Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт - Страница 81

Голос в наушнике сообщил точное местонахождение объекта. Пассажир, ставший водителем, вывел машину на Дюпон-Серкл, получая по радио постоянную информацию о его перемещениях. Для успеха очень важно правильно рассчитать время.

Народу перед универмагом было немного; объект был одет в темно-синий плащ, с золотистым шарфом, небрежно повязанным на шее, с большим пакетом с покупками в руке.

Это было единственное, что водитель видел перед собой: фигура чернокожей женщины, приближающаяся и увеличивающаяся в размерах. Разогнав машину, он вдруг резко крутанул руль вправо.

Машина выскочила на тротуар, и воздух наполнился пронзительными криками ужаса, слившимися в торжественный хорал.

И снова странная интимная близость: изумленное лицо женщины приближается и приближается к его лицу, словно возлюбленная нагибается к нему, собираясь поцеловать. Передний бампер врезался ей в талию – такси мчалось со скоростью под пятьдесят миль в час, – и ее тело, перегнувшись, упало на капот. И лишь когда он ударил по тормозам, женщина, подлетев вверх, описала дугу и опустилась на мостовую на оживленном перекрестке, где пикап «Додж», несмотря на визжащие тормоза, оставил на ее обезображенном теле следы своих колес.

Такси было обнаружено вечером того же дня. Машина была брошена в глухом переулке в юго-западной части Вашингтона, где и в лучшие времена асфальт был усеян зелеными и коричневыми осколками разбитых пивных бутылок, белым изогнутым стеклом пустых флакончиков из-под крэка и прозрачной пластмассой одноразовых шприцев. Местная молодежь отнеслась к машине как к еще одному найденному бесхозному предмету. Когда машину наконец отыскали полицейские, с нее уже были сняты колеса, номера и приемник. Только труп в багажнике был оставлен нетронутым.

Глава девятнадцатая

Если не считать местоположения – прямо напротив здания штаб-квартиры Фонда Свободы, – это было ничем не примечательное скромное здание на берегу канала, так называемый voorhuis. Находящийся в доме Ратко Павич смотрел на обстановку с чисто утилитарной точки зрения. В воздухе чувствовался слабый аромат стряпни – кажется, гороховый суп, не так ли? Суп варили еще вчера вечером, но запах успел впитаться. Ратко с отвращением сморщил нос. Ладно, больше в доме ничего похожего готовить не будут. Ратко мысленно представил себе два трупа, сваленные в ванну наверху; вытекающая из них кровь сливалась прямо в канализацию. Ратко не мучился угрызениями совести: пожилая супружеская пара, нанятая присматривать за домом на то время, пока владельцы отдыхали на Корфу, были помехой. Несомненно, это были преданные слуги, но от них требовалось избавиться. И на то были веские причины: устроившись у небольшого квадратного окошка, не зажигая света, Ратко Павич прекрасно видел особняк напротив, а два параболических микрофона позволяли достаточно отчетливо слушать разговоры в помещениях, выходящих окнами на улицу.

Все равно утро тянулось невыносимо медленно. Между половиной девятого и четвертью десятого в здание шли на работу обслуживающий персонал и технические работники. Приходили посетители, заранее договорившиеся о встрече: высокопоставленный сотрудник министерства иностранных дел Нидерландов, затем заместитель министра по делам образования, культуры и науки. Верховный комиссар ООН по вопросам беженцев, затем директор Отделения развития при ООН, а за ним чиновник из Европейской экономической комиссии. Остальные члены группы Ратко наблюдали за зданием, окружив его по всему периметру. Один из них, Симич, разместился на крыше того же самого voorhuis, на высоте четвертого этажа. Никто из них еще не видел никого похожего на Пола Джэнсона. Что было неудивительно. Попытка проникнуть в здание Фонда Свободы среди бела дня была бы чистейшим безумством, хотя Джэнсон был знаменит тем, что делал невозможное как раз потому, что это было невозможно.

Сидеть в засаде было муторно и нудно, но эта задача требовала абсолютной незаметности, что как раз устраивало Павича, так как он был «меченым». Рваный блестящий шрам, пересекающий лицо от правого глаза до подбородка, – наливающийся кровью, когда Ратко злился, – делал его внешность очень запоминающейся. Он меченый: эта мысль не покидала его сознание с тех пор, как его полоснули ножом для резки рыбы. Боль рассеченной плоти померкла перед сознанием того, что он больше никогда не сможет заниматься оперативной работой. Разумеется, как снайпер он был невидим, как и его винтовка «вальмет» с глушителем, готовая в любую минуту выпустить пулю. Но по мере того, как время шло, Ратко начинал все больше сомневаться, наступит ли когда-нибудь эта минута.

Борясь со скукой, он время от времени наводил прицел на миниатюрную рыжеволосую секретаршу за столиком у входа. Наблюдая за движениями ее бедер, Ратко ощущал прилив приятного тепла в области паха. У него есть что ей предложить – это точно. Ратко вспоминал боснийских женщин, с которыми он и его приятели развлекались несколько лет назад, – вспоминал лица, искаженные ненавистью и страхом, что так напоминало выражение вожделения. Для этого требовалась лишь небольшая работа воображения. Овладевая ими, Ратко получал самое большое наслаждение от сознания полной беспомощности своих жертв. Ничего подобного он не испытывал прежде, общаясь с женщинами. Не имело никакого значения, что у него изо рта плохо пахнет, что от него несет потом: они были полностью в его власти. Эти женщины понимали, что должны покориться, сделать все, что от них требуют, иначе их родителей, мужей и детей расстреляют у них на глазах, после чего с ними самими без жалости расправятся. Настроив оптический прицел, Ратко представлял себе рыжеволосую, связанную и распятую на кровати, с закатившимися глазами и посеревшим лицом, отдающую свое нежное тело его сербскому мужскому естеству.

На этот раз ему не пришлось прибегать к оптическому прибору. Небольшой кортеж из трех черных «Мерседесов» величественно свернул с Стадехойдерскаде на Лейдсестраат и остановился у подъезда штаб-квартиры Фонда Свободы. Водитель в форме, вышедший из среднего лимузина, почтительно открыл заднюю дверь. Мужчина в темном костюме, очках в роговой оправе и шляпе с мягкими полями постоял у лимузина, наслаждаясь величественной картиной прямой как стрела Принсенграхт. Водитель в форме, судя по всему, по совместительству секретарь министра, нажал кнопку звонка у резной двери. Ровно через десять секунд дверь отворилась.

Водитель обратился к рыжеволосой секретарше:

– Мадам, министр иностранных дел Чешской республики Ян Кубелик.

Уловленные двумя направленными микрофонами, голоса были глухими, но достаточно внятными.

Бросив своему помощнику несколько слов по-чешски, министр знаком отпустил его. Водитель вернулся в лимузин.

– У вас такой вид, будто вы меня не ждали, – сказал мужчина в элегантном темно-синем костюме секретарше.

Та широко раскрыла глаза.

– Ну что вы, мистер Кубелик. Мы очень рады видеть вас у себя.

Ратко улыбнулся, вспомнив, какой переполох вызвал среди сотрудников фонда телефонный звонок, случившийся тридцать минут назад, в котором их предупредили, что недавно назначенный министр иностранных дел Чешской республики сможет встретиться с исполнительным директором в назначенное время. Перепуганные чиновники проверяли и перепроверяли свои записи, ибо нигде не было никаких указаний на то, что существовала предварительная договоренность об этой встрече. Никто не хотел взять на себя вину за ошибку в планировании распорядка дня, однако найти виновного нужно было обязательно. В свой оптический прицел «шмидт и бендер» Ратко злорадно наблюдал беспокойство миниатюрной рыжеволосой секретарши. «Всего две недели назад вы назначили на одно и то же время встречи с министром иностранных дел Швеции и сотрудником программы разоружения ООН», – заявила она, отчитывая одного особо тупоголового младшего секретаря. Тот попытался было возразить, что в данном случае он не виноват, однако прозвучавшая в его голосе растерянность была принята за признание вины. Пришедший на помощь младшему секретарю старший секретарь предположил, что в ошибке, скорее всего, виновна чешская сторона, однако прямо сообщить об этом было бы немыслимым нарушением дипломатического протокола.