Убить фюрера - Курылев Олег Павлович - Страница 51

Они прошли к аркаде и обошли ее слева.

— А вот тут вот, — он ткнул пальцем в середину мостовой, по которой катились повозки и автомобили, — вот на этом вот самом месте через десять с половиной лет чуть не ухлопают Гитлера.

— Чуть не считается, Саввушка.

— Ты прав. Гораздо больше шансов у него было погибнуть на войне. — Они прошли еще немного. — А примерно вот здесь, — снова ткнул пальцем в землю Каратаев, — еще лет через пятнадцать в него попытается выстрелить какой-то студент.

— Позволь, я догадаюсь, — остановил его Нижегородский, — он тоже промахнется!

— Даже не успеет нажать на курок.

— Значит, не судьба.

— Значит, не судьба.

Вадим едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Бедный Каратаев, он не знал, что Гитлер отменяется и все эти события никогда не смогут состояться.

Когда, отыскав в небольшом сквере лавочку, они присели отдохнуть, Нижегородский спросил:

— Ты бы лучше рассказал о своих планах, Каратаев. Деньги, насколько я успел заметить, тебя интересуют, но не настолько, чтобы делать из них цель жизни. Я знаю тебя уже второй год и могу утверждать: не за деньгами ты смотался сюда из нашего времени и из России. Во всяком случае, не только за деньгами. Ты заикнулся недавно о каком-то там труде, который создашь. Не пора ли уже рассказать? Твое молчание становится просто неприличным.

Он заметил, что компаньон вот-вот сломается, и надавил еще немного. И Каратаев наконец заговорил.

— Ладно, черт с тобой, — вздохнул он. — Но только не издеваться и не умничать! Обещаешь?.. Тогда… А, собственно говоря, тут нечего особенно и рассказывать. Обладая просто сказочным преимуществом перед всеми остальными, мы используем его крайне примитивно. Ну согласись, ведь любой идиот на нашем месте делал бы то же самое: ходил бы на бега, покупал акции перед их взлетом, заключал беспроигрышные пари. И все ради чего? Ради куска хлеба с маслом, прислуги, шикарной машины и особняка? Но всего этого можно достичь и так при определенной доле удачи и наглости. Причем в любом времени. В настоящий момент в Германии живут сотни миллионеров, а до нескольких десятков из них нам еще по-прежнему очень далеко. Мы, конечно, можем удесятерить наши деньги, но что потом? Ставить перед собой цель стать самыми богатыми? Вряд ли получится, да и как-то уже неинтересно. Это всего лишь переход количества в еще большее количество. Поминать же добрым словом будут совсем других. А доброе слово, Нижегородский, то, которое переживет десятилетия, — это тебе не особняк с барахлом и лакеями. Да и кому придет в голову считать деньги кумира, властителя дум, того, чье мнение будет значимо всегда, независимо от того, в шелку он или в обносках? — Каратаев настороженно посмотрел на собеседника. — Я говорю о признании. Если хочешь — о славе. А теперь напрягись и раскинь мозгами: разве только выигрышные номера открыты для нас судьбой? А тысячи неопубликованных книг, авторы которых еще и не помышляют об их написании, а иные и вовсе еще не родились; а сотни открытий; а множество природных и общественных катаклизмов, о которых мы знаем наперед? Кстати, о природе. Вот то, что никогда нас не подведет. Что бы мы тут ни вытворяли, а природе-матушке нет до этого ни малейшего дела. Вулканы выстрелят в небо в положенный им час и секунду, ураганы и цунами обрушатся на землю тоже точно по расписанию. Поэтому что бы ни произошло, а уж возможность предсказания стихийных бедствий у нас никто не отнимет.

— Значит, под старость все же будет чем заняться?

— Будет. Не забывай также о возможностях программного обеспечения очешника. «Двух королей», к примеру, на двенадцатом уровне сложности никто из людей не в состоянии обыграть. Но не отвлекайся. Так вот… о чем это я?..

— Вроде что-то о книгах…

— Да! Именно! Это ли не выигрышный номер? Когда мы знаем, в какую лунку угодит костяной шарик, мы знаем итог работы этого глупого шарика. Когда же перед нами не написанный еще труд знаменитого автора, о котором, заметь, и сам будущий автор не имеет ни малейшего понятия, то это уже не шарик, это, Вадим, труд человеческого разума, то есть нечто высшее. И мы им владеем. Безраздельно владеем!

— Погоди, погоди. Что значит владеем? Ты собираешься заняться плагиатом, что ли?

Каратаев заерзал на лавочке, поочередно взмахивая руками.

— Ну при чем тут плагиат? Когда ты незаконно стрижешь бабки, ты же не называешь это воровством? Как можно обвинять человека в плагиате, если заимствованная им работа еще не написана? Ну как?!

— Все это софистика, Савва. Ты же прекрасно понимаешь, что присваиваешь труд чужих мозгов.

— Нет, погоди. Давай разберемся. Каких это мозгов, если их еще нет на свете? Деньги, которые мы жулим на скачках или фондовых биржах, реально существуют, а не написанных еще книг нет. Их нет нигде и ни для кого. Кроме нас. Пойми ты это! А значит, не о чем и рассусоливать.

— Ну а самому-то как? Не будет, мягко говоря, неловко? — Нижегородский говорил вдумчиво и размеренно, что бывало с ним нечасто. — Свое собственное душевное спокойствие что, уже не в счет? Ты презрел особняки в сравнении с людской молвой, но высший суд, который в тебе самом, он разве не более значим, чем мнение обманутой тобою толпы?

— Погоди, Вадим, — затряс головой Каратаев, — давай рассуждать логически. Когда мы примитивно забираем чужие деньги, мы их просто забираем, ничего не оставляя взамен. Так? Так. Если же я, к примеру, опубликую под своим именем известный в будущем роман (я рассуждаю упрощенно), я фактически никого ничего не лишаю. Роман достанется людям, даже чуть раньше положенного срока, а автор вместо него напишет другой! Может быть, еще более хороший и талантливый. Не думаешь же ты, что молодой Лев Николаевич, бродя по Москве и купив в лавке книжку под названием «Анна Каренина», по ее прочтении что-то бы заподозрил и пришел бы в расстройство. Возможно, он отметил бы сходство взглядов, стиля изложения, манеры рассуждений. Но и только. Я даже не уверен, что роман ему понравился бы на все сто. Главное — Толстой зафиксировал бы, что эта тема отработана и в нужный срок просто занялся бы другой работой. На то он и великий писатель, чтобы не мучиться с парой-тройкой сюжетов. Если «Старик и море» будет издан сейчас, Хемингуэю от этого вряд ли станет дурно впоследствии. Он заполнит тот свой жизненный период, когда должен был бы работать над «Стариком», чем-то новым. Я, если на то пошло, дам толчок некоторым действительно талантливым людям искать дальше, брать более высокие планки. Ну что? Скажешь не так?

— Да, не так. — Нижегородский прикурил сигарету и выпустил кольцо дыма. — Ты читал Булгакова? Его романы и пьесы?

— Ну.

— Заметил, что «Мастер и Маргарита» стоит особняком от «Белой гвардии», «Бега» и «Театрального романа»? Думаешь, если бы он заранее прочел у другого сочинителя свою «Маргариту», он стал бы после этого писать нечто подобное? Вообще сколько-нибудь похожее?

Каратаев только недовольно пожал плечами.

— Не стал бы, Савва, — сам же тихо ответил Вадим. — Ей-богу, не стал бы. Сочинил бы что-то другое, но… У некоторых людей, Каратаев, ты можешь забрать если не единственное, то самое лучшее. А у кого-то и вовсе последнее, то, что делает имя. Вроде «Марсельезы» Руже де Лиля. Даже такие плодовитые, как Дюма, без «Трех мушкетеров» и «Графа Монте Кристо» невосполнимо блекнут. Они напишут десяток вещей взамен, но не восполнят ими утраченного. Шекспиров, Саввушка, не так много. Большинство знаменито немногим, а то и вовсе единственным, все же остальное у них читается просто из уважения. Это ведь как с художниками. Теми, кого можно назвать гениями одной картины. Не будь у Куинджи его волшебной «Лунной ночи», мало кто обратил бы внимание на его «Березовую рощу». Возможно, я утрирую, а возможно, Хемингуэй без своего «Старика» на год раньше спустил бы курок. Это касательно твоего толчка к новым поискам.

Они замолчали, рассеянно наблюдая, как дети сыплют хлебные крошки голубям.

— Ты только не подумай, Савва, что я тебе запрещаю. Я даже не отговариваю: поступай, как знаешь. Но только не сравнивай присвоение чужого творчества с присвоением чужих денег. Это разные вещи. Нахапать деньги может в принципе каждый, ты сам правильно это подметил. Стать же интеллектуальным кумиром толпы дано лишь немногим и, как правило, достойным. Люди хорошо понимают, что мерить на одних весах богатство банкира и интеллект художника глупо. И в этом заключена высшая справедливость. А ты, Савва, хочешь ее нарушить.