У самого синего моря. Итальянский дневник - Осис Наталья - Страница 9

Мы тоже освоились в своем квартале и оценили красоту Палаццо Реале – ближайшего к нашему дому дворца-музея. Чтобы попасть в него, нам достаточно спуститься с нашей лестницы-скалинаты и перейти виа Бальби. «Реале», то есть «королевским», он называется потому, что когда в Объединенной Италии завелся король, то для своей резиденции в Генуе он выбрал именно этот дворец. Построен этот дворец был задолго до объединения Италии, могущественным семейством Бальби. Семейство это было ничем не лучше и не хуже дюжины других семейств Генуэзской республики, строивших дворцы и башни, командовавших флотами, воевавших с турками и венецианцами – нормальные олигархи, более семисот лет вполне эффективно управлявшие Наияснейшей Республикой Генуи – такой вот был у нее официальный титул – Serenissima Repubblica di Genova. А дворцу семейства Бальби просто повезло – как-то так сложилось, что ничего в нем не трогали. И зеркала там чуточку кривые и давно уже тусклые, и картины с гобеленами висят все на своих местах – так, как владельцам нравилось, то есть больше гобеленов, чем картин, поскольку надо же было холодные каменные стены чем-то прикрывать; и трончик посередине дворца стоит очень скромненький, даже трогательный; но больше всего меня умилили обнаруженные моим ребенком под кроватями позолоченные ночные горшки. Как стояли там, так и стоят. Вот это, я понимаю, дух времени!

В прелестный сад Палаццо Реале, открытый для свободного доступа, мы стали приходить гулять как к себе во двор. Потому что дворов с детскими площадками в Генуе нет по определению. Ну что ж, если нельзя спуститься по лестнице и покачаться на качелях, будем спускаться вниз, чтобы поиграть с черепахами в фонтане. Тем более что на газонах вокруг фонтана круглый год растет настоящая земляника.

Театр и красота

Воспоминания бабушки о театре Пикколо и театре Ла Скала

Иногда наша милая нонна, то бишь бабушка, остается у нас ночевать – она сидит с Петей, когда мы с Сандро ходим на разные протокольные театральные мероприятия. И потом по утрам мы с ней всласть болтаем. Если она забывает, что ей нельзя сознаваться в том, что ей уже 81 год, она рассказывает удивительные вещи – о довоенном времени, о войне, о театре Пикколо, где она работала с момента его основания, о Джорджо Стреллере, о Паоло Грасси… Наша нонна родом из Милана, и сорок с лишним лет, проведенные в Генуе, не перечеркивают миланской юности: нонна до сих пор считает себя миланезе.

Нонна работала в Ла Скала в пору самого расцвета славы Марии Каллас, но Каллас или, как здесь говорят, Ла Каллас (это как Иванов и Иванова; если Каллас, то это «он», а если Ла Каллас – «она») нашу бабушку не впечатлила. Капризная, говорит, она была и пела не так чтобы очень. «Да ладно, – говорю я, – что ты имеешь в виду? Как это? Мария Каллас – и не очень?» Тогда наша очень корректная бабушка слегка зарделась, потеребила платочек, вдохнула, выдохнула и, глядя мне в глаза, с отчаянной смелостью сообщила, что вживую Каллас была действительно «не очень» – на высоких нотах больше верещала, чем пела. За итальянским словом «верещать» мне пришлось сходить в словарь – настолько это было неожиданно. Бабушка вдруг молодо заблестела глазами и стала рассказывать, что одновременно с Каллас в Ла Скала выступала другая певица – сопрано Рената Тебальди, вот та была действительно великолепна, а особенно ей, бабушке, приятно, что не только она так думала, но огромная компания веселых молодых людей – завсегдатаев галерки (ты же знаешь, что только на галерке сидят настоящие любители оперы, остальные в театр ходят, чтобы шубы выгуливать!). И эти самые настоящие любители оперы решили защитить свою любимую Тебальди и пошутить над капризной Каллас, которая как-то там не так брала верхние ноты. Мария Каллас была очень близорука, для нее на сцене кругом наклеивали метки (их часто клеят для самых разных спектаклей, но, как правило, по другому поводу – например, когда актеры должны выйти в полной темноте и занять определенные позиции), а для Марии Каллас надо было, по словам нонны, размечать все сцены. Очков она, разумеется, никогда не носила, злорадно добавляет бабушка, как будто какая-нибудь Норма или Аида может петь свои арии в очках от Диора на носу. Ушлые молодые поклонники Ренаты Тебальди явились на спектакль Каллас с пучками редиски и в конце спектакля покидали эту редиску вместо букетов на сцену. Близорукая Каллас один из таких псевдобукетов подобрала, нежно улыбнулась в сторону невидимой для нее галерки и, только когда прижала «букет» к груди, определила в нем пучок крепкой редиски. Ну, дальнейшее вы себе легко можете вообразить: ах! – говорит дива, убегает со сцены, плачет в гримерной и клянется, что ноги ее больше не будет на этой сцене. К ней прибегает дирекция, уговаривает, утешает и обещает, что никого из ушлых поклонников конкурентки больше ни на галерку, ни вообще в театр не пустят. И обещание свое сдержали. Лично, говорит нонна, директор проследил, чтобы не пускали. «Подожди, – говорю я нонне, – что же получается, что директор знал в лицо завсегдатаев галерки?» – «А как же иначе? – удивляется моему вопросу нонна, – ведь dopo tutto(в конце концов) они и есть главные любители оперы».

Как всегда, мы с нашей бабушкой извлекли из одной и той же истории разный смысл.

Так же я ее пытала о Джорджо Стреллере и Паоло Грасси. Что делали? Что говорили? О театре? О новых пьесах? О Брехте? «Это само собой, – отвечает нонна, – но до меня все больше долетали разговоры в буфете о девушках». Ой, нонна, расскажи, как интересно! И что же они говорили о девушках? Нонна застенчиво улыбается: «Попы сравнивали – у кого красивее».

Мне нужно было прожить полгода в Италии, чтобы оценить эту деталь. Книгу Джорджо Стреллера «Театр для людей» я читала, когда Италия мне была совсем не нужна, чтобы вникать в смысл идей Стреллера, я даже текст до сих пор вижу, как тогда – с кружевной тенью яблоневых веток нашей дачи. А теперь мне вдруг стал интересен сам Стреллер. Отчасти потому, что художником по свету у него работал отец моего мужа – до того, как его сманили в Геную, отчасти потому, что все ранее слышанное и читанное об Италии обрело совсем другое измерение. Итальянцы, живущие в таком откровенном переизбытке культуры, я имею в виду прежде всего ее материальное выражение, должны были каким-то образом выработать иммунитет к нагромождению того Прекрасного, что их окружает, – так я себе объясняю детскую радость, с которой они рассматривают море, попы, небо, лица, ноги и деревья. Красота интересна во всех ее проявлениях, утверждают они, и попробуйте с ними не согласиться.

Рождество

Часть первая. Описательная

В Геную я влюбилась так же, как и в Сандро, – незаметно для себя, а когда сообразила, что попалась, было уже поздно. Короткий роман с этим городом, безусловно, был бы приятен, но долгие отношения с ней сулят волшебные открытия день за днем. И чем дальше – тем лучше. Генуя очень разная – торжественная и светлая около площади Феррари, мрачно-величественная в средневековом Старом городе, шумная и суетливая, как всякий приморский город, в припортовых улочках, спокойная и ухоженная, как Париж на картинках, в буржуазных кварталах Кариньяно… По ней можно ходить неделями и месяцами, и каждый раз она будет новой и неизменно прекрасной. Генуя прекрасна, прекрасна без дураков, но для дураков выдумали слоган: Genova e bella, pulita e ancora piu bella– это новая социальная реклама. На всех мусорных машинах нарисована тетка красоты неописуемой – с одной стороны слегка попачканная, а с другой стороны уже помытая – чистотой так и блещет, и подписано: «Генуя красива, а чистая – еще красивее».

Если честно, красота Генуи, по-моему, как раз в некой непричесанности. Ну не туристический это город пока! Стоит все как было, вот так бы и оставить… Вот у нас, например, в Петькиной комнате есть старая фреска, что на ней было нарисовано – неизвестно, но когда думаешь, что это еще в четырнадцатом веке рисовали – легкая дрожь пробегает вдоль позвоночника… А если все это отчистить и отреставрировать – ерунда выйдет. Пыль веков, как патину, нельзя счищать: она смягчает и облагораживает, придает значительности, и не столько объектам, сколько нам самим – смотрим и причащаемся к великой истории человечества. А там под пылью и патиной, может, была аляповатая безвкусица, может, конечно, и шедевр, но лучше не рисковать. Вон стоит несчастная Пизанская башня – то ли гриб, то ли фаллический символ, и никакого тебе замирания сердца. А вывод? Нечего было ее чистить!