Драконовское наслаждение - Ольховская Анна Николаевна - Страница 52

– Тааакс, – протянул он, задумчиво рассматривая меня, – и с чего начнем? С ноги? С руки? Нет, это долго, там ничего особо важного нет. Отправлюка я Анфису к твоему сердечку, прогрызаться не очень долго, так что на раздумье у тебя будет совсем мало времени. Будешь упрямиться – моя девочка доберется до твоего сердца и попробует его на зуб.

– Тварь! Генетический урод! Ты можешь понять своей безумной башкой, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ничего не знаю?!

– Неправильный ответ, – покачал головой душка Гизмо. – Ну что же, приступим.

Я попыталась отбиться ногами, но они затекли от туго стянувшего их ремня и выступить в качестве оружия пролетариата не смогли. Кульчицкий просто и незатейливо прижал их своим коленом, затем приставил к левой стороне моей груди цилиндр, локтем левой руки размазал меня по стене, лишив возможности трепыхаться, и ласково проворковал, повернув голову к сидевшей на плече крысе:

– Давай, Анфиса, действуй. Кушать подано.

Тварь пару секунд рассматривала меня своими злобными глазками, словно наслаждалась моим ужасом, затем медленно, не спеша, двинулась по руке хозяина к входному отверстию цилиндра...

ГЛАВА 45

– Умница, малышка, – ухмылка Гизмо становилась все шире, глаза снова помутнели, превратившись в безумные бельма, которыми он буквально впивался в мое лицо, оргазмируя от нарастающего ужаса жертвы. – Вот так, аккуратненько, не упади вниз, а то ушибешься. Посмотри, какая вкусная гора мяса и крови! Свеженькая, чистенькая, не то что провонявшие потом и дерьмом девки. Кожа у нее белая, нежная, тонкая, прокусишь с первого раза...

Он гудел и гудел, напитываясь моим страхом, словно клоп – кровью. Даже не страхом – ужасом. Смертельным ужасом.

Раньше я думала, что этот эпитет – лишь литературный прием, призванный усилить впечатление. Но оказалось, что он существует.

Смертельный ужас существует. Когда по телу разливается ледяной парализующий холод могилы...

Гдето глубоко внутри пытается сопротивляться инстинкт самосохранения, призывая не сидеть вялым манекеном, а вырываться, кричать, кусаться, дергаться, в конце концов! Чтобы эта жирная хвостатая тварь не смогла попасть в цилиндр, чтобы она грохнулась на пол и осталась лежать там кучкой серого дерьма.

Но тела, послушного выносливого тела уже нет. И руки, и ноги, и губы – все омертвело, я не чувствую их.

Может, я так же не буду чувствовать боль?

Мне показалось, или крыса действительно ухмыльнулась, словно прочла мои мысли? Во всяком случае, кровавый отблеск в крохотных глазках замерцал, а длинные усы шевельнулись.

Откормленная тварь добралась уже до входного отверстия цилиндра и, всунув туда острую морду, принюхивалась, словно гурман – к свежему фуагра.

– Что, вкусно пахнет? – Голос подонка слегка охрип от возбуждения, он облизнул кончиком языка губы и простонал: – Ну давай, Анфисочка, не тяни! Папа устал ждать, папа...

Что еще там произошло у «папы», узнать не удалось, «папу» грубо прервали.

Очень грубо. И очень резко.

Настолько резко, что ни я, ни Гизмо сначала не сообразили, что произошло.

Странный утробный звук, над плечом психа промелькнуло чтото черное, сдавленный визг, хруст и – все.

– А... где... – «Папа» тупо пялился на опустевшее предплечье, на котором еще секунду назад сидела крыса. – Анфиса?! Ты что, упала, дурочка? Так давай, взбирайся обратно! Да где же ты?

Отшвырнув в сторону цилиндр, Гизмо начал обшаривать руками пол вокруг, жалобно причитая:

– Ну не шути так с папой, лапуленька! Что за игру ты придумала? У нас нет времени, понимаешь? Надо в темпе заставить эту девку говорить, так что прекрати прятаться и займись делом. Ну же, Ан... Ааааа!

От дикого, совершенно безумного визга ледяная корка, покрывавшая мое тело и разум, рассыпалась в снег и мгновенно растаяла. Я снова могла соображать, вот только пока не получалось сложить из непонятных фрагментов внятный паззл.

Крыса, только что предвкушавшая кровавую забаву, лишилась головы.

Во всяком случае, душка Гизмо, раскачиваясь и причитая, прижимал сейчас к груди капающую кровью безголовую тушку с весьма узнаваемым длинным голым хвостом. А в пещере, кроме нас, попрежнему никого не было.

Или был?!

Со стороны входа в пещеру нарастал, перекрывая истерику Кульчицкого, странный звук. Сначала глухой и клокочущий, он становился все громче, все выше, пока не оборвался на режущем слух ультразвуке. Секунда тишины – и все началось снова.

Наверное, в другой ситуации этот вой меня напугал бы до икоты, потому что было совершенно ясно – там, в темноте, прячется зверь. И зверь этот сейчас в ярости. И, судя по дробящемуся звуку, зверь там не один...

Но когда ты находишься в плену у двуногого зверя, к тому же совершенно свихнувшегося, любой представитель реальной фауны кажется союзником.

Впрочем, не только кажется, о чем свидетельствует крысиный труп.

Звериный вой ввинтился, похоже, и в воспаленный разум Кульчицкого. Во всяком случае, он бережно уложил тушку своей любимицы к стене, медленно выпрямился и, прищурившись, всмотрелся в завывающий мрак:

– Эй ты, зверюга! Я что, твое логово занял? Так это ненадолго, скоро уйду. Вернее, ушел бы, оставив тебе годовой запас мяса. Но теперь придется тебя убить, скотина! Я тебе Анфису не прощу! Ну, давай, выходи! Хватит в темноте прятаться, выходи! Мразь, ..., ...!

Он что, решил, что имеет дело с маргинальными урками? Сейчас закидает их оскорбухами, расписные не выдержат и ломанутся в драку с криком: «За пидора ответишь!»?!

Кретинизм ситуации выпустил на волю совершенно неуместный хихик. Нервный и коротенький, но Гизмо услышал.

Резко обернувшись, он тихо прошипел:

– Тебе смешно?

– Не то слово! – О, и голосовые связки отпустило, истерический ступор покинул меня, похоже, целиком и полностью. – И смешно, и радостно.

– А радуешьсято чему?

– Ненавижу крыс, особенно тех, что к человечинке приучены. Вот и аплодирую мысленно той зверюшке, что избавила мир от подобной твари.

– Ах, вот оно что! – оскалился псих. Хотя нет, глаза Кульчицкого снова прояснились, безумие накрывало его, судя по всему, только в момент пыток и издевательств. – Аплодируешь зверству?

– Вероятно, мне сейчас полагается запунцоветь от стыда? И всплакнуть вместе с тобой над тельцем бедняжки, намеревавшейся полакомиться моим сердцем?!

– А всплакнуть все же придется, – точеные ноздри красавчика плотоядно раздулись. – Кровавыми слезами рыдать по Анфисе будешь, ...!

Он метнулся к сумке, выхватил из нее скальпель и медленно, совершенно не обращая внимания на звериный вой, направился ко мне.

Вероятно, Кульчицкий решил, что хозяин пещеры ограничится нападением на крысу. А может, я маньяка разозлила больше, чем зверь. Потому что я изначально доставила парнишке массу неприятностей, о чем он вовремя вспомнил и снова занудил насчет выдачи сообщника.

Но мне почемуто уже не было страшно. То ли перегорела, то ли присутствие рядом недовольных вторжением зверей помогло, но я больше не боялась. Внутри закипела и понеслась пузырьками по венам веселая злость. И даже блеск остро отточенного скальпеля возле моего лица не вернул меня в адекват – я не нашла ничего оригинальнее, чем плевок в морду после очередного вопроса о сообщнике.

– Ссука, – брезгливо поморщился Кульчицкий, вытирая заплеванный глаз. – Ну что же, как говорится – око за око!

И скальпель стальным жалом рванулся к моему левому глазу.

Я инстинктивно отдернула голову и со всей дури треснулась затылком о камень стены.

– Не дергайся, ..., больнее будет! И... аааа!

Нет, он вовсе не звал унылого ослика из мульта о ВинниПухе. Он орал от боли, выронив из руки скальпель и отчаянно пытаясь стряхнуть вцепившегося в его загривок...

Карпова?!

Да, на спине Кульчицкого висел, завывая и полосуя спину врага в кровавые лохмотья, мой кот! От ярости он увеличился почти вдвое, уши прижаты к голове, из оскаленной пасти рвется утробный вой – назвать его милым домашним котиком я бы сейчас не рискнула.