Убить фюрера - Курылев Олег Павлович - Страница 115

Семнадцатого августа он выехал в Вену.

— Ну, а тут как дела? — поинтересовался Нижегородский у Каратаева после того, как, прогуливаясь по Штадтпарку, он вкратце сообщил компаньону о результатах своей поездки.

— Нормально.

— Митингуют?

Савва кивнул.

— А на Одеонсплац чуть не дошло до драки, — стал рассказывать Вадим. — Два чудика взобрались на мраморных львов, один на того, что справа, другой на того, что слева, и давай одновременно орать в две глотки. Оба требовали от правительства принятия решительных мер, только один против англичан, а другой против русских. Тот, который костерил англичан, даже зачитал не то песнь, не то поэму какого-то прусского еврея. Что-то про ненависть к Англии. Ее читают теперь на каждом углу.

— «Гимн ненависти к Англии». Это Лиссауэр.

— Ты и его знаешь?.. Ну вот, в результате слушавшая их толпа разделилась на три части, одни, соответственно, против англичан, другие против русских. И если бы не полиция…

— А третьи против кого?

— Третьей частью был я. Я был в единственном числе, поэтому отошел в сторону, и меня никто не заметил.

— А я тут, между прочим, познакомился со Стефаном Цвейгом, — сказал через некоторое время Каратаев. — Оказывается, он был немного знаком с тем самым Редлем. Помнишь? Они вместе жили в «Кломзере» незадолго до самоубийства полковника. Цвейг прекрасный рассказчик, и у него множество друзей. Именно он рассказал мне о поэте Лиссауэре, том самом прусском еврее, который всю жизнь сочинял добрейшие и слащавейшие стишки, а тут вдруг люто возненавидел англичан. Кстати, Стефану сейчас тридцать два, так что он почти наш одногодок.

— Цвейг? Это который написал «Шахматную новеллу»?

— Напишет, Вадим. Только еще напишет через четверть века, — поправил Савва. — А вернее, должен был бы написать и через несколько лет после этого вместе с молодой женой покончить с собой от безысходности и отчаяния. В сорок втором, в горном городке Петрополисе в Бразилии они примут смертельную дозу снотворного. Как раз на днях я навел справки.

— Но теперь этого не случится! — воскликнул Нижегородский. — Еще один наш должник.

— Согласен, что не случится, вот только насчет должника — это как сказать. Помнишь, я говорил тебе как-то о Жане Жоресе? — спросил Каратаев. — Это французский политик и основатель «Юманите». Его должны были убить полтора месяца назад, в аккурат тридцать первого июля.

— За что?

— Он выступал против войны, а националистам это жутко не нравится. Так вот, поскольку ситуация хоть и не так кардинально, но все же изменилась, можно было надеяться, что это чисто политическое убийство не состоится.

— Ну?

— Оно и не состоялось. Жорес умер за три дня до того, как Виллен — его легитимный убийца — зарядил свой револьвер. Сердечный приступ. Так-то.

Они прошли в молчании несколько шагов.

— Ты пойми, Вадим, — продолжал разъяснять свою мысль Каратаев, — ведь ситуация изменилась не только глобально, но и в миллионах мелочей. Войны и нацистов, положим, не будет, но завтра тот же Цвейг может поскользнуться на банановой кожуре и угодить под венский трамвай. Происходит незримая мутация мелочей, новыми жертвами которой еще станут тысячи человек.

— Ага, — задумчиво произнес Нижегородский, — а кожуру обронит местная дура Аннушка, а вагоновожатой будет австрийская комсомолка.

Третьего сентября номера «Остары» с «Последним смотром императоров» начали поступать в продажу.

За неделю до этого Каратаев с Нижегородским привезли из типографии Рейнфельда на свою венскую квартиру сто экземпляров «Смотра» в шикарном подарочном исполнении. На белой коже переплета было оттиснуто изображение могильного холма, сложенного из человеческих черепов. Каратаев позаимствовал его с известной картины Верещагина, переработав под монохромную гравюру. Холм был увенчан крестом с надписью на табличке «14 000 000».

Все опасения компаньонов по поводу утечки информации и, как следствие, преждевременного интереса к книге властей оказались напрасными. Никто из работников типографии не обратил на нее внимания. Венские издатели были завалены заказами по ариософской, мистической и расовой тематикам, так что черепа, звезды Бафомета и таинственные гностические тексты давно уже не возбуждали любопытства. А поскольку ни набор текста, ни его правка не требовались, то книгу, вероятно, никто из них и не читал.

— Бросайте все и лечите легкие, — посоветовал Вадим Бернадоту, возвращая его вексель. — Еще пара воспалений, и вам не миновать эмфиземы. Это я вам как специалист говорю.

Два следующих дня они ездили по почтовым отделениям и отправляли посылки. Каждая книга была упакована в красивую коробку в черном бархате с застежкой, а в те, что предназначались для Вены или Берлина, они вкладывали открытку с коротким высказыванием Отто фон Бисмарка: «Начать превентивную войну против России только потому, что война эта неизбежна в будущем, аналогично самоубийству из страха перед смертью».

Первые несколько дней необычно толстые журналы со знакомой многим кометой на обложке лежали в витринах киосков и раскупались не более обычного. Потом в «Нойе фрайе прессе» появилась большая статья известного венского писателя и журналиста Стефана Цвейга. Он, австрийский еврей, обращал внимание читателей на последний номер самого расистского журнала Европы, опубликовавшего «страшные откровения неизвестного пророка». Зная пацифизм Цвейга, Каратаев загодя передал ему экземпляр рукописи с условием, что тот выступит с рекламной статьей в пользу «Последнего смотра». Одновременно эта статья стараниями друзей писателя (и, прежде всего, Ромена Роллана) была напечатана в Англии и во Франции. А на другой день еще до полудня все номера «Остары» были сметены с прилавков и витрин.

Примерно в это же время по расчетам компаньонов подарочные экземпляры «Последнего смотра» должны были достичь своих адресатов. Они не могли видеть, какую реакцию вызвали их подарки. А жаль.

Они не видели, например, как впал в столбняк начальник германского Генерального штаба Юлиус Мольтке, читая номера немецких корпусов и дивизий Второй армии, устремившихся к прикрывавшим мосты через Маас бельгийским крепостям Льеж и Намюр.

Связавшись с рейхсканцлером, Мольтке понял, что стал не единственным в Германии обладателем таинственной «белой книги». Проведя за ее чтением бессонную ночь, он узнал наутро от своих контрразведчиков ошеломившую его новость: точно такую же книжку в белой коже зафиксировали на Кэ д'Орсэ[78] в Париже. К вечеру аналогичные сообщения пришли из Вены и Лондона.

— Вы выяснили, кто отправитель?! — кричал Мольтке на полковника, отвечавшего за секретность документооборота Генштаба. — Что мне докладывать императору?

— Книги отправлены из Вены…

— Кто автор?

— Мы выясняем. Отпечатаны там же в типографии Раймона Рейнфельда тиражом в сто экземпляров.

— Сто экземпляров! — схватился за голову Мольтке, как будто и трех не было достаточно для того, чтобы тайна перестала быть таковой. — Что вы там прячете за спиной? Покажите.

Полковник протянул толстый журнал, на обложке которого была нарисована хвостатая комета.

— Здесь то же самое. Тираж пятьдесят тысяч.

Кайзера известие о «белой книге» застало в Аахене. Он инспектировал войска 10-го корпуса Второй армии, те самые, что в случае войны с Францией должны были в соответствие с давно утвержденным планом наступления за первые сорок восемь часов взять Льеж. Правда, по книге им это удавалось сделать почему-то лишь на двенадцатые сутки. Вильгельм срочно выехал в столицу.

Совещание решено было провести в огромном Берлинском замке, в том его крыле, которое еще не подверглось реконструкции, задуманной покойной матерью императора. Она ненавидела все немецкое, даже собственного сына.

78

Министерство иностранных дел Франции.