Серебряный орел - Кейн Бен - Страница 38

Впрочем, ничего удивительного в этом не было. В современном ненадежном политическом климате тот, кто действовал уверенно, часто мог не опасаться закона. Именно так годами вели себя Клодий и Милон.

— Госпожа, мы ветераны, а не воры. — Секунд смерил ее суровым взглядом.

— Конечно, — пробормотала Фабиола. — Извини.

— Теперь домус принадлежит Митре, — просто ответил он.

— И вы живете здесь?

— Нам дарована такая привилегия, — ответил Секунд. — Это самое священное место в Риме. Его нужно защищать.

Оставив товарищей у статуи Митры, Секунд повел Фабиолу и Секста по коридору и обогнул то, что должно было быть углом центрального двора. Под ногами у себя они видели простую, но хорошо выложенную мозаику с типично римским рисунком, представлявшим собой концентрические окружности, волны и водовороты. Они миновали множество комнат, которые казались необитаемыми; за открытыми дверьми не было ничего, кроме голых стен и полов.

Наконец Секунд остановился перед комнатой, из которой доносился сильный запах уксуса — главного дезинфицирующего средства, использовавшегося римскими врачами.

— Янус! — крикнул он.

Фабиола подтолкнула Секста вперед и следом за ним вошла в валетудинариум, военный госпиталь. Как ей предстояло выяснить позже, он ничем не отличался от палатки в полевом лагере. Приемную заменял низкий столик, стоявший у двери. На деревянных настенных полках располагались свитки из телячьей кожи, металлические инструменты, глиняные горшки и стеклянные мензурки. На полу стояли открытые сундуки, наполненные свернутыми тюфяками и одеялами. В задней части комнаты находились низкие койки, ни одна из которых не была занята. Рядом с ними — исцарапанный стол, окруженный множеством масляных ламп, стоявших на грубых металлических подставках. С каждой ножки стола свисали толстые веревки; его крышку покрывали темные пятна, похожие на не отмытые до конца следы запекшейся крови.

С кожаной табуретки в углу встал русоволосый узколицый человек в потертой военной тунике, украшенной двумя фалерами, и вежливо поклонился Фабиоле. Как все воины, он носил пояс с кинжалом в ножнах. Человек подошел к ним, негромко цокая подошвами калиг, подбитых гвоздями.

Фабиола учтиво поклонилась ему. Товарищи Секунда могли выглядеть бродягами, но все они вели себя с тихим достоинством.

— Что это? — спросила она, кивком показав на стол.

— Операционная, — спокойно ответил русоволосый лекарь.

При мысли о том, что к этому столу привязывали людей и вскрывали им внутренности, у Фабиолы свело живот.

Янус подвел к столу Секста.

— Стрела? — негромко, но властно спросил он.

— Да, — пробормотал раб, послушно наклоняя голову для осмотра. — Я сам вырвал ее.

Янус неодобрительно цокнул языком и начал прощупывать пустую глазницу, разыскивая другие повреждения. Секунд заметил удивление Фабиолы.

— Когда наконечники выходят наружу, они повреждают плоть. Оставляют рваные и очень опасные раны, — объяснил он. — Раны от ножей и мечей куда чище.

Она сморщилась. Ромул!

— Мы в легионах видели и не такое, — пробормотал Секунд. — Война — дело жестокое.

Тут Фабиола едва не потеряла сознание.

— Что случилось? — заволновался Секунд.

Почему-то Фабиола не смогла скрыть от него правду. Боги дважды свели ее с Секундом за несколько дней; ветеран должен был ее понять.

— Мой брат был в Каррах, — объяснила она.

Секунд смерил ее удивленным взглядом.

— Как это случилось? Разве он принадлежал Крассу?

Конечно, он знал ее прошлое. Знал, что она была рабыней. Фабиола тревожно покосилась на Януса и Секста, но те были заняты своим делом и ничего не слышали. Лекарь уложил раба на стол и начал смывать с его лица кровь влажной тряпкой.

— Нет. Он сбежал из Лудус магнус и вступил в армию.

— Раб служил в легионе? — рявкнул Секунд. — Это запрещено под страхом смертной казни!

Но Ромула не разоблачили и не казнили, подумала Фабиола. Брат был не глупее ее. Он наверняка нашел какой-то выход.

— Он был с галлом, — продолжила она. — Гладиатором-чемпионом.

— Понятно, — задумчиво ответил ветеран. — Если так, они могли вступить в когорту наемников. Там требования ниже.

— Ромул был храбрым! — обиженная его словами, огрызнулась Фабиола. — И мог утереть нос любому легионеру!

— Я поторопился с выводами, — покраснев, ответил Секунд. — Если этот мальчик похож на тебя, то у него должно быть львиное сердце.

Но Фабиола не успокоилась.

— Посмотри! — Она показала на Секста. — Он раб. Но защищал меня даже тогда, когда его тяжело ранили. И то же делали остальные, пока их не убили.

Секунд поднял руки, показывая, что сдается.

— Я имел в виду не это. — Он посмотрел ей в глаза. — Рабам позволено почитать Митру. Вместе с нами. Как равным.

Тут уже смутилась Фабиола. Секунд оказался непохожим на большинство граждан Рима, которые относились к рабам как к животным. Даже после манумиссии мало что менялось; она привыкла к высокомерным взглядам аристократов, знавших о ее прошлом. Фабиола от души надеялась, что ее дети — если их ей даруют боги — не будут страдать от того же унижения.

— Что ты имеешь в виду?

— Основные догматы нашей религии — правда, честь и смелость. Этими качествами может обладать каждый — и консул, и простой раб. Для Митры все мы — братья.

Мысль была чуждая и невероятная; Фабиола никогда такого прежде не слышала, но ей это очень понравилось. В Риме рабам позволяли почитать богов, но признать их равными себе для хозяев было немыслимо. Место рабов в обществе оставалось прежним — на самом дне. Единственными, кто мог попытаться изменить положение, были жрецы. Но сытые и холеные священнослужители городских храмов были всего лишь устами государства: они никогда не высказывали подобных идей. Ведь это грозило нарушением статус-кво — порядка, позволявшего десяткам тысяч аристократов и простых горожан править сотнями тысяч рабов. Неужели бог — солдатский бог — может видеть то, что скрыто за обликом раба? Поразительно…

Фабиола подняла голову и посмотрела в глаза Секунду.

— А женщины? — спросила она. — Им можно почитать Митру?

— Нет, — ответил он. — Это не разрешается.

— Почему?

От ее дерзости у Секунда напряглась челюсть.

— Мы солдаты. А женщины — нет.

— Я сегодня дралась! — пылко заявила Фабиола.

— Это не то же самое, госпожа, — бросил он. — Так что не требуй от нашего гостеприимства слишком многого.

Глава IX

ЗНАМЕНИЯ

Маргиана, зима 53/52 г. до н. э.

За время болезни Пакор, казалось, сильно постарел. Его обычно смуглая кожа так и не обрела прежнего здорового цвета, а отливала восковой бледностью, подчеркивавшей впалые щеки и появившуюся обильную седину в волосах. Парфянин страшно исхудал, его прежняя, подогнанная по фигуре одежда теперь болталась, как мешок, на костлявом теле. Но самое главное, он остался в живых. Это само по себе было чудом. Несмотря на изнурительные приступы сильнейшего жара и озноба, несмотря на то что из ран все еще временами продолжал сочиться грязно-желтый, ядовитый даже на вид, гной, Пакор не сдавался. Судя по всему, скифион убивал не каждого. Но спасло парфянского военачальника не только и не столько его крепкое здоровье, а в первую очередь огромное лекарское умение гаруспика и драгоценный мантар, которым тот его пользовал.

И помощь Митры, думал Тарквиний, глядя на стоявшую в углу на алтаре статуэтку. Он много часов молился перед нею на коленях, стараясь при этом, чтобы командир легиона видел его, если мог. Пакор все еще часто впадал в горячечный бред, но даже в этом состоянии воспринимал происходившее рядом с ним и не мог не оценить преданность лекаря почитаемому им богу. Тарквинию удалось выудить из командира кое-что о тайных ритуалах, которые парфяне проводили в храме Митры. Гаруспик внимательно слушал, впитывая ценную информацию. Теперь ему было известно, что статуя изображала Митру в тот момент, когда он в той пещере, где родился, убивал первозданного быка. Осуществив тавроктонию, бог передал жизненную силу быка на благо человечества. Как и любое убийство, заклание быка не могло остаться безнаказанным — потому-то Митра, вонзая нож в горло животного, смотрел в сторону.