За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович - Страница 58

— Сколько времени? — спросил Катуков.

Кульвинский удивился странной просьбе — комбриг вроде бы и сам при часах, но все же посмотрел на свои.

— Без двадцати три.

— Я думал — мои врут, — генерал сдвинул рукав полушубка и посмотрел на запястье, где тикали наградные часы Кировского завода.

— Двадцать восьмая бригада вошла в Скирманово с запада, но продвижение остановлено, — доложил Никитин. — Мотострелковый батальон 28-й бригады сбит с высоты, Гусев и Бурда ведут бой в районе кладбища.

— Где 27-я бригада? — спросил комбриг.

— Прикрывает 28-ю и блокирует дорогу на Козлово, — начальник оперативного отдела сверился с картой, на которой он отмечал карандашом постоянные изменения обстановки. — 365-й полк пока в бой не вступал.

Катуков скрипнул зубами — бригады действовали вразнобой, не помогая, а зачастую и мешая друг другу. Немцы, оправившиеся от первого удара, перегруппировались и отбивались умело и отчаянно. На высоте 264.3 продолжался жестокий бой, «тридцатьчетверки» Гусева и Бурды, пересевшего на другую машину, снова атаковали кладбище, с которого вели огонь пулеметы и подошедшие из леса немецкие танки, в Скирманово Лавриненко и мотострелки отражали контратаки гитлеровцев. На поле боя сгорели КВ, две «тридцатьчетверки» и два БТ. Еще три средних танка эвакуировали на СПАМ, и Дынер со своими людьми уже начал восстанавливать поврежденные машины. Вокруг Скирманово шел жестокий бой, в котором не было места тактическим изыскам. Теперь все зависело от людей, что раз за разом поднимались в атаку, ловили броней болванки, отвечая выстрелом на выстрел.

Из хода сообщения в окоп ввалился Бойко. Сапоги, шинель и даже фуражка комиссара были перепачканы сажей и грязью:

— Какие люди! — почти не скрывая своего восхищения, сказал военком. — Гусев пришел за снарядами, второй раз! Приняли боекомплект — и тут же обратно. Ты бы их видел — на каждом попаданий по десять-двенадцать. Я хотел сказать им чего-нибудь, да потом подумал — что мне им говорить, они все сами знают еще лучше меня.

— Они бы тебя все равно не услышали, давно оглохли, — ответил комбриг. — Отойдем-ка, Михаил Федорович, на секундочку.

Тактичный Кульвинский принялся усиленно рассматривать в бинокль горящее село, подавая пример остальным. Когда комбриг и комиссар начинают выяснять отношения, под руку лучше не попадаться. Пройдя по ходу сообщения, Катуков и Бойко оказались за разрушенным домом лесника.

— Ты зачем в Марьино пошел? — резко спросил генерал.

— Как зачем? — не понял военком. — Там же наши, я комиссар, в конце концов.

— Наши? — переспросил Катуков. — Может, ты еще в Скирманово сходишь? Атаку возглавить или еще что?

— Могу и возглавить, — набычился было Бойко, но потом, видно, вспомнил, что он, в конце концов, комиссар. — Что с тобой такое?

— Ты должен быть здесь, на КП, — генерал тоже взял себя в руки и говорил уже спокойней, — неужели не понятно?

— Да за тобой вроде присмотр не требуется, — попробовал отшутиться комиссар, но запнулся, натолкнувшись на холодный взгляд Катукова.

— Ты мне нужен не для присмотра, — тихо сказал комбриг. — Ты должен быть здесь и видеть все своими глазами.

Бойко медленно кивнул. Бой шел, мягко говоря, непросто, все сроки, к которым следовало взять село, давно уже сорваны. Да, обстоятельства были неблагоприятны, противник оказался гораздо сильнее, чем предполагали, однако ответственность за действия бригады несет лично генерал-майор Катуков. Конечно, Рокоссовский не из тех, кто станет срывать злость на своих командирах, но в любом случае комбригу потребуется поддержка комиссара, который сможет засвидетельствовать: первая гвардейская сделала все, что могла. Тем более что Катукову есть что сказать командарму по поводу организации наступления, и здесь ему тоже нужно будет веское слово военкома.

— Я тебя понял, — спокойно ответил Бойко. — Давай больше не будем об этом.

— Прости. — Катуков сдвинул папаху на затылок и потер лоб. — Сорвался. Пойдем, а то штаб волноваться начнет.

Если штаб и волновался, то делал это незаметно. Никитин встретил командира сообщением, что мотострелки Малыгина снова атакуют высоту 264.3, а танковый батальон 28-й бригады при поддержке одной роты закрепился на западной окраине Скирманово. Дынер доложил, что один Т-34 будет отремонтирован к шести часам. Лавриненко пополняет боезапас, автотранспортная рота потеряла два грузовика. Штаб армии обещает воздушную поддержку — эскадрилью штурмовиков, удар может быть нанесен через полчаса. Катуков склонился над картой — авиация требовала особого внимания. Авиаторы видят сверху ничуть не лучше, чем артиллеристы из-за леса, и запросто могут разгрузиться своим по загривку. Следовательно, нацелить их лучше на Козлово, пусть проштурмуют позиции немецкой артиллерии, которая постоянным огнем прижимает к земле нашу пехоту…

Постепенно чаша весов склонялась на нашу сторону. 28-я бригада прочно закрепилась на высоте 264.3, отразив все попытки немцев отбить высоту обратно. Танки и пехота вели бой в глубине Скирманово, превратившегося в развалины. В девять часов вечера сопротивление противника резко ослабло, и гитлеровцы начали прорываться из деревни, уходя на Козлово. Большая часть села уже была в руках мотострелков, когда танки в очередной раз вышли из боя, чтобы пополнить боезапас, и в этот момент ранило старшего лейтенанта Передерия. Пехота смешалась, часть людей отошла на восточную окраину деревни. Командование принял помощник начштаба по разведке капитан Лушпа. Вместе с недавно назначенным комиссаром батальона Большаковым, он железной рукой навел порядок и снова двинул мотострелков в глубь Скирманово. Уже стемнело, применять танки стало опасно, теперь бой в деревне вела только пехота. К трем часам последний очаг сопротивления был ликвидирован, и батальон начал приводить себя в порядок. Попутно стали проявляться масштабы побоища — только в деревне насчитали двенадцать сгоревших и брошенных немецких танков. Еще пять стояли в поле возле кладбища, и два — на высоте 264.3. Сколько уничтожено пушек и минометов, из-за темноты подсчитать пока не представлялось возможным. Повсюду лежали трупы гитлеровцев.

Победа досталась дорогой ценой — первая гвардейская танковая бригада потеряла два КВ, четыре Т-34 и три БТ-7, при этом один тяжелый, два средних и два легких танка сгорели и восстановлению не подлежали. В мотострелковом батальоне из шестисот штыков осталось триста шестьдесят.

28-я бригада лишилась четырех «тридцатьчетверок», из них одна сгорела, и двух легких танков. Гораздо сильнее досталось ее мотострелкам — батальон, насчитывавший утром четыреста тридцать бойцов, сократился до ста пятидесяти. 27-я бригада, судя по всему, отделалась легко.

Катуков принимал доклады командиров групп, когда к нему подбежал один из телефонистов:

— Разрешите обратиться?

Комбриг махнул рукой, давая знак переходить к делу:

— Вас командующий вызывает!

Катуков подошел к аппарату и взял трубку, чувствуя, как все заготовленные, не раз проговоренные в уме фразы разом вылетают из головы.

— Докладывай, Михаил Ефимович, — как обычно, Рокоссовский был вежлив и говорил сдержанно, но в голосе командующего сквозила усталость.

Комбриг поискал глазами Бойко, комиссар, поймав взгляд генерала, тоже подошел к телефону. Катуков начал доклад. Осторожно подбирая слова, генерал старался излагать дело так, чтобы у командарма не возникло подозрений, будто 1-я гвардейская обвиняет кого-то в своих неудачах.

— Что там у тебя вышло с артиллеристами? — оборвал эту дипломатию Рокоссовский.

Так же аккуратно комбриг рассказал, что у него вышло с артиллеристами.

— Понятно, — ответил Рокоссовский. — Значит, дивизионы забрали, не поставив тебя в известность? Хорошо, я разберусь.

Катуков почувствовал, что ему становится жарко — выходило, что приказ забрать артиллерию исходил даже не от командарма. Кто, черт возьми, вообще командует этой операцией?