Между Амуром и Невой - Свечин Николай - Страница 29

29

— Геть, дуроплясина! — раздался сзади грубый голос. — Подь сюды, разговор имеется!

Алексей, стоя на нижней наре спиной к двери, как раз возился с гвоздем: хотел перенести его повыше, чтобы Челубею можно было вешать полотенце. Он недовольно обернулся: перед ним сгрудилось до десятка крепких мужиков самого бандитского вида, с наглыми и угрожающими физиономиями. Во главе отряда, с осанкой человека, привыкшего повелевать, стоял гигант с большим шрамом на бритой налысо голове, с тяжелым и властным взглядом. Челубей спрыгнул вниз, напряженно сжал кулаки, готовый кинуться в драку. Вот теперь все решится!

— Щас, — ответил Алексей равнодушно, — только закончу. Ты постой тут пока, не уходи далеко.

И опять вернулся к своему занятию. Жиганы возмущенно загудели, но «иван» остановил их одним жестом, сделал шаг вперед и принялся внимательно наблюдать за необъяснимо наглым «спиридоном».

Лыков тем временем, схватившись одной рукой за чуть выступающую шляпку гвоздя, уперся ногой в стену, устроился поудобнее и с силой потянул. Гвоздь крякнул и вылез из бруса. Алексей приладил его в нужное место, в изголовье у Челубея, и принялся аккуратно заколачивать кулаком. Погрузившись в дерево уже наполовину, гвоздь заупрямился и дальше идти не пожелал; тогда Лыков, ухватившись за нару покрепче, вдавил его на необходимую глубину большим пальцем. Полюбовался на свою работу, повесил полотенце, спрыгнул на пол и повернулся, наконец, к фартовым.

— Ну?

«Иван», не говоря ни слова, развернулся и быстро вышел из камеры, расталкивая замешкавшуюся свиту. Озадаченные жиганы неохотно отправились следом.

Потянулся длинный арестантский день. Лыков с Челубеем шлялись парою по коридору; к ним никто не подходил, и никто с ними не разговаривал. Как прокаженные, думал Яков, и в любую минуту ожидал нападения. Лыков же был безмятежен. Он поймал майданщика и заказал у него чайную пару с сахаром («и чтобы без Кронштадта у меня!»)[87], а для Челубея папирос; велел принести все это в «номер». Майданщик, опытный спокойный татарин, молча принес заказ, принял деньги и так же молча удалился. Расплачиваясь, Алексей не без умысла показал туго набитый банкнотами бумажник. «Бабай», уходя, пятился спиной, как придворный перед принцем крови. Можно было не сомневаться, что весть о богатых новичках скоро разнесется по всему этажу.

В одной из камер, выставив стрёмщика, долго совещались фартовые. Затем к Лыкову подбежал юркий человечек и, подобострастно облизывая губы, прошептал что-то на ухо. Тот выслушал, благосклонно кивнул, выдал «пискарёк»[88] и продолжил гулять по галерее, напевая что-то опереточное.

В двенадцать коридорщики принесли обед в больших баках: на первое щи со снетком (шел Петров пост и мяса не полагалось), на второе горох. По стенам подняли столы, в обычное время висевшие на петлях; ели с них стоя, по пять человек из одной посуды. Челубей с удивлением обнаружил, что еда вполне сносная… Лыков сам подошёл к раздатчику с мисками от своей пятерки и наложил и первого, и второго вдоволь, но с рыбой не наглел — взял ровно столько, сколько положено. Арестанты всё это подмечали.

— Что тебе сказал тот, юркий? — спросил Челубей.

— «Деловые» ничего пока не решили. «Иван», и часть людей с ним, за мировую. Но есть там такой Пашка Вологодский, который давно под него роет, тот за войну. Сейчас на его стороне семеро, включая нашего знакомца Барона, но скоро будет больше; очень уж парням обидно. Да и опасно в тюрьме терять авторитет, сдаваясь без боя.

— Что ты намерен делать?

— А вот сейчас увидишь.

По окончании обеда «деловые элементы» направились было в камеру продолжить совещание, но Лыков отвел «ивана» в угол, где они завязали серьезный разговор. Фартовые стояли толпой неподалеку, дожидаясь конца беседы. Здесь же был и Челубей, настороженный и готовый к схватке, но уже спокойный.

Разговор, тем временем, обострялся. Лыков что-то требовал от «ивана», но тот не соглашался; Лыков настаивал. Наконец, видимо рассерженный, он сильно ткнул указательным пальцем бандита в лоб, так, что голова его откинулась назад, и сказал всего одну короткую фразу. «Иван» стоял молча, держа руки по швам. Алексей плюнул, и шагнул от него к жиганам.

— Который тут Пашка Вологодский?

— Ну я… — отозвался крепкий детина, выше Лыкова на голову. Речь его на этом и закончилась. От первого удара поддых он сложился пополам, от второго, сверху по затылку, рухнул на пол. Лыков принялся пинать его ногами, зверски, безжалостно: по бокам, животу, голове… Толпа арестантов сомкнулась вокруг, но никто не решался вмешаться. Алексей продолжал бить «делового» сметным боем, но теперь уже без вдохновения, как будто по обязанности, методично, но жестоко. Потерявший сознание ещё от первых ударов, Пашка только мотался безвольно по полу…

Наконец раздался свисток надзирателя, и толпа расступилась; отошли в сторону и Лыков с Челубеем. Пашку без чувств уволокли в лазарет. Пасюк, скрежеща зубами и ругаясь, потащил Алексея в свою комнату в конце коридора, где он всегда самолично наказывал провинившихся своими гвардейскими кулаками. Арестанты взволнованно шептались по стенам; за такую драку полагался месяц карцера. Однако уже через пять минут, целый и невредимый, Лыков вышел из страшной комнаты, демонстративно запихивая в карман «лопатник».

— Да, — сказал за спиной Недашевского один мазурик другому, — он такой же «спиридон», как я протоиерей. Но кто бы он ни был, держимся от него с этой поры подальше…

Глава 14

Каламажня

После драки положение Лыкова с Челубеем на этаже наладилось. Они не ходили в наряды, не убирались в камере; «бабай» каждый день носил им папиросы, ситный хлеб, колбасу, пиво, а так же вчерашние газеты.

Челубей с любопытством наблюдал изнутри незнакомый ему доселе арестантский мир. Тюрьма предварительного заключения («домзак») отличается от пересыльной («каламажни») или исправительной («цинтовки») тюрем особым духом. Сидельцы все временные, до окончания следствия, поэтому люди здесь друг другу случайные и недолговечные соседи. Словно в зале ожидания на железной дороге. В пересылке — это как в поезде с попутчиками, в исправительной — как в номерах с соседями, а здесь — как на вокзале. Но законы все равно общие для всех; как говорит Лыков — от Невы до Амура.

В толпе снуют два или три красивых мальчика лет пятнадцати. У них у всех женские имена: Груша, Акулька… Взрослые арестанты без стеснения заигрывают с ними и уводят в надзирательскую, которую снимают за «полуабас» на двадцать минут. Рядом не таясь куликают,[89] саднят махорку, режутся в «железку». Возле денежных арестантов суетятся майданщики, или «отцы», торговые люди тюрьмы, в большинстве своем татары. Народ это тертый, бывалый и ловкий, прошедший и огонь, и воду. Когда такой майданщик уходит в пересыльную и дальше на этап, то уносит с собой до пятиста рублей оборотного капитала. Должность его важная, и потому разыгрывается на аукционе: кто больше заплатит за право торговли арестантской артели. Майданщик обязуется всегда иметь по приемлемым ценам важнейшие товары, как то: чай и принадлежности к нему, табак, выпивку и, самое главное, карты. При большом количестве арестантов майданщиков выбирается несколько: отдельно по чаю и провизии, отдельно по табаку, отдельно по картам. Многие сидельцы перед «отцом» в долгу, поэтому обязаны выполнять все его приказания; это-то и делает майданщиков таким влиятельными людьми в тюрьме.

Другие важные здесь люди — игроки. Игрок держит банк и платит камере как бы арендную плату за право метать: двадцать копеек в день, да десять процентов с банка, да гривенник стрёмщику, да по полтиннику в неделю парашечникам. Кроме того, настоящий игрок, «мастак», всегда при деньгах, а потому окружен «поддувалами» — заискивающей от него свитой из числа шпанки. Он может — и часто, для поддержания авторитета, делает это — угостить всю камеру за свой счет чаем; может запросто так подарить человеку мелкую монету. Стрёмщик, караулящий у дверей во время игры, не идет ли начальство, всегда выбирается камерой из самых бедных арестантов. Ни родни, ни заначки, ни особого ремесла — тяжкий удел. Совсем без денег в тюрьме трудно невыносимо, и ежедневный гривенник за несложную стрёму крепко выручает такого бедолагу. Поэтому на арестантском сходе за игрока, как и за «отца», дерет горло целая фракция.

вернуться

87

На дне чайных чашек часто изображали виды крепостей, в т. ч. и Кронштадта. Если картинка просвечивала сквозь чай, значит, он был слабозавареным.

вернуться

88

Пятак (жарг.)

вернуться

89

Куликать — пить водку (народн.)