Империя (Под развалинами Помпеи) - Курти Пьер - Страница 55

55

Тацит, свидетельствующий об ее общественных добродетелях, сделавших ее любезной народу, и об ее домовитости, не умалчивает и об упомянутых пятнах в ее частной жизни; таким потворством сладострастным наклонностям своего мужа хитрая женщина подчинила себе его волю.[184]

Ливия рассказала Ургулании все, заинтересовавшее ее на празднике Юноны Капротины, и, разумеется, не умолчала о встрече двух невольниц гречанок, – Неволеи и Фебе, и об обмороке последней, давшем Ливии случай заметить каких-то личностей с подозрительной физиономией, переглядывавшихся друг с другом.

– Необходимо узнать, что это за люди и в каких отношениях находятся они к молодым гречанкам, – сказала в заключение своего рассказа Ливия.

– Ты не расспрашивала Фебе, божественная Августа? – спросила Ургулания.

– Да, но Фебе отвечала, что ей незнакомы те мужчины, которых она видела на празднике и что обморок случился с ней от жары и вина, выпитого ею немного по просьбе ее подруг, но к которому она не привыкла на своей родине, где девушкам запрещено употребление вина.

– И ты удовлетворилась ее ответом?

– Разумеется, не удовлетворилась, но что мне оставалось делать?

– Подвергнуть ее пытке; мучения развязали бы ей язык. Ты можешь сделать это теперь.

– Нет, я не хочу этого делать; Фебе добра и предана мне; кроме того, ведь это были только мои подозрения. Но меня беспокоит то, что невольница Юлии так сильно привязана к моей Фебе. Последняя не скрыла от меня, что они всегда жили вместе, как две сестры, до тех пор, пока были похищены. О Тикэ она говорила мне, как о девушке очень нравственной и чрезвычайно образованной.

– А мне пришла в голову одна мысль, – проговорила тут Ургулания.

– Какая?

– Не хочешь ли ты подарить своего Процилла Агриппе?

– Я об этом уже говорила тебе.

– В таком случае, отчего не подарить Фебе старшей Юлии? Я думаю, что для тебя не будет бесполезным иметь при ней преданную тебе девушку, которая могла бы сообщать тебе обо всем, что происходит вокруг Юлии, в Реджио. Таким образом, ты знала бы ее надежды, ее образ жизни и знакомства, знала бы о том, не устраиваются ли заговоры в пользу ее освобождения, и т. д.; словом, ты могла бы успокоить себя, разрешив все свои сомнения и подозрения.

– Правда, Юлия живет в Реджио жизнью более свободной, но она по-прежнему не может получать писем или видеться с кем бы то ни было без разрешения Августа.

– Но ведь при большой свободе легче обманывать свою стражу и обходить запрещения. Поверь мне, божественная Августа! Ты сделаешь хорошо, если подаришь Фебе реджийской пленнице.

– С моей стороны это будет большой щедростью: я дорожу Фебе, она образована и хорошо знакома с любимым мной поэтом Гомером.

– Но Тикэ, венерея жены Луция Эмилия Павла, еще более образован, как признается сама Фебе и как утверждают Юлия и Овидии.

– Что же ты хочешь посоветовать мне, Ургулания?

– А то, что если ты пожелаешь, Август не откажется приобрести для тебя эту невольницу.

– Но если Юлия не согласится продать ее?

– А разве Август не полновластный государь? Можно поговорить с Луцием Эмилием Павлом; с ним легче будет условиться о цене.

– Мне в голову пришла другая мысль.

И Ливия от удовольствия ударила в ладоши. Ургулания устремила на нее вопросительный взор.

– Таким путем, – прошептала как бы про себя Ливия под влиянием озарившей ее мысли, – мои намерения могут быть вполне осуществлены. Я подслащу Юлии, – продолжала она громко, обращаясь к Ургулании, – горечь потери: в замен Тикэ я уступлю ей моего анагноста, Амианта.[185]

– С таким же поручением, какое дано Проциллу?

– Разумеется, с таким же.

– О, божественная, ты обладаешь разумом богов!

Ливия, улыбаясь, пожала правую руку Ургулании, ненавидевшей семейство Марка Випсания Агриппы не менее самой Ливии.

На следующий день Неволея Тикэ была уже доставлена в гинекей Ливии Августы. Ургулания угадала душу Луция Эмилия Павла: соблазненный золотом, он, не посоветовавшись с женой, продал Августу любимую невольницу Юлии, и прежде, нежели Юлия узнала об этом, несчастная девушка находилась уже в руках Ливии.

Фебе обрадовалась этому событию и, полагая, что сами боги желали соединить ее с Неволеей, стала утешать свою подругу, плакавшую горькими слезами о разлуке с прежней, любившей ее, госпожой и потерявшую надежду на скорую свободу. Но не прошло нескольких часов, как и сама Фебе должна была почувствовать нужду в утешении.

Вечером того же дня Ливия позвала ее к себе.

Стоя в tablinum[186] в ожидании своей госпожи, Фебе увидела тут же армянского купца, разбиравшего свои дорогие товары. С любопытством, естественным у молодой девушки, смотрела она на материи из тончайшего лаконийского пурпура, на ковры красивой работы, на сосуды с восточными маслами и эссенциями и на прочие редкости чужих стран.

Взглянув несколько раз на молодую невольницу, армянин, подойдя к ней; спросил ее таинственным шепотом:

– Не ты ли Фебе?

– Да, я.

– Эта записка к тебе и к твоей подруге. Не здесь ли Тикэ?

– Здесь.

– Спрячь поскорее, – быстро проговорил купец.

Он услышал шелест женского платья, приближавшийся к дверям. Молодая девушка сунула скрученную записку за пазуху, между indusiata vestis и subucula.[187]

Мгновение спустя в комнату вошла Ливия Августа.

– Ты армянский купец? – обратилась она к мужчине.

– Так меня называют здесь, но я родом парфянин и зовусь Азинием Эпикадом. Недавно я прибыл с востока, и вот товары, которые ты желала видеть.

Ливия стала рассматривать товары и некоторые из них отложила в сторону.

– Вот это я беру, – сказала она купцу. – Ступай к моему казначею, старому Амианту,[188] он заплатит тебе, что следует.

Эпикад низко поклонился и ушел с остальными товарами, не показывая и вида, что заметил молодую невольницу, бывшую немой свидетельницей покупки, сделанной Ливией Августой.

Невольница почтительно стояла, ожидая услышать от своей госпожи причину, по которой она требовала ее к себе.

Ливия, взяв в руки золотое ожерелье и отдавая его невольнице, сказала:

– Возьми его, дитя, и храни на память обо мне.

Фебе, опустив голову, не решалась протянуть руки, будучи поражена такой щедростью своей госпожи.

– Бери его, девушка, – настаивала Ливия, – в минуту разлуки со мной пусть эта вещь будет знаком того расположения, какое я имела к тебе с той самой минуты, как ты вступила в дом Августа.

– О, государыня! – воскликнула молодая девушка с искренней грустью. – Разве мне приходится расстаться с тобой?

– Да, Фебе, но на короткое время. Разве ты не пожелаешь услужить Ливии?

– О, разумеется; но оставить тебя…

– Выслушай. Я хочу доверить тебе одно дело, но такое, которое может быть доверено лишь сердцу, преданному мне…

Фебе слушала, вновь опустив голову.

– Я посылаю тебя на юг Италии, на берег того моря, который не далек от твоей Греции, куда ты скоро возвратишься свободной.

Улыбка сильной радости озарила лицо девушки.

– Но мне необходимо иметь доказательство твоей полной преданности ко мне. Ты останешься, сколько я захочу, у дочери твоего и моего государя, у Юлии в Реджио, и оттуда ты будешь сообщать мне все, что происходит в уме этой несчастной, принесшей много неудовольствия мне и отцу своему, но к которой мы желаем быть милостивы. В состоянии ли ты впредь выполнить такое поручение?

– Разве не тебе я принадлежу? – спросила почтительно Фебе. – Но я охотнее осталась бы в Риме, близ тебя, – добавила боязливо бедная девушка.

– Нет, я желаю, чтобы ты ехала, – заключила Ливия тоном, не допускавшим возражений. – Остальные приказания ты получишь перед своим отъездом.

вернуться

184

Историки согласны в том, что именно таким путем Ливия подчинила себе волю Августа, и можно лишь удивляться, что ей не удалось сделать какого-то галла, своего фаворита, римским гражданином, о чем она ходатайствовала перед Августом: последний соглашался скорее избавить этого галла от всех повинностей, чем включить его в число римских граждан, которых Август величал повелителями мира. См. Дион-Кассий, кн. LII, § 21. Светоний: о жизни Августа, гл. 40.

вернуться

185

Анагностом назывался невольник, на обязанности которого лежало услаждать свою госпожу музыкой и чтением.

вернуться

186

Напоминаю читателю, что tablinum у древних называлась комната для занятий, та, что в нынешних домах называется кабинетом.

вернуться

187

Indusiata vestis или indusius была туника, надевавшаяся на нижнюю тунику или рубаху – subucula. Последняя приготовлялась из шерсти и носилась на голом теле; она имела длинные рукава и носилась как женщинами, так и мужчинами; первая же туника имела рукава короткие и надевалась через голову.

вернуться

188

Читатель, не забывший содержания восьмой главы, заметил, вероятно, что среди служителей при семействе Августа были два Амианта: один – молодой анагност, другой, исполнявший должность arcarius'a или домашнего управителя, заведовавшего приходом и расходом по дому императора. Как о втором, так и о первом Амианте свидетельствуют сохранившиеся надписи, упоминаемые, между прочим, кардиналом Полиньяком, Муратори и проч.