В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 57

Грациана показалась мне настоящей красавицей. Такие лица я видел у безгласных богинь. Только немного крупный рот оживлял се холодные черты. Отсутствующий порою взгляд Грацианы, явная склонность к молчанию лишний раз напоминали человеку, который испытал бы к ней земные чувства, что в этом теле есть нечто от мрамора. Так богиня отстраняет от себя воздух прелестным движением руки. Но холодок, веявший от Грацианы, особенно отличал ее от тех женщин, ласк которых можно добиться подарками или вкрадчивыми словами.

У Грациана Виктора морщины уже избороздили высокий и умный лоб. И это было не только результатом его торговых забот. При дальнейшем моем знакомстве с этими людьми выяснилось, что в жизни богача было много потрясений. Короткое счастье с супругой было опечалено неизлечимой болезнью близкого существа. Эта болезнь закончилась смертью и пышным погребением. На Саварийской дороге появилась еще одна гробница, увенченная траурной урной. Позднее умерла старшая дочь. Грациана росла в одиночестве, доверенная надзору рабынь, так как торговая суета отнимала у Виктора почти все время. Вторично он не женился. Но торговец с волнением говорил нам, что Грациана как две капли воды похожа на покойную мать. И лишь потому, что в этом городе жила такая девушка, Карнунт представлялся мне теперь полным очарованья.

Теперь предстояло расставание с тем миром, в котором я неожиданно очутился. По просьбе Вергилиана Виктор обещал устроить меня на одну из барок, что спускаются по Дунаю с товарами в Понт Эвксинский. Оттуда я мог легко попасть в родной город. Но незадолго до моего отъезда из Карнунта боги по-иному распорядились судьбой бедного скрибы.

Однажды Вергилиан и я, – а в последние дни мы не покидали друг друга ни на один час, – очутились в обществе трибуна Корнелина в кабачке «Золотой серп», хотя висевший над дверью серп был самым обыкновенным железным, заржавленным от непогод. Внутри кабачка тоже было довольно неприглядно: очаг с отверстием для выхода дыма, колченогие столы, обрубки дерева для сидения, неизбежная печка с медным котлом для горячей воды, неопрятная служанка. Но Вергилиан утверждал, что беседовать с друзьями в таких кабачках приятнее, чем под портиками, и любил в подобных местах назначать свидания. Впрочем, в тот день шел холодный дождь, и он-то и загнал нас под крышу.

На этот раз беседа не отличалась особенной приятностью. Корнелин, как истый римлянин, говорил мало. Бульбий по обыкновению злословил, Вергилиан, по-видимому, был искренне огорчен, что мне предстояло покинуть Карнунт, а я хоть и радовался возвращению к своим, но теперь, когда отъезд домой сделался осуществимым, тоже грустил, думая о разлуке с Вергилианом и со всем этим миром интересных разговоров и нарядных людей с легкомысленным отношением к жизни. Я, может быть, даже ловил себя на мысли, что никогда больше уже не увижу Грациану, которой я не сказал ни одного слова… В общем не стоило бы и упоминать об этом вечере, если бы он не стал началом многих событий в моей жизни. И вдруг образ Маммеи возник в тумане…

Корнелин против обыкновения охотно пил вино, а затем объявил, что намерен соединиться в браке с одной достойной девицей. Трибуна стали поздравлять, а Бульбий тут же сочинил неприличную шутку по этому поводу, но под взглядом Корнелина умолк.

Вергилиан очень заинтересовался выбором Корнелина:

– Кто же твоя избранница?

– Это пока тайна.

– Этакая дебелая карнунтская красавица, у которой сварливая мамаша? – смеялся Бульбий.

Но и на этот раз Корнелин уклонился от ответа. В конце концов он признался, что ему еще не удалось говорить ни с отцом будущей подруги, ни с нею самой и что он не знает, как это сделать.

Бульбий пожал плечами:

– Кто же будет спрашивать ее согласия! Во всяком случае, ты можешь направить девице послание, написанное по всем правилам эпистолярного искусства. Хочешь, я напишу такое письмо, против которого не устоит ни одно женское сердце?.. Впрочем, лучше попроси об этом Вергилиана. А наш юный друг перепишет послание замечательным почерком.

Вергилиану пришла в голову какая-то мысль. Он спросил Корнелина:

– Когда вы выступаете в поход?

– Через три дня.

– Вы направляетесь в Аквилею?

– В Аквилею.

– А затем?

– Морем в Сирию.

Вергилиан на несколько мгновений задумался.

– У меня есть к тебе просьба. Мой друг должен отправиться в Томы, что на берегу Понта. Виктор обещал найти ему место на одной из барок, плавающих по Дунаю. Но я спрашиваю себя: не лучше ли моему приятелю спуститься с вами в Аквилею, потом плыть в Пирей, а оттуда уже направиться на первом подходящем корабле в Томы? Так он будет иметь случай побывать в Афинах, о которых мечтает, как всякий начитанный юноша. Зайдут ваши корабли в Пирей?

– Мы должны быть там.

Вергилиан взял меня за руку.

– Ты слышишь? Может быть, это путешествие будет более долгим, но так для тебя безопаснее.

– Напиши мне письмо твоим прекрасным слогом, – попросил Корнелин, – и пусть наш каллиграф его перепишет, и я возьму твоего друга с собой. Он приятно использует для себя это путешествие, вместо того чтобы утомлять ноги по крутым и каменистым дорогам.

Так решилась моя судьба. Я запомнил письмо Корнелина почти дословно – столь старательно переписывал его. Оно было составлено Вергилианом в таких выражениях:

«Прекрасной деве от Агенобарба Корнелина, трибуна. Извини мой необдуманный поступок и желание направить тебе это послание через ветерана Валерия, ныне жителя вашего города. Но скоро мы покинем Паннонию и начнем новую войну, и, может быть, в какой-нибудь парфянской кузнице уже готовят стрелу, которая пронзит мое сердце. Поэтому не сердись и не удивляйся. Пока же поразил меня проказник амур! Позволь сказать, милая дева, что если мне будет суждено вернуться с Востока хоть на один день в твой город, я был бы счастлив ввести тебя хозяйкой в свой дом, как подобает римлянину. Я надеюсь при первом удобном случае говорить с твоим почтенным отцом. Человеческая жизнь стоит немного в наше время, но все-таки пролей слезу, если услышишь, что трибуна Корнелина, префекта лагеря XV легиона, нет больше в живых. Где я видел тебя? Ты была среди девушек, возлагавших цветы на алтарь победы в храме Юпитера, когда наш легат приносил жертву богам за императора…»

Письмо было значительно более длинным, и переписка его заняла у меня немало времени, однако на другое утро я вручил послание Корнелину.

Присутствовавший при этом Вергилиан усмехнулся.

– А все-таки любопытно бы посмотреть на эту полнотелую девицу, прельстившую нашего славного воина!

Ночью, когда я укладывался спать и уже собирался потушить светильник, тускло освещавший мое временное жилище, раздался шум на улице. Кто-то настойчиво стучал в ворота. В ответ яростно залаяли псы. Я поспешно погасил свет, но мне трудно было рассмотреть, что происходит перед нашим домом, и, только прижавшись лбом к железу решетки, я мог увидеть темную фигуру в дорожном плаще. Дверь отворилась. Послышался хриплый голос:

– Имею письмо для молодой госпожи.

Удивленный привратник, увидев неприглядное одеяние незнакомца, стал ругаться:

– Бродяга! Кому нужно твое письмо? Какой зловонный ветер занес тебя сюда?

– Не кричи, – спокойно ответил путник. – Мне нужно видеть твою госпожу. А если не позовешь ее, то посулю тебе весьма большие неприятности. Это я обещаю.

Раздосадованный привратник ушел куда-то, и я решил, что он намерен пожаловаться Виктору, но минуту спустя послышался голос старой Пудентиллы. Она стала переговариваться с нахалом.

– Почему ты шляешься по ночам и не даешь покоя добрым людям? Что тебе надо от нас?

– Я принес письмо твоей госпоже.

– Какое письмо?

– Вот. Наш трибун сказал: «Валерий, ты уроженец Карнунта и хорошо знаешь, кто где живет. Ты остаешься в городе, так как настал конец твоей службы». А надо сказать, что мне действительно вышел срок и я намерен теперь заняться башмачным ремеслом. Слишком я стар, чтобы возделывать землю и возиться с волами в какой-нибудь паннонской деревушке. Я тогда сказал трибуну…