В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 60

Случалось, что деревенский парень с обветренным от непогоды лицом, неуклюжий, как медведь, под влиянием лишней чаши вина, или угнетенный бедностью, или по каким-нибудь другим причинам, заявлял, что имеет желание поступить на легионную службу. Вербовщик прикидывал на глаз его рост, ощупывал мускулы, осматривал зубы, спрашивал, нет ли у него каких-нибудь болячек, и осведомлялся у сидящих в таверне, добрых ли он нравов и рожден ли от свободных родителей. Получив эти сведения, центурион совал в руку новому воину серебряную монету с изображением августа, хлопал пятерней по спине и заявлял во всеуслышание:

– Годен к службе под орлами!

Красноносый скриба тут же записывал воина в список и ставил против его имени палочку – первый денарий, полученный за кровь, проливаемую ради Рима. Новобранца немедленно вели в лагерь, в особый отряд, где молодых воинов обучали владеть оружием, работать киркой и лопатой, носить лорику, как называется римский панцирь, и калиги, то есть грубые солдатские башмаки, а также строить ряды по звуку трубы. С этого дня легион становился семьей нового солдата на двадцать пять лет.

Я был случайным человеком в легионе, но во время похода шел в рядах вместе с другими воинами или ехал на повозке, в один час с ними просыпался или ложился спать, ел солдатскую похлебку. Иногда меня требовали к Корнелину, и я писал для него все то, что он диктовал мне, и каждый раз трибун удивлялся, с каким искусством я вывожу буквы. Между тем для этого не нужно быть великим искусником, а надлежит только равномерно нажимать тростник, сравнивая каждую букву не с соседней, а с третьей слева, и стараться набрать в чернильнице всегда одно и то же количество чернил, чтобы толщина букв была одинаковой. При таких условиях строчка получается ровной, отчетливой и красивой. Однако необходимо предварительно тщательно прогладить папирус пемзой.

С каждым переходом мы приближались к морю. В один прекрасный день оно вдруг возникло перед нами во всем своем величии, когда мы взошли на подъем дороги. Я с волнением смотрел на его синеву и вспоминал уроки, когда мы читали с Аполлодором «Анабасис», где описывается, как десять тысяч греков, страдая от жажды среди безводных гор, вот так же увидели морскую синь, возвещавшую им спасение, и воскликнули: «Море! Море!»

Внизу, где-то под нашими ногами, белели на солнце храмы и дома богатой Аквилеи… Еще было далеко до конца моих странствий, но каждый день приближал меня к Томам, и мое сердце сладостно замирало при одной мысли о родном доме.

В декабрьские календы, – а календами римляне называют первое число каждого месяца, – XV легион вступил в Аквилею, где воины должны были ждать посадки на суда равенского флота. Не надеясь найти свободное место в переполненных гостиницах, я решил тоже провести эти несколько дней в легионном лагере, тем более что не хотел бросать старого Маркиона. Лагерный поселок, в котором уже давно не было обитателей, находился в страшном запустении, и солдатам пришлось спешно приводить все в порядок – от ворот до загаженного претория. Но на второй же день разыгрались неожиданные события.

Лагерь в тот вечер напоминал разворошенный муравейник; уже было отдано распоряжение готовиться к посадке. Центурионы проверяли оружие, и батавская стража никого не выпускала из лагерных ворот в соседний поселок, где тотчас же выросли полотняные лавчонки виноторговцев и лупанары. За легионом всюду следовали бродячие торгаши и непотребные женщины, которых солдаты называли на своем грубом языке волчицами. Узнав о предстоящем уходе солдат, блудницы явились к Декуманским воротам и, звеня ожерельями из серебряных монет, выкрикивали имена своих приятелей.

Давно прошли те времена, когда в римских легионах служили только италики, хотя и теперь эти прекрасно организованные воинские части можно уподобить геометрическим фигурам, где все построено по строгому расчету. Но, например, XV легион по своему людскому составу и наречиям, на которых говорили его воины, уже не представлял собою большой однородности, и многие из них едва знали обиходную латынь. Все это вносило беспорядок в лагерную жизнь.

Однако центурионам кое-как удавалось сохранять дисциплину. По-прежнему, как и в дни Цезаря или Траяна, по раз навсегда заведенному обычаю, во время остановки на ночлег солдаты возводили рвы и валы, пока в огромных медных котлах готовилось солдатское варево – бобы с бараниной, крепко заправленные перцем и чесноком, или какое-нибудь другое, не менее соблазнительное после перехода блюдо. Легионеры знали, что не получат похлебки, пока не выполнят все положенные работы, и это поддерживало порядок и укрепляло воинский дух.

Как сего требует римский обычай, аквилейский лагерь представлял собою обширную прямоугольную площадь, крестообразно пересеченную двумя главными улицами, с четырьмя воротами для входа и выхода. На этом пространстве поставили множество полотняных шатров, размещенных с соблюдением известного плана. Поэтому каждая центурия занимала в лагере определенное место, и воины даже спросонья знали, куда им нужно бежать с оружием в руках в случае ночной тревоги, чтобы строиться в ряды. В точке пересечения улиц находилось сложенное из бурого кирпича здание претория, где помещались легионные орлы, а также походный алтарь для воскурений перед серебряными статуями императора.

В Аквилее стояли полные морской свежести зимние дни. Уже была произведена перекличка, но в тот вечер, вместо того чтобы подкрепиться сном перед завтрашней посадкой, так как выступление в порт было предусмотрено на заре, в час третьей стражи, долго не расходились с лагерного форума, в крайнем волнении обсуждая события. Мы несли с Маркионом по охапке соломы, чтобы устроить для себя удобное ночное ложе, так как первую ночь провели на мокрой земле. Вытягивая шеи из-за своей неудобной ноши, мы увидели на форуме толпу солдат и, полюбопытствовав, подошли поближе, чтобы послушать, о чем здесь говорят. Еще вчера в лагере с быстротой молнии распространился слух, будто бы легат получил огромные суммы для щедрой раздачи воинам. Но некоторые предполагали, что он задерживает выдачу по каким-то корыстолюбивым соображениям. Впоследствии все выяснилось. Деньги действительно были получены, однако со строжайшим приказом Макретиана выдавать их только на кораблях, чтобы римские воины, явившись в Сирию, не оказались там нищими и могли чистоганом расплачиваться с местным населением за покупаемые товары.

Я услышал, как незнакомый солдат, обросший волосами, в разорванной тунике, может быть, пострадавшей в какой-нибудь драке, взывал, стоя на повозке, к слушавшим его легионерам:

– Что же это такое, товарищи! Император присылает награду за наши тяжкие труды, а легат прячет денарии в банке или, может быть, даже отдает их в рост? Допустимо ли это?

Кто-то крикнул из толпы, окружавшей оратора:

– Центурионы говорят, что деньги будут выдавать на кораблях.

– На кораблях! К чему они мне на корабле, где нет ни таверн, ни виноторговцев, ни смазливых женщин! Пусть нам заплатят сейчас, чтобы мы могли провести в Аквилее несколько приятных часов. Что нас ждет на кораблях в зимнее время? Бури, невообразимая качка с блевотиной, опасность пойти ко дну! Так пусть мы хоть теперь поживем два или три дня в свое удовольствие…

– Верно! Верно! – раздались крики. – Ты хорошо это сказал! Мы тоже хотим пожить по-человечески, пусть платят нам немедленно!

Солдат спрыгнул с повозки, видимо, довольный успехом своего выступления, и вслед за ним на случайную эту трибуну забрался другой оратор. Мне показалось, что я уже видел его где-то, потом вспомнил, что мы разговаривали с ним у каменного моста на Саварнийской дороге. Это был маленький, носатый, черноволосый, крепконогий человек с живыми глазами, возможно, восточного происхождения, сириец или уроженец Каппадокии, но хорошо говоривший по-латыни. Звали его Амфилох. Рассказывали, что в прошлом он подвизался в качестве актера и обвинялся заглазно в каких-то преступлениях, хотя справедливость требует отметить, что такие слухи распространяли его враги: Амфилох был всегда готов к возмущению, и центурионы не любили его за острый язык.