Семь лепестков - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 34

— А вы уверены, что Владимир придет сегодня? — спросил Антон у секретарши.

— Нет, — так же невозмутимо ответила та, а на возмущенную реплику «Но мне же было назначено!» пожала плечами и вернулась к своему «тетрису».

И тут же в глубине здания хлопнула дверь, и раздались уверенные, хозяйские шаги. «Ну, слава Богу», — подумал Антон и ошибся: в дверном проеме появилась худая фигура Альперовича.

— А Володька у себя? — спросил он секретаршу, едва кивнув Антону. Выслушав в ответ, что «Владимира Сергеевича нет», Андрей повернулся к Антону:

— Тоже ждешь?

— Да, — сказал Антон, вставая, — он мне на шесть назначил.

— Тогда уже ясно, что не придет, — сказал Альперович, — поехали со мной в «Бункер», он там обещал быть.

«Бункер» оказался клубом где-то на окраине Москвы. Больше всего Антона удивил контраст между роскошными машинами, припаркованными снаружи, и персонажами, находившимися внутри. Казалось, что из 1994 года Антон попал прямиком в передачу «Шестнадцатый этаж» пятилетней давности: в то время людей, похожих на посетителей клуба, называли «неформалами». Они любили «Битлз» и Бориса Гребенщикова. При удачном стечении обстоятельств из них получался Вася-Селезень. Впрочем, собравшиеся были намного его старше.

Стоило Альперовичу войти, как к нему бросился немолодой уже, лет за тридцать, мужчина в рваной брезентовой куртке и с волосами до плеч.

— Андрей? — неуверенно спросил он Альперовича.

— Витя? — с несколько преувеличенной радостью откликнулся Альперович.

— Ну! А то кто же! А ты как?

— Ну, так как… штучки делаю.

— Какие штучки?

Альперович устало вздохнул.

— Ну, штуки я делаю, штуки, — и сев за стол, поманил к себе официанта. Он долго изучал меню, потом заказал себе виски и спросил Антона и Витю, что они будут пить.

— Я бы водки выпил, — сказал Витя, а Антон заказал себе «Кока-колы».

— А чего ты в прошлый вторник на Силю не пришел? — спросил Витя.

— Занят был, — ответил Альперович, — дела, я же говорю.

— Да ты стал совсем цивильным, — сказал Витя, оглядывая собеседника.

Альперович пожал плечами.

— Помнишь у Умки песню? Типа: «Раньше ты в столовой собирал объедки, раньше ты ходил в разодранной жилетке?»

— Было что-то такое, — наморщился Андрей, — а что Умка?

— Не видел ее давно. Говорят, она тоже цивильной стала. А ты, небось, теперь на машине ездишь… волосатых-то хоть подбираешь?

— Да какие теперь волосатые, — все так же без энтузиазма ответил Альперович.

Появился официант, расставил посуду на столе и удалился.

— За встречу! — сказал Андрей, и они выпили.

— Ты разве не за рулем? — спросил Витя.

— У меня шофер, — вздохнул Альперович, и Витя неожиданно заржал.

— Ну, ты даешь! Никак не привыкну, как все изменилось! А помнишь, как мы с тобой на третьем курсе циклодол ели?

Не то от воспоминания, не то от виски Альперович оживился.

— А то! В 215 комнате, в общаге! С Маринкой и Петюней!

— И слайды Дали еще смотрели!

— Ага! Да, Дали… ты знаешь, я, когда во Флориде был, специально в тамошний музей сходил — никакого сравнения. Первый раз — все-таки самый сильный.

— А ты знаешь, мне недавно альбом подарили — мне до сих пор нравится.

— Счастливый ты, — сказал вдруг Альперович, — вот я смотрю на тебя и думаю, что ты почти не изменился: Силю слушаешь, Дали смотришь, волосы до плеч, колокольчики-то хоть отпорол с клешей? (Витя кивнул.) А у меня вот ощущение, что жизнь двигается с такой скоростью, что если я чуть замедлюсь, то превращусь даже не в пенистый след за кораблем, а в такие слизистые дорожки, как после улиток остаются.

— Ага, — сказал Витя, — ты читал «Лангольеров» Кинга? Там про то же самое, про то, как эти самые лангольеры съедают вчерашний день.

— Нет, не читал, — покачал головой Альперович, — я теперь мало читаю. А Кинг — это тот, который «Мертвая зона»?

— Ага, — кивнул Витя, — он самый.

— Как говоришь, называется? — и Андрей вынул из кармана пиджака кожаную записную книжку.

— «Лангольеры», — повторил Витя и Альперович, открыв свой «паркер», аккуратно записал название на чистой страничке.

— Прошлое, говоришь, съедают? — переспросил он.

Витя кивнул и, помолчав, добавил:

— А для меня восьмидесятые остались навсегда.

Он ушел через полчаса. Глядя ему вслед, Антон подумал, что не представляет себе своих друзей через десять лет. Когда он был молодым, все изменилось стремительно — советская власть истаяла, перестройка, гласность, журнал «Огонек» и даже талоны на водку превратились в слабое воспоминание. Все, что было до того, как он, впервые затянувшись предложенным ему Бобом косяком, понял, кто он такойна самом деле, стало туманным прошлым, — таким же, как и сам Боб, которого он и не видел с тех пор. Но осталось ощущение, что история, которой с избытком хватило на его школьные годы, уже закончилась. То, что происходит вокруг — чужие деньги, квартиры друзей, трава, кислота и калипсол, — останется навсегда. Уже года два, как мир перестал меняться — и потому Антон никогда не сможет быть столь вызывающе несовременным, как этот старый хиппи.

— Чтобы стоять, я должен держаться корней, — произнес задумчиво Альперович и посмотрел на часы. — Похоже, Белов так и не появится.

— А он тоже принимал циклодол в институте? — спросил Антон, чтобы начать разговор.

— Нет, — сказал Андрей, — мы в разных местах учились. Это были наши забавы, химиков. А Белов на истфаке учился. Знаешь анекдот про Фантомаса?

— Нет, — сказал Антон.

— Ну, умирает Фантомас, а тут комиссар Жюв появляется. Срывает он с него маску, а Фантомас ему говорит: «Видишь теперь, Петька, как нас судьба-то разбросала».

— Это ты к чему? — удивился Антон.

— Это я про нас всех. Мы же снова все собрались только в конце восьмидесятых. Кажется, сначала Поручик Белова встретил, тот уже занимался бизнесом, потом они стали вдвоем работать. Володька, надо тебе сказать, всегда был неимоверно крут. Я помню, он еще в первом классе умудрился прогулять первое сентября. Ты только подумай — в первом классе! Какой надо драйв иметь для такого, не говоря уже про мозги.

Альперович налил себе еще стакан и залпом, как водку, выпил.

— Потом Белов по каким-то делам с Ромкой пересекся, а тот уже мне позвонил. Ну, и Леня все время где-то рядом со мной был, мы же с ним ближайшие друзья еще со школы… Так вот и выглядит все теперь, будто мы все эти годы не расставались. А я в институте их почти и не видел, так, на днях рождения встречались.

— Хипповал? — спросил Антон.

— Да нет. Я в Системе никогда серьезно не был, я всегда был такой… полуцивильный. Как говорила моя подружка: «Я из тех, которые под рваными джинсами всегда носят чистые трусы». Олдовые волосатые таких не любили, наверное. Впрочем, мало чего изменилось — вот Витя и сейчас на меня косо смотрит.

— А по-моему вы вполне хорошо потусовались, — сказал Антон.

Альперович скривился.

— Его тогда звали Крис. Он был тогда пионером, но из кожи лез вон, чтобы прослыть олдовым… и вот теперь он в самом деле всем олдовым олдовый, но только ни прежних олдовых больше нет, ни Системы самой.

Андрей выпил и задумчиво продолжил:

— Понимаешь, самое главное, что я понял году в девяностом — это что нельзя сочетать рефлексию и действие. И надо выбрать что-то одно. Ну, и я выбрал действие. И чтобы этот выбор был окончательным, я сделал несколько символических жестов — например, отнес в «Букинист» почти все свои книги. А ты знаешь, как я любил книги когда-то? Но книги — это рефлексия, а я выбрал действие. А когда ты выбираешь действие — рефлексия уже не нужна. Вот видел я на днях человека, который залез в долги и, испугавшись, убежал со всеми деньгами. В том числе — с частью моих денег. И он мне сказал, что поначалу ему казалось, что главное — это разобраться с бандитами, а то, что он кинул друзей — это не так уж важно, это он как-нибудь потом исправит. А теперь он понимает, что с бандитами все равно разобраться нельзя и его все равно убьют, и поэтому лучше бы ему было вовсе не кидать друзей, а сразу сдаться. Вот это — рефлексия. Но она живет совсем отдельно от действия, потому что я уверен, что повторись все сначала, он бы сделал то же самое. Потому не надо лицемерить перед собой — и если выбираешь действие, надо его выбирать на самом деле.