Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт - Страница 90

– Да, – просто ответил Джэнсон.

Она помолчала.

– Ты смотришь на меня как на раненое животное, – наконец сказала она.

– Быть может, мы оба раненые животные, – мягко возразил Джэнсон. – А нет ничего опаснее раненого зверя.

Пока женщина отдыхала, Джэнсон спустился вниз, в комнату, превращенную Аласдэром Свифтом, владельцем коттеджа, в рабочий кабинет. Перед ним лежали статьи, скачанные через Интернет из газет и других периодических изданий. Все статьи были посвящены Петеру Новаку – сотни рассказов о жизни и работе великого филантропа.

Джэнсон читал их как одержимый, охотясь на то, что, скорее всего, ему было не суждено найти: ключ, наводка, случайная крупица информации, имеющей огромное значение. Что-то – все равно что, – что объяснит, почему был убит великий человек. Что-то, что позволит сузить круг поисков. Джэнсон искал рифму – мелочь, ничего не значащую для других, но входящую в резонанс с тем, что укрыто где-то в глубинах его подсознания. «Нам известно больше, чем мы знаем», – как любил говорить Демарест: человеческая память хранит множество фактов, которые человек не может извлекать оттуда сознательно. Джэнсон читал, просто впитывая информацию: не пытаясь решить проблему, а лишь надеясь усвоить то, что читал, без предубеждений и ожиданий. Будет ли это беглое упоминание об обозленном конкуренте? О скрытой неприязни, тлеющей в международном финансовом сообществе? О конфликте со своими предшественниками? Или с каким-то другим, еще неизвестным врагом? Джэнсон не знал наперед, что именно он ищет, и не строил догадок на пустом месте, так как это лишь ослепило бы его, помешало увидеть то, что можно заметить только непредвзятым взглядом.

Враги Новака – не обольщает ли он себя? – теперь были и его собственными врагами. Если это так, что еще у них общего? Нам известно больше, чем мы знаем. Однако чем дольше Джэнсон вчитывался, до рези в глазах, тем крепче становилось его убеждение, что он знает все меньше и меньше. Время от времени он подчеркивал какое-то место, поражаясь, как мало отличались друг от друга эти подробности. Бесчисленные пересказы финансовых подвигов Петера Новака, бесчисленные упоминания о его детстве в разоренной войной Венгрии, бесчисленные славословия в адрес его благотворительных акций. В «Дальневосточном экономическом обозрении» Джэнсон прочитал:

В декабре 1992 года Петер Новак объявил о своей новой амбициозной программе. Он выделил 100 миллионов долларов на поддержку ученых из бывшего Советского Союза. Его программа была направлена на то, чтобы замедлить утечку мозгов из страны, избавить советских ученых от соблазна принять заманчивые предложения в таких государствах, как Ирак, Сирия и Ливия. Это лучший пример деятельности Новака. Пока Западная Европа и Соединенные Штаты, заламывая в отчаянии руки, гадали, как помешать распылению научных талантов бывшей сверхдержавы, Новак делал что-то конкретное в этом направлении.

«Сказать по правде, мне проще деньги зарабатывать, чем тратить», – широко улыбаясь, говорит Новак. В личной жизни он остается человеком простым, невзыскательным. Каждое утро начинается со спартанского завтрака из гречневой каши. Новак подчеркнуто избегает роскошных курортов и великосветской жизни, так любимой плутократами.

Даже маленькие, милые чудачества Новака – подобно неизменной гречневой каше по утрам – переходили из одной статьи в другую: постоянно присутствующий «осадок» ткани, из которой соткана человеческая личность, затертые штампы, устилающие дно газетных сообщений. Время от времени попадались упоминания о расследовании деятельности Новака после «черной среды» в Великобритании и заключении, суммированном главой МИ-6, – словами, процитированными Филдингом: «Единственным законом, который нарушил этот тип, был закон средних величин». В другой широко цитируемой фразе Петер Новак объяснял свою относительную сдержанность в общении с прессой. «Разговаривать с журналистом – все равно что танцевать с доберманом, – сострил он. – Никогда не знаешь, что он сделает в следующий момент: лизнет тебе руку или вцепится в горло». Красной нитью проходили высказывания государственных деятелей старшего поколения относительно роли Новака в восстановлении гражданского общества и содействии в разрешении конфликтов. Вскоре абзацы журналистской прозы начали сливаться друг с другом; одни и те же фразы повторялись с незначительными изменениями, словно вышедшие из одной пресс-формы. Вот, например, лондонская «Гардиан»:

«Время, когда можно было отмахнуться от Петера Новака, осталось в прошлом, – говорит Уолтер Горовиц, бывший посол Соединенных Штатов в России. – Теперь он стал игроком, притом одним из самых значительных. Он ни от кого не зависит. Новак приезжает туда, куда хочет, и делает то, что считает нужным. Он очень нетерпелив в общении с государственными учреждениями. Это единственное частное лицо, проводящее собственную внешнюю политику – и воплощающее ее в жизнь». Горовиц озвучил мысль, получающую все большее распространение во внешнеполитическом ведомстве его страны: у правительств больше нет возможностей и желания претворять определенные инициативы, и этот вакуум заполняется самопровозглашенными частными властелинами вроде Петера Новака.

Помощник Генерального секретаря ООН по делам Совета Безопасности Йаако Торвальдс говорит: «Работать с ним – все равно что иметь дело с дружелюбной, миролюбивой, независимой величиной. ООН старается согласовать свой подход к зонам конфликта с Германией, Францией, Великобританией, Россией – и с Петером Новаком».

В «Ньюсуике» повторяются те же самые хвалебные отзывы:

Что так выделяет венгерского аристократа? Начнем с его небывалой уверенности в своей правоте, абсолютной убежденности, сквозящей в его речах и поступках. «Я занимаюсь государственными делами не для того, чтобы пощекотать себе нервы», – говорит Петер Новак. Безукоризненно скроенный костюм не скрывает его физическую силу. Сейчас, после того, как он многократно вступал в единоборство с мировым рынком и почти неизменно одерживал победы, эта игра, должно быть, перестала его волновать. Однако помощь в возрождении гражданского общества в таких беспокойных регионах, как Босния и государства Средней Азии, является серьезным испытанием даже для такого человека, как Петер Новак.

Через несколько часов Джэнсон услышал негромкие шаги босых ног по терракотовым плиткам. Женщина наконец вышла из своей спальни, накинув хлопчатобумажный халат. Джэнсон встал. У него в голове слились в сплошной хоровод имена и даты, мутный поток фактов, из которого он еще не отфильтровал крупицы правды.

– Шикарное место, – сказала женщина.

Джэнсон был рад возможности отвлечься.

– Триста лет назад здесь, на склоне горы, был построен монастырь. Затем почти все здания были разрушены, а то что осталось, заросло лесом. Мой друг, купив это место, вбухал в него много денег, превратив развалины в этот уютный коттедж.

Джэнсона привлекли сюда не красоты здешних мест, а положение дома, уединенное и изолированное. В окна фасада был виден зазубренный горный пик, возвышающийся над лесом. Зеленое покрывало тут и там разрывалось серыми полосами обнаженных каменных россыпей – издалека деревья казались мхом, облепившим склоны горы. Пик вырисовывался на фоне лазурного неба, в котором кружили, медленно поднимались и стремительно падали вниз черные птицы. Их движения казались координированными, но какими-то бесцельными. Вдалеке стояла увитая виноградом беседка, а рядом с ней возвышалась колокольня, одно из немногих уцелевших сооружений монастыря, насчитывающая несколько столетий.

– То, где я была, нисколько не напоминает обычный коттедж, – заметила женщина.

– Ну, мой друг в ходе восстановительных работ обнаружил много уцелевших фресок. Кроме того, он собирал настенную живопись и в других виллах. У него на этот счет маленький бзик.