За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович - Страница 42

42

Штаб бригады постоянно обрабатывал опыт прошедших боев. Вечером тридцать первого октября комбриг, вернувшийся с осмотра позиций, столкнулся в сенях с Кульвинским. Начальник штаба и командир вышли на крыльцо и пару минут молча курили. Потом подполковник резко потушил окурок и повернулся к Катукову. Комбриг внимательно слушал своего начштаба, понимая, что Кульвинскому нужно высказаться. Подполковник говорил о тех, трехнедельной давности, боях под Орлом, которые принесли известность бригаде и награды выжившим. Они не придумали ничего нового, танковые засады, которыми все так гордились, описаны еще в довоенных наставлениях. Вся заслуга командования 4-й танковой в том, что эти приемы были применены на практике. Подумать только, они всего лишь сделали то, что положено, и такой результат! Да, немцы совершали ошибки, но, если честно, бригада их наворотила не меньше. И комбриг, и начальник штаба учились всему этому до войны, должны были учиться, так же, как командиры батальонов. Так почему же сейчас они словно открывают все заново: рыть окопы полного профиля, оборудовать ложные позиции, маневрировать, а не сидеть и ждать, пока противник сам выйдет на тебя…

Катуков, кивая, слушал своего начштаба и думал: все, что говорит подполковник, можно выразить одним предложением. К войне надо относиться серьезно. Смешно, правда? Как можно несерьезно относиться к тому, что может убить в любой момент? Но по-другому ведь не скажешь. Замаскировать свою позицию. Оборудовать запасную. Да черт с ним, просто выбрать место так, чтобы с него можно было вести огонь![21] Комбриг только что вернулся из расположения мотострелкового батальона и до сих пор не мог унять бешенство. Он чуть не расстрелял несколько человек, спасибо Бойко — вовремя остановил. Одна из рот вырыла окопы в низине, и когда в ячейках собралась вода, люди просто пошли спать под стога, сметанные неподалеку. Шоссе — важнейшее направление — не контролировалось совершенно. Роты занимали позиции сами по себе, лениво копали ямки вместо нормальных окопов и, не доведя работу до конца, бросали все и шли полкилометра в тыл за обедом. Половины командиров просто не было на месте. Комбриг не понимал этого — немцы могут ударить в любой момент, и батальону придется принимать бой. Как можно воевать в таких окопах? Как можно воевать, если люди шатаются по позициям туда-сюда и, завидев командира, пытаются улизнуть, словно нашкодившие мальчишки? Фронт подошел к Москве, а бойцы и командиры ведут себя, словно на маневрах, да что там, на прогулке! Катуков сам вытащил комбата из теплой избы и пообещал, что, если к вечеру тот не наладит все как полагается, командование бригады не обойдется без Особого отдела. Комбрига передернуло, когда он вспомнил, как мялся человек, которому не сегодня завтра вести в бой батальон, как бубнил, что у мотострелков нет инструментов. Полковник только рот раскрыл от такой то ли наглости, то ли тупости, после чего, еле сдерживаясь, объяснил: рядом с позициями батальона находится несколько деревень, и для того чтобы добыть пилы, топоры и лопаты, достаточно пройти по домам, если не дадут добром — реквизировать под расписку.

Худо-бедно, но, кажется, он заставил комбата относиться к войне серьезно, хотя, конечно, грозить расстрелом — это не дело. Впрочем, Бойко рассвирепел еще сильнее и просто снял комиссара мотострелков, поставив вместо него одного из ротных политруков. Но все эти крутые меры вряд ли поменяют что-то в головах сотен бойцов и командиров, а значит, батальон нельзя считать надежной боевой единицей. Впрочем, других у него не было. Вряд ли командарм-16 вот так, по первому требованию, выложит полковнику Катукову шестьсот человек сплошных героев, дисциплинированных и ответственных. Сомнительно, что даже сам товарищ Федоренко[22] на это способен. Придется воевать с теми, кто есть. Кажется, последнюю мысль он произнес вслух, потому что Кульвинский, начавший было развивать какой-то сложный тезис о важности процесса тактического обучения командиров, запнулся и посмотрел на комбрига красными от постоянного недосыпания глазами. Потом подполковник извинился и пошел в избу — работать. Катуков шагнул вслед, пошатнулся в дверях, задев плечом косяк, и подумал, что, наверное, надо поспать хотя бы три часа, иначе к утру он просто свалится.

* * *

Танки вползли в лес, и экипажи бросились отцеплять волочившиеся за машинами связки веток и стволов молодых березок — перед тем, как съехать с шоссе, комвзвода приказал сбросить за корму заранее заготовленные фашины. Дорога была разбита гусеницами и колесами в грязь, но выдавать расположение ударной группы Петров не собирался. Приказав маскировать «тридцатьчетверки», комвзвода отправился искать Гусева.

Танк капитана, заботливо укрытый брезентом, занимал позицию на холме. Отсюда, с опушки, КВ капитана и старшего лейтенанта Заскалько контролировали почти километр Волоколамского шоссе. Комбриг держал тяжелые танки под рукой, в своем личном резерве, поскольку считал, что раскидывать тяжелые машины по батальонам 316-й дивизии — это верный способ их потерять. Сорокашеститонные мастодонты едва доползли до Чисмены, и Катуков отдавал себе отчет в том, что ресурс моторов и подвески не беспределен. КВ прошли почти пятьсот километров по дорогам, превратившимся в реки грязи, прошли на честном слове, мате и кровавом поте водителей, потерявших в этих чудовищных маршах килограммов по пять живого веса. Полковник бесконечно уважал генерала Панфилова, но он знал, как пехота относится к танкам. Хотя машины, отправленные в засады, вроде бы по-прежнему подчинялись комбригу, Катуков понимал: каждый командир полка или батальона считает, что «коробка», отправленная для поддержки, переходит в его собственность. Так пусть уж отдуваются «тридцатьчетверки» — они все-таки полегче. БТ и броневики комбриг тоже оставил под рукой, но уже по другой причине — бои под Мценском подтвердили, что век легких танков прошел. Высокие, длинные, не многим меньше «тридцатьчетверок», они вспыхивали, как факелы, и танкисты горько шутили: на «бэтэхе» броня — только от дождика.

Капитан Гусев с кем-то разговаривал по рации:

— Что? Куда, говорит? Посылай его к чертовой матери! К чертовой матери! Прием!

Петров подошел к танку, из которого доносился рев комбата. Возле машины сидел, нахохлившись, танкист в полушубке с поднятым воротником и надвинутой на глаза ушанке. В руках у танкиста был ППШ. Увидев комвзвода, часовой поднялся, обошел танк и вскарабкался на лобовую броню. Затем он опустился на колено и пару раз стукнул прикладом в люк механика. Стальная крышка приподнялась, и изнутри высунулась голова в танкошлеме.

— Старший лейтенант Петров до комбата, — хрипло сказал часовой и спрыгнул с машины.

— Ничего он тебе не сделает, слышишь? — С открытым люком голос капитана звучал громче, судя по всему Гусев был очень зол. — Ты стоишь там, где я тебе приказал! Прием!

— Товарищ капитан с лейтенантом Самохиным разговаривает, — пояснил часовой.

— Все, выполняй! Конец связи! — рявкнул Гусев.

Через несколько секунд открылся верхний люк, и комбат вылез из башни.

— Петров, здорово! — Капитан застегнул полушубок и спрыгнул с борта машины. — Как жизнь?

— Спать очень хочется, — честно признался комвзвода.

— Это понятно, — кивнул Гусев. — Отойдем-ка покурим.

Командиры отошли от машины метров на двадцать, и комбат вытащил кисет. Петров развел руками:

— А у меня ничего нет.

— Вас что, совсем не снабжали? — удивился капитан.

— Только самое необходимое, — мрачно ответил комвзвода. — Хорошо, хоть сухой паек доставляли.

— Так табак — это ж и есть самое необходимое, — заметил Гусев и сунул кисет старшему лейтенанту.

Оба закурили.

— Вашу засаду батя первой снял, — сказал комбат. — Похоже, что от Авдотьино тоже отгонит, кончатся самохинские мучения.

вернуться

21

См. Приложение 3.

вернуться

22

Генерал-лейтенант Яков Николаевич Федоренко, начальник Главного Автобронетанкового управления РККА.