Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт - Страница 110

– Кровь неверных потечет обязательно! – воскликнул Халиф, поднимая ладони. – Вот эти руки обагрятся кровью Петера Новака!

– И да снизойдет на них благословение Аллаха. – Ливиец поклонился. – А теперь пойдемте со мной. Жеребца необходимо оседлать. Мансур ждет вас, Халиф.

Глава двадцать шестая

В конце концов Гитта Бекеши с большой неохотой согласилась впустить Джэнсона и Джесси в полуразвалившийся дом, в котором жила теперь одна со своим свирепым псом. Собака, похоже, была рада незваным гостям еще меньше: хотя она послушно отошла в сторону, но по ее напряженной позе было видно, что по малейшему сигналу хозяйки псина готова наброситься на них в неистовстве ощетиненной шерсти и лязгающих зубов.

Старая карга увядала вместе с домом, в котором жила. Кожа складками висела на ее лбу, сквозь редеющие волосы просвечивал бледный, сухой череп, жесткие запавшие глаза сверкали из-под отвислых змеиных век. Но если время размягчило то, что было твердым, оно, наоборот, закалило то, что было мягким, заострив высокие скулы, ввалив щеки и превратив рот в тонкую жесткую прорезь.

Это было лицо человека, пережившего много горя.

Из многочисленных статей, переваренных Джэнсоном, он знал, что в 1945 году Петеру Новаку было восемь лет; тогда схлестнувшиеся войска Сталина и Гитлера стерли с лица земли деревню Молнар, где он родился. Жителей в деревне было немного – в начале сороковых их насчитывалось меньше тысячи. Почти все погибли. Сколько бы ни было тогда Гитте Бекеши, могла ли она, пережив такой катаклизм, не сохранить на сердце незаживающие раны?

В большой гостиной в камине лениво горело пламя. На деревянной полке над ним стояла выцветшая фотография в потемневшей серебряной рамке, на которой была изображена красивая молодая женщина. Гитта Бекеши, какой она когда-то была: плотно сбитая девушка-крестьянка, пышущая здоровьем и излучающая что-то еще – хитрую чувственность. Фотография смотрела на них, жестокое напоминание о беспощадности времени.

Джесси подошла к ней.

– Какой же красивой вы были, – просто сказала она.

– Красота может быть проклятием, – проронила старуха. – К счастью, она очень быстро проходит.

Она щелкнула языком, и собака уселась у ее ног. Нагнувшись, старуха потрепала ей бока похожими на когти хищной птицы пальцами.

– Насколько я понимаю, когда-то вы работали в доме графа, – сказал Джэнсон. – Графа Ференци-Новака.

– Я об этом больше не говорю, – кратко ответила она.

Старуха уселась в плетеное кресло-качалку с провалившейся спинкой. Рядом с креслом, прислоненное к стене, словно трость, стояло старое ружье.

– Я живу одна и прошу только о том, чтобы меня оставили в покое. Говорю вам, вы напрасно теряете время. Что ж. Я вас впустила к себе в дом. Теперь вы можете говорить, что были в гостях у старой женщины и задавали ей вопросы. Можете говорить всем, кому это интересно, что Гитта Бекеши ничего вам не сказала. Нет, одно я вам скажу: в деревне Молнар не было никого с фамилией Киш.

– Подождите – вы сказали «всем, кому это интересно»? Кого вы имели в виду?

– Не меня, – усмехнулась старуха.

Она умолкла, уставившись прямо перед собой.

– Это каштаны? – спросила Джесси, указывая на вазочку на столике рядом с креслом-качалкой.

Бекеши кивнула.

– Можно попробовать? Я понимаю, что просить невежливо, но вы их только что пожарили, поскольку весь ваш дом пропах каштанами, и у меня слюнки текут.

Взглянув на вазочку, Гитта Бекеши кивнула.

– Они еще горячие, – одобрительно заметила она.

– Я почему-то вспомнила свою бабушку – мы приезжали к ней в гости, и она жарила для нас каштаны… – Джесси улыбнулась воспоминанию. – И тогда обычный день превращался в Рождество. – Очистив каштан, она жадно набросилась на него. – Замечательно. Очень вкусный каштан. Ради него одного стоило ехать пять часов.

Старуха кивнула. Ее поведение заметно смягчилось.

– Если каштаны пережарить, они становятся чересчур сухими.

– А если недожарить, они остаются слишком жесткими, – вставила Джесси. – Это целая наука – как правильно приготовить каштаны.

Лицо старухи расплылось в довольной улыбке.

– Вы угощаете ими всех своих гостей? – спросила Джесси.

– У меня никого не бывает.

– Совсем никого? Не могу в это поверить.

– Бывает, но редко. Очень-очень редко.

Джесси кивнула.

– А как вы встречаете чересчур надоедливых?

– Несколько лет назад здесь был один молодой журналист из Англии, – отвернувшись, сказала старуха. – Он задавал так много вопросов. Писал о Венгрии в годы войны и после.

– Правда? – оживился Джэнсон, не спуская с нее глаз. – Мне бы очень хотелось почитать, что он написал.

Старая карга фыркнула.

– Он так ничего и не написал. Всего через два дня после того, как он был здесь, его в Будапеште сбила насмерть машина. Там часто случаются такие аварии, все это говорят.

Казалось, от ее слов в комнате стало холоднее.

– Но у меня остались кое-какие сомнения, – продолжала старуха.

– Он тоже расспрашивал о графе? – подтолкнула ее Джесси.

– Съешьте еще один каштан, – предложила Гитта Бекеши.

– Ой, правда можно? Вы не возражаете?

Старуха довольно кивнула. Помолчав, она сказала:

– Это был наш граф. Нельзя было жить в Молнаре и не знать его. Земля, которую ты обрабатывал, принадлежала ему – или когда-то принадлежала ему. Это был один из старейших родов. Граф вел свою родословную от одного из семи племен, из которых в 1000 году родился венгерский народ. Здесь было его родовое поместье, хотя граф много времени проводил в столице. – Старуха подняла к потолку свои маленькие черные глазки. – Говорят, что я старая женщина, живущая в прошлом. Возможно, это и так. Нашей земле выпало много испытаний. Граф Ференци-Новак понимал это лучше других.

– Да? – спросила Джесси.

Старуха молча окинула ее взглядом с ног до головы.

– Не желаете выпить со мной по стаканчику палинки?

– Извините, я за рулем.

Гитта Бекеши обиженно уставилась перед собой каменным взглядом.

Переглянувшись с Джэнсоном, Джесси снова повернулась к ней.

– Ну, только если вы тоже выпьете…

Поднявшись с кресла, старуха нетвердой походкой подошла к буфету со стеклянными дверками. Достав большую банку с бесцветной жидкостью, она плеснула в два граненых стаканчика.

Джесси взяла у нее один. Усевшись в кресло, старуха стала следить, как гостья поднесла стаканчик к губам.

Поперхнувшись, Джесси выплюнула палинку. Это произошло непроизвольно, словно чиханье.

– Бо-оже, извините! – сдавленно вымолвила она.

Старуха хитро усмехнулась.

Джесси никак не могла отдышаться.

– Что это… – ловя ртом воздух, произнесла она, вытирая слезы.

– В наших краях такую делают сами, – объяснила старуха. – Девяносто градусов. Для тебя крепковато?

– Немного, – хрипло подтвердила Джесси.

Допив палинку, старуха заметно расслабилась.

– Все это пошло с Трианонского договора, заключенного в 1920 году, и потерянных территорий. Почти три четверти нашей страны мы отдали румынам и югославам. Можете себе представить, что мы тогда пережили?

– Все равно что ампутация руки, – вставил Джэнсон.

– Точно – жуткое ощущение, что часть тебя здесь и в то же время ее нет. «Nem, nem soha!» В те годы это был девиз нации. Он означает: «Нет, нет, никогда!» Это был ответ на вопрос: «Может ли так оставаться и дальше?» Каждый начальник железнодорожной станции высаживал эти слова цветами у себя в садике. Справедливости для Венгрии! Но в мире никто серьезно не воспринимал эту жажду вернуть потерянные территории. Никто, кроме Гитлера. Такое безумие – все равно что кататься верхом на тигре. Правительство в Будапеште пошло на дружбу с этим человеком. Вскоре они очутились у хищного зверя в желудке. За эту ошибку нашей стране пришлось дорого заплатить. Но больше всего страданий выпало на нашу долю…