Фантастика 1986 - Непомнящий Тихон Алексеевич - Страница 77

Тональная организация — вот его первый компонент. Не говоря уж о производстве и распределении материальных и духовных ценностей, наука, литература, искусство, быт, семья — практически все аспекты человеческой жизни и деятельности в обоих произведениях включены в единый механизм, действующий по раз заведенному порядку и направляемый некой высшей волей. Границы между личным и общественным почти не существуют: поскольку вездесущее государство организует индустрию развлечений, оно распоряжается по собственному усмотрению и свободным време нем своих граждан или, вернее, подданных.

Главная черта всякой суперорганизации, по мнению авторов, заключается в том, что она становится самоцелью. Именно таково устройство «прекрасного нового мира» и общества 1984 года: хотя официальной целью государства прокламируется всеобщее благоденствие и счастье, в действительности вся его деятельность подчинена задаче самоохранения. Это особенно наглядно проявляется в том, что даже правящая верхушка (десять «мировых контролеров» у Хаксли, таинственный «большой брат» и его ближайшие соратники у Оруэлла) вынуждена подчинять свою волю и страсти мистическому «общему интересу», который каким-то непостижимым образом не отвечает буквально ничьим реальным интересам.

В отличие от обычных лидеров, будь то харизматический вождь ли просто диктатор, эти люди не формулируют целей направления не извлекают из своего положения никаких особых выгод.

Несмотря на кажущуюся бесконтрольность верховной власти, она представляет собой нечто вроде блока автоматического управения, встроенного в машину и составляющего в конечном счете одну из ее деталей. Все, от стоящих у подножия социальной пирамиды до правителей, — рабы этой государственной машины. Характерно, что отдельные представители правящей элиты (вроде Мусфы Монда в «Этом прекрасном новом мире» и О'Брайена в «1984») довольно здраво судят обо всем и понимают вопиющую несправедливость заведенных порядков, но у них даже не мелькает мысль предпринять что-либо для их изменения. Да и могут ли винтики покушаться на механизмы? А диктаторы в антиутопиях Хаксли и Оруэлла — те же винтики, разве что более крупного калибра.

Подчинение организации задачам сохранения статус-кво провляется и в других чертах социальной структуры. Антиутопичесие общества разделены на классы или касты, причем деление это носит чрезвычайно жесткий характер, какая-либо социальная мобильность практически исключена. В «Этом прекрасном новом мире» насчитывается пять каст (альфа, бета, гамма, дельта, псилон), а общество «1984» состоит, по существу, из двух основных классов — управляющих и управляемых.

Следующая черта антиутопических обществ Хаксли и Оруэлла, представляющая прямое продолжение или даже компонент тотальной организации, — это тотальный контроль. Жизнь людей независимо от того, к какой социальной среде их причислила судьба, регламентирована до мельчайших подробностей, каждый их шаг запланирован, и любое отклонение от этого порядка, сходного с бесконечным однообразным бегом часовых стрелок по окружности циферблата, решительно пресекается.

Контролируется быт. В оруэллианском «1984» у каждого в жилье обеспечено постоянное присутствие соглядатая. Это достигается посредством телевизора, который позволяет наблюдать извне за всеми занятиями хозяев. По телевизору же проводятся двухминутные кампании любви к «большому брату» и ненависти к его главному противнику (бог — дьявол), причем если кто-либо не выказывает в ходе процедуры должного рвения, то это не остается незамеченным для зоркого глаза, укрытого за телеэкраном.

Контролируется секс, правда различными методами, в зависимости от функционального назначения социальных групп. Классу управляющих надлежит сохранять идеологическую «чистоту» и нетерпимость ко всякому инакомыслию, а поскольку сексуальные влечения погружают в стихию низменных страстей, расслабляют волю и могут отвлекать от высоких помыслов, постольку они воспринимаются как нечто крайне нежелательное в этой среде. Соответственно к браку относятся как к неизбежному злу, внебрачная связь даже между одинокими мужчиной и женщиной рассматривается как тяжкий антиобщественный проступок, а половую энергию молодежи направляют в организованное русло путем поголовного вовлечения ее в «антисексуальную лигу».

Совершенно иное отношение к сексу в пролетарской среде. Здесь он расценивается не только как необходимое условие воспроизводства рабочей силы и пополнения беспрерывно воюющей армии, но, что не менее важно, и как эффективное средство заполнения короткого досуга, сублимации всяких нежелательных раздумий. Поэтому принимаются все меры для поощрения сексуальной свободы, и даже специальный сектор в департаменте информации занят производством дешевеньких порнографических изданий.

Но, пожалуй, особо тщательному контролю подвергается мысль. В обществе 1984 года повсюду снуют агенты специальной «полиции по наблюдению за мыслями»: стоит кому-либо на секунду отвлечься от благочестивых размышлений о величии и праведности существующего общественного порядка, неосторожным словом или жестом выдать прокравшуюся в мозг крамольную идею, как песенка его спета.

Итак, тотальная организация, тотальный контроль, тотальный обман и самообман — вот «три кита», на которых строятся общество 1984 года и «прекрасный новый мир». Но здесь сходство двух романов кончается, и начинаются существенные различия между ними, прежде всего в самом важном — в вопросе о происхождении.

Романы Хаксли и Оруэлла различаются не только философской глубиной, но и политической ориентацией. Первый, по существу, возлагает ответственность за изуродованное будущее на капиталистический строй. Тоталитаризм в «Этом прекрасном новом мире» есть нечто вроде неизбежной функции бездушного техницизма, без него попросту распалось бы доведенное до своего логического завершения «потребительское общество»; у Оруэлла, наоборот, техницизм становится функцией тоталитаризма, именно последний, взращенный на наполеоновских страстях, служит истоком сдерживания технического прогресса или использования его во вред человеку.

А ответственность за все кошмарные последствия тоталитаризма в «1984» возлагается без обиняков как на фашизм, так и на коммунизм. Другими словами, Оруэлл фактически перенес в свой роман несостоятельную концепцию тех западных политологов, которые игнорируют социальную природу власти, придают ей абстрактное самодовлеющее значение, из нее выводят общественные отношения, а не наоборот.

Неприязненные чувства по отношению к «коллективизму» явственно дают о себе знать и в «Этом прекрасном новом мире». В сущности, это та же казарма, что и в «1984», только ее основательно вымыли, поскребли, приукрасили, навели лоск. А если вдуматься, не сразу решишь, что хуже: быть полуголодным, придавленным работягой или сытым и беспечным придурком с тщательно промытыми от рождения мозгами.

Так, после немалого расхождения антиутопии Хаксли и Оруэлла вновь сходятся. Оба неверно оценили социализм, его возможности и перспективы, приняли за проявления нового общественного строй отрыжки и рецидивы прошлого, возложили на него едва ли не равную с эксплуататорским строем ответственность за изуродованное — пусть ради предупреждения современникам и потомкам! — будущее. С этим связано и наше замечание, что английские романисты описали не совсем то или совсем не то общество, какое имели в виду.

Социализм по самой этимологии этого понятия означает коллективизм, но в отличие от «олигархического коллективизма» Оруэлла — коллективизм демократический, ставящий своей целью и равенство людей, всесторонне свободное развитие личности. В утверждении гармоничного соотношения между личным и общественным заключена, можно сказать, сверхзадача переживаемой нами революционной эпохи.

За 1984 годом следует 1985-й. И он не остался без внимания пророков грядущего. Энтони Берджес, взявшийся изложить свою версию тоталитаризма в нашумевшей на Западе книге под названием «1985», выбором даты подчеркивает прямую преемственную связь с Оруэллом.