Шестая книга судьбы - Курылев Олег Павлович - Страница 66

— Над чем ты там корпишь? — спрашивала его жена. — На тебя опять свалили «Римское право»? И чего это ты под старость лет так увлекся английским?

Он отвечал уклончиво. Шутил, что, когда их оккупируют англичане с американцами, им будет проще общаться с новыми властями.

— Тогда, может быть, лучше заняться русским?

Довольно скоро в его сознании сложилась достаточно подробная картина самого громкого покушения на Гитлера, которое еще только должно было произойти летом следующего года. Заговорщиков ожидал сокрушительный провал. Погибнет несколько тысяч офицеров и несколько десятков генералов, включая троих фельдмаршалов. Он уже знал имена многих из них. Тех, кто в большинстве своем еще верно служили фюреру, не предполагая, что готовит им неотвратимая судьба.

«А ведь я мог бы предупредить их, — размышлял профессор. — Даже очень просто».

Относительно некоторых из этих людей ему уже были известны их прошлые неудачные попытки. Например, самая последняя, имевшая место всего несколько дней назад в середине марта, когда фон Тресков и Шлабрендорф подложили в самолет Гитлера бомбу с химическим замедлителем взрыва. Самолет стартовал из Смоленска и… благополучно приземлился в Растенбурге. Операция «Вспышка» провалилась. Через несколько дней новая попытка, и снова неудача. Потом еще. Чтобы отвратить заговорщиков от еще не придуманной ими «Валькирии» двадцатого июля сорок четвертого года, достаточно было связаться с тем же генералом Хеннигом фон Тресковом и рассказать об их прошлой неудачной деятельности. Этот рассказ послужил бы достаточно убедительным (хотя, возможно, и не стопроцентным) доказательством осведомленности профессора Вангера. В конце концов, ради такого дела можно было показать им и саму Книгу.

Остановило бы это однорукого и одноглазого Штауфенберга? Неизвестно. Несомненно одно — он и остальные действовали бы иначе и при любом исходе история пошла бы дальше не по книге Шнайдера.

От всех этих теоретических размышлений и головоломок Вангер приходил в полнейшее замешательство. Он никогда не был человеком действия. Сам себя называл книжным червем и кабинетным историком. И он прекрасно понимал, что ничегошеньки не предпримет. Вовсе не потому, что, дезавуируя Книгу или воспользовавшись сам ее пророчествами, он изменит ход истории. Для него и всех его современников история вершилась сегодня. Как бы ни пошло ее дальнейшее развитие, по Шнайдеру ли, нет ли, для всех оно было бы самым естественным и легитимным. Так что ломать голову над всякими парадоксами не было необходимости. Он ничего не пред. примет потому, что в его сознании уже достаточно четко выкристаллизовался постулат: этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Нельзя, и все!

Придя в начале апреля к такому выводу, он даже подумал было уничтожить все пять томов. Отсутствие в его квартире камина если и не явилось главным препятствием в осуществлении этого замысла, то помешало основательно. Решимость устроить аутодафе быстро прошла. Он подумал, что книги следует сохранить до конца войны, с которой закончится и описываемая в ней история Третьего рейха, после чего можно снова подумать об их использовании. «А что, — улыбнулся про себя профессор, — хорошую шутку можно было бы сыграть с этим Шнайдером!»

И все же решение окончательно поставить Книгу на полку и больше не заглядывать в нее пришло к профессору после прочтения им главы о лагерях смерти и прочих ужасах и мерзостях, творимых нацистами на оккупированных территориях и у себя дома. В тот вечер он долго сидел в кабинете, потрясенный своей причастностью к чудовищным преступлениям. Студенты из «Белой розы» оказались правы, назвав Гитлера чудовищем. Несколько раз Вангер гасил свет, подходил к окну и отдергивал шторы, Он смотрел на вечернюю улицу и тусклые звезды и думал: «Да нет же, не может быть. Ведь все мы нормальные люди. Читаем Гете и Шиллера, воспитываем своих детей в любви к родине, учим их уважать старших и помогать младшим. Можно поверить в отдельные факты бесчеловечности — на войне без этого не бывает, но не в таких же гипертрофированных формах. Шнайдер пишет о миллионах!»

Он снова возвращался за стол и погружался в цифры и факты деятельности СС.

К полуночи Вангер поставил пятый том и тетрадь с переводами на место на самой верхней полке, заложил их книгами и много месяцев не подходил к ним.

XVI

Profecto fortuna in omni re dominatur; ea res cunctas ex libidine magis, quam ex vero, celebrat, obscuratque. Gaius Sallustius, «Coniuratio Catilinae»[31]

Мартин прильнул к иллюминатору.

Холодная ноябрьская ночь. В разрывах низких облаков виднеется заснеженная степь, однообразная и пустая. Белесые клочья тумана проносятся мимо выкрашенного сверху в грязно-белый цвет вибрирующего крыла их пассажирского «Хейнкеля-111». В целях светомаскировки в салоне тлеют две настолько тусклые лампочки, что лунного света, поступающего снаружи, едва ли не больше.

Самолет летел из Боковской в Кануково. Километрах в ста от них, по левому борту, лежали развалины Сталинграда, занятые 6-й армией. Лейтенанту Вангеру и пожилому оберштабсветеринару их дивизии, пользовавшему еще кайзеровских лошадок, было поручено принять табун трофейных гужевых лошадей, отписанных 3-й горной. Почти весь их четвероногий контингент полег на берегах рек Лица и Титовка на подступах к заполярному Мурманску. В октябре 42-го бывших егерей Дитля, который к тому времени уже командовал 20-й горной армией, повезли отогреваться на самый южный участок Восточного фронта, заменив их на позициях коллегами из 6-й горной дивизии.

«Туристы», как в шутку называли товарищи Мартина своих сменщиков, прибыли с теплых берегов Адриатики. В сороковом году, вскоре после того, как Дитль повез своих австрийцев в сумеречные страны, эти войска, только что сформированные в Инсбруке и лишь в мае нашившие на униформу эдельвейсы, двинулись на юг: Югославия, Румыния, Болгария, Венгрия и, наконец, Греция Был еще и Крит, на котором многим выпало сложить голову, залив благодатный остров своей и чужой кровью Но зато потом…

Те, кто выжил, сполна насладились плодами ратных трудов. Акрополь и кипарисы, мирные солнечные пейзажи с белеющими тут и там статуями богов и обломками мраморных колонн, сиртаки и колокольный звон православных монастырей. Валяйся себе на траве в тени оливы, грызи соломинку и наслаждайся прохладным ветерком, настоянным на аромате балканских фруктовых садов. Главное, не ходи в одиночку по темным ночным улицам, не забредай в тенистые рощи, увязавшись за улыбчивой гречанкой в ярком наряде с цветами в волосах. Таких неосторожных находили потом висящими вниз головой с пустыми глазницами, отрезанными носами и содранной кожей.

Что же касается северной службы Мартина, то ему повезло. Осенью сорокового года он был аттестован для прохождения обучения по ускоренной офицерской программе и следующие восемнадцать месяцев провел больше в Германии, нежели в Норвегии или на Восточном фронте. В то время как его товарищи замерзали на бескрайних ледяных пустынях между берегами Варангер-фиорда, озера Инари и реки Тулома, он уверенно шел по ступеням от фанен-юнкера до фенриха и, наконец, в конце лета 42-го, успешно закончив курс, вернулся на север в чине оберфенриха. За прошедший с начала войны год здесь ничего не изменилось. Немцы по-прежнему стояли в нескольких десятках километров от Мурманска и Кандалакши, и все их усилия продвинуться вперед были тщетными.

К сентябрю на Мартина пришло назначение, а одновременно с ним слух: их перебрасывают на другой участок фронта, А поскольку все другие участки фронтов находились южнее, эта новость была воспринята егерями с небывалым воодушевлением.

И вот уже в лейтенантских погонах он летит над Россией на тысячи километров южнее богом забытых Киркенеса, Петсамо и трижды проклятого Мурманска.

И снова снег!

31

Без сомнения, всем управляет случай. Он скорее по прихоти своей, чем по справедливости, одни события покрывает славой, другие — мраком забвения. (Саллюстий Г. Заговор Катилины.) (лат.)