Протокол «Сигма» - Ладлэм Роберт - Страница 106

– Что вы хотите от меня? – вновь раздался голос Шардана. Его тон теперь казался нейтральным. Он слушал; это означало, что первый шаг сделан.

– Мсье Шардан, мы располагаем информацией, которая должна быть неоценимой для вас. Мы много знаем о «Сигме», о наследниках, о новом поколении, которое захватило контроль над Корпорацией. Единственная защита – для каждого из нас – это знание.

– Дурак, от них нет никакой защиты!

Бен повысил голос.

– Черт бы побрал все это! Вы же на весь мир славились своим рационализмом. Шардан, если вы утратили его, значит, они победили! Неужели вы сами не видите, насколько неразумно рассуждаете? – И добавил уже более мягким тоном: – Если вы прогоните нас, то будете все время терзаться вопросом: а что же такое они хотели мне сказать? А может быть, у вас никогда больше не окажется возможности…

Внезапно из квартиры раздался звон разбитого стекла, и сразу же за ним грохот и громкий стук.

Удалось ли Анне благополучно пробраться через окно в квартиру Шардана? Ответ он узнал уже через несколько секунд, услышав ее громкий и ясный голос.

– Я отобрала у него дробовик! Теперь он направлен на него самого. – Эти слова, вероятно, были обращены не только к Бену, но и к самому Шардану.

Бен шагнул к открытой двери и вошел во все еще темную комнату. В первый момент он не видел ничего, кроме теней; когда же через несколько секунд его глаза привыкли к темноте, он разглядел Анну. Смутно вырисовываясь на фоне окна, завешенного плотной шторой, она держала в руках длинноствольное охотничье ружье.

И еще он увидел медленно поднимавшегося на трясущиеся ноги мужчину, вернее, старца, облаченного в странный тяжелый халат с накинутым на голову капюшоном. Судя по внешнему виду, Шардан не был слишком уж энергичным – самый настоящий затворник.

Было совершенно ясно, что здесь произошло. Анна, разбив стекло, прыгнула прямо на длинный ствол неуклюжего ружья, выбила его из рук хозяина квартиры и, конечно же, уронила и его самого.

Несколько мгновений все трое стояли молча. Было слышно, как дышит Шардан – тяжело, почти надрывно; его лицо спряталось в густой тени под капюшоном.

Убедившись в том, что Шардан не делает попыток извлечь из своего одеяния, очень напоминавшего монашескую рясу, еще какое-нибудь оружие, Бен быстро разыскал выключатель. Когда вспыхнул свет, Шардан резко отвернулся от них, встав лицом к стене. Неужели он все же хотел извлечь еще какую-нибудь пушку?

– Замрите! – рявкнула Анна.

– Воспользуйтесь вашим прославленным здравым смыслом, Шардан, – сказал Бен. – Если бы мы хотели убить вас, то вы уже были бы мертвы. Должно быть совершенно очевидно, что мы пришли сюда не за этим!

– Повернитесь к нам лицом, – приказала Анна.

Шардан несколько мгновений молчал, а потом произнес скрипучим голосом, не слишком-то похожим на тот баритон, которым говорил всего пару минут назад:

– Будьте поосторожнее со своими желаниями.

– Живо, черт возьми!

Двигаясь, как будто в замедленном кинопоказе, Шардан повиновался, и когда Бен осознал, что он видит перед собой, его желудок словно подпрыгнул к самому горлу, и его чуть не вырвало. Анне тоже не удалось скрыть, как от потрясения у нее приостановилось дыхание. Это был ужас, превышающий всякое воображение.

Вместо лица они увидели перед собой почти полностью лишенную каких-либо черт массу рубцовой ткани, каждый клочок которой поразительно отличался от соседнего. Кое-где она была неровной, словно изрытой, а в других местах сверкала, будто зеркало. Обнаженная плоть казалась покрытой лаком или облепленной целлофаном. Открытые капилляры превращали овал, который некогда был лицом этого человека, в багровый кусок воспаленного мяса, на котором выделялись темно-лиловые завитки варикозных сосудов. Пристально уставившиеся на пришельцев дымчато-серые глаза, лишенные век, казались совсем не к месту на этом лице – два больших стеклянных шарика, выпавших из кармана растеряхи-ребенка на разбитую щебеночную дорогу.

Бен поспешно отвел глаза, но тут же сделал над собой усилие и заставил себя снова посмотреть на это лицо. Теперь он увидел больше деталей. Посреди ужасно изрытой, словно кружевной, вогнутой центральной части зияли два носовых отверстия, расположенных выше, чем когда-то были ноздри. Ниже он разглядел рот, который мало чем отличался на вид от обычной глубокой раны – рана внутри раны.

– Боже милосердный, – медленно выдохнул Бен.

– Вы удивлены? – осведомился Шардан. Трудно было поверить, что слова доносятся из зияющей раны – рта. Легче было подумать, что это кукла чревовещателя, изготовленная каким-то садистом в припадке обострения безумия. Затем послышался смех, больше похожий на кашель. – Сообщения о моей смерти были очень близки к истине во всем, что не касалось самого факта смерти. «Обгоревший до неузнаваемости» – да, именно таким я и был. Я должен был погибнуть в пламени. И часто жалею, что этого не произошло. То, что я выжил, чистая случайность. Чудовищно. Это худшая судьба, какая только может ожидать человека.

– Они пытались убить вас, – прошептала Анна. – Но потерпели неудачу.

– О, нет. Я полагаю, что в основном они вполне преуспели, – возразил Шардан и как будто подмигнул: темно-красный мускул, окружающий одно из его глазных яблок, конвульсивно дернулся. Было совершенно ясно, что даже такое простое действие, как разговор, дается ему с трудом и причиняет боль. Он произносил слова с преувеличенной точностью, но из-за повреждений некоторые согласные звучали весьма невнятно. – Мой близкий доверенный человек заподозрил, что они могут попытаться устранить меня. Уже шли разговоры об устранении angeli rebelli. Он примчался в мое загородное поместье – но слишком поздно. Здание превратилось в обугленные руины, пепел и почерневшие головешки. И мое тело, вернее, то, что от него осталось – такое же черное, как все эти обломки. Впрочем, моему другу показалось, что он нащупал пульс. Он доставил меня в крошечную провинциальную больницу, расположенную в тридцати километрах, рассказал им сказку об упавшей керосиновой лампе, назвал вымышленное имя. Он был очень осторожен. Он понимал, что, если бы мои враги узнали, что я выжил, они предприняли бы еще одну попытку и наверняка разделались бы со мной. Я пролежал в этой сельской больничке несколько месяцев. У меня было обожжено более девяноста пяти процентов тела. Никто не надеялся, что я выживу. – Он говорил отрывисто, но все же мерно, как загипнотизированный; было совершенно ясно, что он никогда еще не рассказывал эту историю вслух. Затем хозяин сел на деревянный стул с высокой спинкой; по-видимому, его силы иссякли.

– Но вы, несмотря ни на что, выжили, – заметил Бен.

– У меня не хватило силы на то, чтобы заставить себя перестать дышать, – ответил Шардан. Он снова сделал продолжительную паузу – даже воспоминания о боли заставляют переживать ее заново. – Меня хотели перевести в столичную больницу, но, конечно, я не мог согласиться на это. Все равно, мне ничего не могло помочь. Вы в состоянии вообразить себе, на что похоже существование, когда само сознание не является ничем другим, кроме ощущения боли.

– И все же вы выжили, – повторил Бен.

– Мучения мои далеко превышали меру, которая определяет страдания, предназначенные людям. Перевязки представляли собой кошмар, не поддающийся воображению. Даже я сам с великим трудом переносил зловоние некротизированной ткани, а медиков, входивших в мою палату, частенько рвало. А потом, когда сформировалась грануляционная ткань, меня ждал новый ужас – контрактура. Шрамы стали стягиваться, снова и снова вызывая страшные мучения. Даже теперь боль, которую я испытываю каждое мгновение каждого дня, превосходит все то, что мне пришлось перенести за всю предшествующую жизнь. За то время, когда у меня была жизнь. Вы не можете смотреть на меня, не так ли? Никто не может. Но и я тоже не в состоянии смотреть на самого себя.

Анна заговорила, не позволяя установиться паузе; она отчетливо понимала, что между ними и изувеченным стариком необходимо восстановить нормальный, человеческий контакт.