Между Амуром и Невой - Свечин Николай - Страница 58

58

Лес, окружавший двух путников, был огромным, тёмным, наполненным какой-то невидимой жизнью: то ли звери, то ли лешие. Верхний этаж в этом тесном скученном мире занимали кедры, ели и редкие тополи. Некоторые из них были просто огромными: до пятнадцати саженей в высоту и более двух — в обхвате. Чуть ниже шли черная и белая берёзы, манчжурский орех, даурская лиственница и амурская пихта. В подлеске замечались калина, жимолость, таволга; много было лещины и шиповника. Земля под деревьями была усеяна валежником, по которому сплошным цветным ковром стелились мхи и лишайники. Челубея поразили обилие и яркость цветов: из коляски тайга казалась более скучной и серой. Ярко-розовый бадьян, синие бутоны борца, белые гроздья чемерицы чередовались с желтыми ирисами, голубыми василистниками и красными зорками; вот только цветы эти совсем не пахли. И повсюду — огромные разлапистые папоротники, как застывшие зеленые взрывы. Глаз быстро уставал в теснине леса от отсутствия перспективы, и возникало болезненное, нервозное желание смотреть вдаль, увидеть хоть что-нибудь на расстоянии, а не у себя под ногами… Там же, где в сплошной чаще возникал прогал и куда путники поначалу радостно устремлялись, обнаруживались или топь, или бурелом, или свежая гарь. Приходилось обходить их, часто подолгу — две-три версты кругом по тайге, что ещё более утомляло ходоков. Вскоре выяснилось, что они двигаются по широкой долине, с обеих сторон которой, изредка видимые с гарей, тянутся украшенные гольцами сопки.

Обычному человеку было бы неуютно и даже страшно в этом сумеречном мире, но Лыков шел вперед споро и уверенно, размеренным шагом, экономя силы. Очень быстро им стали попадаться следы зверей; дважды мелькали в зарослях гураны[163], часто вспархивала из-под ног дичь, много было белок, зайцев и бурундуков. Красивая оранжево-желтая иволга, размером с приличного голубя, едва не села Челубею на картуз. За кустом хрюкал и чавкал невидимый кабан. Красные полевки и мыши-экономки выскакивали с писком прямо из-под ног. Серые птицы с красным горлом — Лыков сказал, что это сибирские соловьи — безбоязненно заливались над самым ухом и склёвывали мошку чуть ли не с носа. Алексей сказал на это мясное изобилие, что стрелять они будут завтра, а сегодня у них постный день. Сделали три привала. На еду пошли ягоды казачьего можжевельника, боярки и мунталы; Лыков сьел несколько сухих груздей, но без соли они оказались невкусными[164]. Еще Алексей удачно отыскивал в траве темно-зеленые стрелы черемши, которая особенно понравилась Челубею. Попался однажды ручей, и они напились досыта необыкновенно чистой воды. В ручье обнаружился хариус, но поймать его они не сумели. Зато Лыков наполнил водой свой кожаный картуз, туго завязал его носовым платком, и получился небольшой бурдюк, очень выручивший их вечером.

Часа в три пополудни Алексей радостно ойкнул — они вышли на тропу. Не то звериная, не то человечья, она вела строго на запад, куда и требовалось. Идти стало заметно легче. Лыков продвигался первым, с винтовкой на плече, и зорко смотрел по сторонам. Внезапно он остановился, как вкопанный; Челубей с разбегу уткнулся в его широченную спину, тихо ругнулся и тоже застыл.

— Что? — шёпотом спросил он.

— Погляди вон на то дерево справа. Ничего не замечаешь?

Над тропой стояло дерево, такое же, как тысячи других вокруг.

— Нет…

— Оно чуть наклонено в сторону тропы, и есть точка излома. Подозрительно.

— Ты перечитал в детстве рассказов про Чингаггога. Пусти лучше меня в авангард.

Но Лыков не пустил. Он вытянул вперёд руку с толстой палкой, что выломал себе в дорогу, и принялся шарить ею в траве. За два аршина до подозрительного дерева палка за что-то зацепилась. Алексей потянул, раздался короткий свист, что-то щёлкнуло и огромный ствол быстро и бесшумно рухнул поперёк тропы.

— Была бы косуля, её бы раздавило.

— Был бы я, и меня бы пришмякнуло, — пробормотал подавленный Челубей, и после этого уже не просился идти первым. До конца дня им попалась ещё одна ловушка: бревно висело горизонтально над головой, подвешенное на конском волосе. Сбросили и его… Лыков сказал, что такие ловушки убивают больше беглых, чем косуль, но бурятов это мало тревожит — от беглых им тоже прибыль.

Ночевали они на берегу ручья. Он тоже оказался заселён крупными хариусами. На этот раз Алексей обстругал прут, разделся и пошёл бить рыбу, как острогой. Быстро добыл четыре штуки, и они запекли их вместе с масляниками, а на десерт у них была брусника.

— Эх, — сказал повеселевший Яков, — ещё бы соли щепотку, так совсем было бы славно. Алексей, ты же всё можешь — добудь и соли!

— Завтра, когда стрельнём птичку, — пообещал тот.

Развели костёр и легли спать по очереди. Челубей выбрал вторую смену — устал. В два часа ночи Лыков разбудил его, сдал пост и задремал. Проснулся от ощущения опасности. Уже светало; костёр погас. Челубей сидел, прислонившись спиной к дереву, и храпел. За кустом напротив кто-то стоял — то ли человек, то ли крупный зверь. Стараясь шевелиться незаметно, Алексей нащупал в кармане револьвер, взвёл его и выстрелил в сторону куста прямо сквозь сюртук. Раздался визг и треск ломаемых сучьев; существо обратилось в бегство. Вскочившему на ноги Недашевскому Алексей молча отвесил крепкую затрещину, и тот не решился оправдываться.

Утром, умывшись из ручья и доев рыбьи хвосты, они привычно двинулись на запад. Лыков шёл с винтовкой на изготовку: он хотел добыть на обед мяса. Дважды крупные копалухи[165] выпархивали из-под ног, и дважды же улепетывали зайцы, но он не успевал выстрелить. Наконец через час им попался черный рябчик, иначе именуемый дикушей. Довольно крупная птица черно-бурого окраса, с красными «бровями», посмотрела на людей без всякого интереса и продолжила что-то клевать. Дикуши отличаются крайней доверчивостью, почему и истребляются в огромных количествах местным населением и беглыми; их легко ловят, например, петлей на палке. Такового орудия у Алексея не было и он просто отстрелил дикой курице голову; на обед у них получилось замечательное жаркое. Сдерживая обещание, Лыков раскурочил винтовочный патрон и добыл из капсуля порох, который и пошёл заместо соли. «В тайге всё хорошо, было бы только горячо да много», привёл он старую каторжную поговорку, тщательно обгладывая кости. Челубей от удовольствия и сытости даже уснул…

Отдохнув, двинулись дальше. Перешагивая очередной ручей, Лыков решил проверить свои предположения. Он зачерпнул со дна в горсть и увидел чёрный железистый песок. Это был шлиф — неизменный спутник россыпного золота. Алексей отвалил камень, удобно лежащий посередине протоки, и порылся под ним. В руках у него оказались четыре тяжелых окатыша тусклого желтого цвета, размером с ноготь большого пальца и поменьше — самородки.

— Держи подарок, — бросил он два окатыша в ладонь Челубею. — Вот так его и добывают. Камень, поваленный ствол, яма на дне… Образуется так называемый карман, в котором скапливается золото. Бывают карманы на пятдесят тысяч рублей.

Недашевский ошарашенно покатал на ладони самородки, спросил:

— Можно мне попробовать?

— Десять минут. И учти: сам понесёшь.

Но эта угроза не остановила Якова. В порыве алчности он перевернул все камни вблизи и нашёл ещё семь самородков, причем один оказался с куриное яйцо. Глаза его загорелись каким-то диким огнем, лицо покраснело. Алексей сам уже был не рад, что показал напарнику золото.

— Яков! — крепко взял он Недашевского за рукав. — Всё! Вернись в разум. Мы жизнь свою спасаем — не забыл? Нам нельзя отвлекаться и затруднять себе дорогу.

Челубей неохотно стал на тропу и они продолжили путь. Несколько раз им встречались выходы горных пород, иногда с бурыми полосами рогового серебра — керагирита. Лыков объяснил Челубею, что они идут вдоль южного склона хребта Олёкминский Становик, богатого серебряно-свинцовыми рудами. Самих гор не видно, они за лесом, верстах в пятидесяти к северу, а досюда, к Шилке, доходят лишь отдельные рудные жилы.

вернуться

163

Гуран — дикий козёл (забайкальск.)

вернуться

164

Боярка — терновник; мунтала — монгольская жимолость; сухие грузди — сибирское название сыроежек.

вернуться

165

Копалуха — глухара (забайкальск.)