Берендеев лес - Срибный Игорь Леонидович - Страница 12

               Некоторое время снаружи царила полная тишина…

               Степан стоял, тяжело дыша, вжавшись спиною в бревна сруба, и ждал… За печкою тихонько всхлипывал Никита, всмерть перепуганный.

               Но вот снова заскрипел снег  под чьими-то ногами, и плотное тело, пахнув запахом зверя, на миг заслонило свет утренней зари. Степан занес руку для удара, но на полати полетел комок огня, сразу воспламенив холстины, которыми были накрыты полати, и полушубки, коими укрывались лесовики-отшельники.

               Степан не шелохнулся…

               Никита зарыдал в голос.

               - Дяденька Степан! - закричал малец. – Ну что им нужно от нас?! Пошто они не уйдут?!

               Его крик сыграл в битве решающую роль, ибо отвлек нападавшего и направил его в угол за печь. Плосколицый шагнул в дверь, направляясь к печи, и подставил Степану спину. Степан ударил саблею, пробив тело берендея насквозь, и тут же отпихнул его от двери ногой.

               В этот миг жестокий удар по голове опрокинул его к горящим полатям. Степан еще попытался сдюжить и не провалиться в беспамятство, но еще более страшный удар разорвал ярким сполохом его мозг, обрушив его в непроницаемо-черную темень…

               Пришел в себя Степан уже под вечер, когда солнце окрасило багрянцем верхушки сосен и елей. Голову разрывала дикая боль, и даже глазам было больно смотреть на белый свет…

               - Ну, слава тебе, Господи, - услышал он голос Никиты, будто прорывающийся сквозь плотно окутавшую его голову подушку. – Слава Богу, очухался, дядя Степан.

               Степан приподнял голову, вызвав новую вспышку невыносимой боли, но успел разглядеть сидящего у его изголовья отрока и свалку из мертвых тел, до половины загородивших вход в сруб.

               - Что сталося со мною, Никитушко? – едва ворочая чужим, непослушным языком, прохрипел Степан.

               - Дык, хватил тебя палицею по голове упырь-то! - по щекам Никиты скатились две прозрачные слезинки. – Ты когда третьего саблей-то проткнул, энтот сзади тебя шагнул да палицею, железом окованной и ударил! А как ты упал, он на тебя сверху прыгнул да душить начал. Ты уж захрипел совсем, ногами засучил… Тут уж я понял, что выручать тебя надоть, ибо удушит  тебя совсем нелюдь.  Что тогда мне делать? С отчаянности ухватил я нож, коий ты мне дал когда-то, да и в шею ему всадил по самую рукоять… Дак он-то столь могуч оказался, что нож из раны выдернул и на меня бросился. А кровища из раны его, словно ручей хлестала… - Никита заплакал, хлюпая носом и утирая слезы грязным, окровавленным рукавом сорочки...

               - Дальше-то что было? – сознание постепенно, по капле возвращалось к нему, выдавливая боль. Мутная пелена в глазах уходила, и он уже ясно видел Никиту, державшего  его голову на коленях.

               - Запнулся он о мертвое тело да грохнулся оземь. Да так грохнулся, что изба наша содрогнулася! Я от его отскочил в сторону-то, твой топор подхватил да рубанул по шее опять же! Так топор в ей и осталси… Потом я полымя тушил… Да не шибко успел-то – сгорели полати, лишь головешки осталися…

               - Ничего, Никитушко, - Степан говорил с трудом. В глазах все еще плыли темные круги.  – Ничего. Взавтра новые срубим.

               - Ды куды тебе, дядь Степан? – отрок с болью и жалостью смотрел в глаза Степана, затуманенные болью. – Ить у тебя така дырища на голове, что я уж думал, не остановить мне кровь. Я ить всю холстину, что у нас была, извел, пока кровь твою остановил. Слаб ты больно, дядь Степан. Ежели ишо кто к нам нагрянет – голыми руками возьмут. Я-то не вой ишо, такой, как ты.  И когда ишо таким-то воем стану…

               Только теперь Степан почувствовал на голове своей повязку, плотно укутавшую череп. Он потрогал повязку и, убедившись, что повязана она крепко, прошептал:

               - Ты помоги-ка мне сесть, Никита.  Хочу взглянуть на того нелюдя, что едва меня жизни не решил.

               Никита помог ему приподняться и,… глаза Степана округлились от великого изумления. Ибо на полу, скрючившись в предсмертной агонии, лежало тело шамана Дудара, поверженного отроком Никитой…

               - Да ведомо ли тебе, Никитушко, кого ты поверг в честном бою?! – Степан с восхищеньем глядел на отрока. – Ведь это шаман ихний – Дудар! Тот шаман, коего отряд татар в полсотни воинов одолеть не мог! А ты говоришь, что ты не вой! Да ты уже меня превзошел в доблести-то…

               - Ты скажешь тоже, дядя Степан, - отрок смущенно потупился, уже по-другому глядя на тело поверженного им ворога. – Вот уж не думал, что это сам Дудар-то…

               - Только пошто их четверо-то? – Степан задумался, понимая, что двое нелюдей смогли уйти. А это значит, что опасность не миновала, и нужно ждать новой беды…

               - Дык, может двое на твои ловушки попались? – спросил Никита. – Али ты запамятовал, что в лесу две колоды с кольями вострыми над тропою для них повесил?

               - И то… - прошептал Степан. Его мутило. В голове вновь тревожно молотили молоты. – Ты накрой меня чем-нито, Никита. Чтой-то морозит меня крепко…

               Его трудно, натужно вырвало клюквенным морсом, испитым ввечеру…   

Глава 12

           На следующий день Степану стало совсем худо. Оба глаза заплыли огромными синюшными мешками, его выворачивало наизнанку, но по бороде стекала только желтая тягучая слюна.

           Никита ни на шаг не отходил от Степана, которого уложил на уцелевшую в огне лавку, отвлекаясь только на неотложные дела. Он починил выбитую плосколицыми дверь, выгреб головешки от сгоревших полатей и начал сбивать новые, благо теса с осени заготовили много.  Но работа продвигалась медленно, ибо не имел отрок таких навыков в плотницком деле, коими обладал Степан.

            Тела берендеев он, как велел Степан, вытащил под навес, где они околели от мороза, завалил ветками и присыпал снегом.

            Холстины для перевязок не было, и Никите пришлось отстирывать золою использованные уже холсты. И теперь под навесом, словно струи дождя завивались на ветру длинные выбеленные ленты.

            К вечеру совсем обессиленный Степан, с трудом повернувшись на тесной лавке, прохрипел:

            - Никитушко, сынок, худо мне… Надобно идти за Мефодием, иначе, кончусь я тута. Не могу я встать да травы найти, какие надобны, да и не вспомню я, каки надобны-то. Сильно меня Дудар приложил палицею своею, будь он неладен…

            - А найду я дорогу-то, дядя Степан? Я ить только с тобою в лес ходил, да и то в другу сторону, в чащобу…

            - Объясню я тебе, сынок. Поутру пойдешь.

            Утром Никита встал до свету и быстро собрался в дорогу. Степан обсказал подробно, как идти по лесу, а потом по степи и, осенив отрока крестным знамением, сказал:

            - Ты топор-то сунь за пояс, неровен час… Много злых людей по свету ходит, да и плосколицых, поди, не всех извели… Ты как будешь в Михайловском, боярину Ондрею Василичу обскажи про берендеев-то. Про Дудара особливо, ибо награда за них положена мурзою татарским. Ну, иди с Богом, Никитушко. Да постарайся поскорее обернуться…

            Неласковое зимнее солнце клонилось к верхушкам сосен и берез, когда увидел Никита маковку Михайловской церквушки, увенчанную крестом с полумесяцем, о коей поведал ему Степан. Идя по скрипучему снегу широким шагом, скоро ступил Никита на широкую улицу села.

             Старец Мефодий несказанно обрадовался, увидев отрока, хотя виду не казал, сохраняя всегдашнюю внешнюю суровость. А как услышал ровно текущую да разумную речь Никиты, совсем недавно только безумно улыбавшегося миру, все ж не удержался – растянул жесткие уста в неширокой улыбе, запрятанной в густую белую бороду.