их друзья перед кончиной, жалели погибших – одаренных и талантливых, добрых и доверчивых, остроумных и обаятельных. Только самое лучшее запечатлевалось в горестных воспоминаниях друзей. И всплывало в них все, вплоть до мелочей: передавались даже оттенки речи, внешние приметы. Старались хотя бы на миг «оживить», воссоздать с особой полнотой, во всех штрихах ускользающий облик тех, кого любили.

2

Можно назвать несколько причин ослабления связей между друзьями в 1941–1942 гг. Прежде всего это голод, приковавший блокадников к постелям: порой им трудно было пройти и сотню метров. Транспорт не работал, и идти, качаясь от слабости, в лютый мороз, во время затемнения и под обстрелами мало кто решался. Люди старались как-то придерживаться добрых старых традиций и стеснялись приходить с пустыми руками, без подарка. И не хотели, чтобы их заподозрили в стремлении поживиться чем-то за счет друзей. И опасались унизить хозяев, которым тоже было нечем угостить.

Не писали даже писем. Можно было оправдаться тем, что не имелось света, бумаги, чернил и плохо работала почта, но все понимали, что не в этом дело. Никто не пишет, некому отвечать, да и не хочется.

И тем не менее старались посещать друзей даже в декабре 1941 – январе 1942 гг. [1148]. Конечно, имело значение и то, насколько близко они жили. Часто рассказывали, как заходили к друзьям по дороге домой – это подчеркивали, этим оправдывались. И, вероятно, не случайно: не хотелось, чтобы подумали, будто зашли к ним нарочно, в надежде на угощение.

И все же гостей обычно старались накормить, кто чем мог, даже кофе из желудей, оладьями из ячменя с земляными примесями… [1149]Некоторые из них приходили со «своими» продуктами – если и не делились ими, то старались хотя бы не «объедать» других. А. Б. Птицын рассказывал об одном из них, который прятал кусочек хлеба и хвост селедки в портсигаре: «С этой закуской он обошел несколько друзей» [1150]. Видимо, такой случай не являлся исключением: «Вообще в гости приходили со своим хлебом» [1151]. Иногда и надолго переселялись к друзьям, особенно если они жили рядом, причем не только по их просьбе, но и по собственному почину – надо было выезжать из разбомбленных и промерзших домов с выбитыми стеклами [1152]. И, вероятно, не всем хотелось идти с «ордерами» к чужим людям: часто они были не очень рады незваным «подселенцам». Отказать друзьям не всегда решались, и нередко сложно понять, когда в первую очередь принимали во внимание понятие о долге и чести, когда в большей мере проявлялось сострадание, а где были просто рады тем, кто скрашивал их одиночество.

Помощь друзьям была разнообразной. Как это обычно бывает, она во многом обуславливалась «связями» тех, кто оказывал поддержку, и возможностями, которыми они обладали. Во многом, но не во всем. Всегда ведь имелась возможность отвернуться, не заметить, обмануть, оправдаться, уклониться – но чувство сопереживания нередко оказывалось сильнее. Трудно сказать, все ли делали для друзей, что могли. Те, кого спасали, рады были любому подарку, тем более неожиданному. Требовать большего, жаловаться на того, кто делился, выяснять, был ли он искренен, подозревать его в скупости означало нарушить правила такта и выглядеть неблагодарным. Никто не хотел, чтобы его воспринимали таким – ни тогда, ни позднее. Отсюда и сдержанность в описаниях подробностей, и стремление преувеличить значение помощи.

Но речь шла не только о хлебе. Помогали обессилевшим дойти до дома или до столовой, хотя чаще всего это происходило, если встречи на улице были неожиданными или пути людей почти совпадали. Помещали в стационары и госпитали, записывали в списки эвакуируемых из города, устраивали на «хлебные» должности (в частности, медсестер). Детей, чьи родители слегли от голода и давно уже не вставали с постели, отводили в детский дом. Приносили ведомственный «бескарточный» обед, «отоваривали» продуктовые талоны, помогали нести тяжелые вещи и воду, советовали, как воспользоваться льготами, писали жалобы «на верх» о нарушении прав, приглашали помыться в квартиры, где еще имелась теплая вода [1153]. Один из блокадников, инженер, по просьбе друга даже осмотрел подвал его дома и сообщил, что во время бомбежки безопаснее стоять у лестницы [1154]– впрочем, это редкость, но ведь почти каждая из рассказанных блокадниками историй содержит нечто уникальное.

Делились блокадники с друзьями и самым ценным, что у них имелось – продуктами.

Это могли быть черные сухари, сахар и даже деликатесы – сыр и вино [1155]. Делились едой со своими друзьями и дети – рассказы об этом особенно трогательны [1156]. Когда (что было редким) отдавали целую буханку хлеба, ее тоже можно было счесть деликатесом [1157]. Говорить о том, что это стало проявлением лучших человеческих качеств, необходимо, но каким бы ни был щедрым человек, он не мог, конечно, вырвать кусок хлеба из рук своих детей, умирающих от голода. Перечень таких продуктов – это, разумеется, и реестр возможностей каждого из друзей.

«Посетил меня сегодня мой друг Петр Евгеньевич, принес горсть овсяной муки для киселя, а Иван Петрович принес три кильки», – перечисляет А. П. Остроумова-Лебедева в своем дневнике новогодние подарки [1158]. Чаще всего приношения и были такими малыми: луковица, суп – «вода с плавающими в ней черными листьями капусты» [1159]. И содержали они весь набор блокадных суррогатов. Л. А. Тихонова вспоминала, как отец ее школьной подруги отдал ей осколки костяных пуговиц – ему выдавали их на заводе, для того чтобы варить суп [1160]. Ничего другого у него не было: он умер от истощения через неделю.

3

Костяные пуговицы он подарил, узнав, как она голодает с сестрами и малолетним братом после смерти матери. Все было в блокадную зиму – и жестокость, и корысть, но как примечательно это первое, стихийное, благородное движение. Все страдают, но есть и такие, чья мера мучений стала непереносимой, и не утешить их нельзя – это правило не исчезло и в «смертное время». И понимали, что не все из друзей прямо решались просить о поддержке. Помогали без просьб [1161]– может быть, и не всегда щедро, но ведь это тоже должно быть оценено.

«Если бы я его не встретила на улице…не узнала бы: худой, грязный, голодный, шинель висит на нем, как сарафан», – описывала своего друга в дневнике А. Н. Боровикова [1162]. И ни о чем не надо было его спрашивать: «Я свела его в столовую, где ему дали супу без хлеба». И увидела она то, о чем догадывалась: «Скушал он две порции без хлеба с жадностью» [1163].

«Оля! Я достану тебе кусок хлеба и еще достану», – сообщал в записке О. Берггольц один из ее друзей в ту пору, когда она, беременная, истощенная оказалась на краю бездны [1164]. С Л. П. Галько поделились горстью ячменя, увидев, как страшно изменилась его жена: она опухла «с ног до лица» [1165]. У Т. Нежинцевой в апреле 1942 г. умер муж: «В эти горькие дни меня навестил Всеволод Азаров, принес буханку хлеба» [1166]. Артистка А. В. Смирнова отнесла своему другу – «дистрофику», лечившемуся в стационаре, «немного махорки и что-то из продуктов» [1167].

вернуться

1146

Н. П. Заветновская – Т. В. Заветновской. 5 апреля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 55 об.

вернуться

1147

См. запись в дневнике А. С. Уманской о погибшем школьном друге: «Я ревела, как будто это был мой брат. Как жалко!» (Уманская А. С.Дневник: Там же. Д. 72. Л. 30); воспоминания Г. А. Павлушкиной о смерти ее друга: «Я не смогла сдержать слез. Я плакала от бессилия в борьбе со смертью» (Павлушкина А. Т.Записки военного врача. Цит. по: Будни подвига. С. 12).

вернуться

1148

А. Н. Кубе – В. Д. Головчинер. Декабрь 1941 г. // С Васильевского острова на улицу Марата. С. 185, 199; Папазяй-Рейх В.В. Рядом с фронтовыми дорогами // Без антракта. С. 185.

вернуться

1149

Ползикова-Рубец К.Они учились в Ленинграде. С. 65; КочетовB.Улицы и траншеи. С. 324; Из дневника Галько Леонида Павловича. C. 517 (Запись 18 января 1942 г.); B. C. Люблинский – А. Д. Люблинской. 23 января 1942 г. // Публичная библиотека в годы войны. С. 22; Инбер В.Почти три года. С. 194 (Дневниковая запись 16 февраля 1942 г.).

вернуться

1150

Птицын А. Б.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 207.

вернуться

1151

Там же. См. также: Готхарт С.Ленинград. Блокада. С. 40; Жилинский И. И.Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 16.

вернуться

1152

Шварц Е.Живу беспокойно. С. 623, 658; Сильман Т., Адмони В.Мы вспоминаем. С. 250; Берггольц О.Говорит Ленинград. С. 235.

вернуться

1153

Шкроева Е. П.Искусство сражающегося народа // Без антракта. С. 139; Алексеев А. С.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 21 ; Михалева Н. Л.Дневник. С. 304 (Запись 5 марта 1942 г.); Глинка В. М.Блокада. С. 178; Ползикова-Рубец К.Они учились в Ленинграде. С. 65; Смирнова (Искандер) А. В.Дни испытаний. С. 197; Инбер В.Почти три года. С. 194; Хрусталева Н.Воспоминания о четырехлетней девочке // Нева. 1999. № 1. С. 205; Динаров 3.Блокадное эхо // Голоса из блокады. С. 378; Тарасенков А.Из военных записей. С. 20; Логинова Т.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 58; Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 492; Фруменкова Т. Г.Мы вышли из блокадных дней. Герценовский университет в годы Великой Отечественной войны. СПб., 2005. С. 156.

вернуться

1154

Кулябко В.Блокадный дневник // Нева. 2004. № 1. С. 217 (Запись 14 сентября 1941 г.).

вернуться

1155

Павлушкина А. Г.Записки военного врача // Будни подвига. С. 120; Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 454, 466; Кривободрова Е.Великие уроки // Память. С. 347; B. C. Люблинский – А. Д. Люблинской. 22 ноября 1941 г. // В память ушедших и во славу живущих. С. 216. О том, как делились продуктами с друзьями, см. также: Остроумова-Лебедева А. П.Автобиографические записки. С. 221; Никитин Ф. М.Из записок фронтового актера (июль 1941—январь 1942) // Без антракта. С. 35.

вернуться

1156

См. воспоминания Р. Малковой: «Я подружилась с одной девочкой в школе, и я стала ходить к ней и она другой раз давала мне есть хряпу и отруби» (Махов Ф.«Блок-ада» Риты Малковой. С. 225; воспоминания И. Балашовой (Маликовой): «Увидела свою маленькую подружку Нину. Она протянула мне небольшой сверток… В свертке оказался кусок белой булки, обильно намазанной сгущенкой» (Испытание. С. 54).

вернуться

1157

См. Уствольская Н. М.Воспоминания ленинградки // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 5. С. 89.

вернуться

1158

Остроумова-Лебедева А. П.Автобиографические записки. С. 221 (Дневниковая запись 1 января 1942 г.).

вернуться

1159

Там же. С. 262; Новиков В. Н.Дневник. С. 216 (Запись 3 мая 1942 г.).

вернуться

1160

Тихонова Л. А.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 249.

вернуться

1161

См. воспоминания Д. Молдавского: «Старуха нянька, вырастившая меня, Пелагея Семеновна Волобуева, иногда приходила к нам, чтобы попытаться впихнуть мне маленький кусочек сахара, где-то выменянный, где-то купленный» (Молдавский Д.Страницы о зиме 1941-42 годов. С. 355; воспоминания А. Гордина: «…Приходил Коля Басин, наш старый друг….спрашивал, не надо ли чем-нибудь помочь, обещал привезти немного дров» (Голоса из блокады. С. 473).

вернуться

1162

Боровикова А. Н.Дневник. 15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 15. Л. 101.

вернуться

1163

Там же.

вернуться

1164

Фадеев А.Ленинград в дни блокады (Из дневника). С. 133.

вернуться

1165

Из дневника Галько Леонида Павловича. (Запись 18 января 1942 г.).

вернуться

1166

Нежинцева Т.Расскажу о своем муже. С. 344.

вернуться

1167

Смирнова (Искандер) А. В.Дни испытаний. С. 196.