Американские рассказы и повести в жанре «ужаса» 20-50 годов - Каттнер Генри - Страница 79

Герия неожиданно умолк и пристально взглянул на молодого доктора.

— Михаил! — позвал он его.

Варес размеренно и тяжело дышал. Поставив на столик чашку кофе, к которому он даже не притронулся, Герия встал и подошел к обмякшему на стуле Варесу. Приподняв веко, он внимательно осмотрел расширенный зрачок Михаила. Что ж, снотворное подействовало быстро. И весьма эффективно. Варес будет без сознания как раз столько времени, сколько необходимо для осуществления плана.

Подойдя к шкафу, Герия вытащил из него докторский чемоданчик и отнес его к постели. Он разорвал ночную рубашку на груди жены и привычными движениями набрал полный шприц крови Алексы: слава Богу, сегодня он делает это в последний раз. Быстро продизенфицировав ранку, он подошел к Варесу и выпустил кровь в открытый рот молодого человека, старательно вымазав губы.

Затем Герия отпер дверь. Вернувшись к Михаилу, он поднял бесчувственное тело и вынес в коридор. Карел не проснется: порция опия, подмешанного в пищу, сделала свое дело. Согнувшись под тяжестью тела, Герия шаг за шагом спускался по лестнице. В самом темном углу подвала для Вареса приготовлен деревянный ящик. В нем Михаил будет лежать до рассвета; а утром измотанного, отчаявшегося доктора Петру Герию внезапно осенит и он прикажет Карелу на всякий случай (конечно, трудно, почти невозможно представить себе, чтобы внутри самого дома… но все же) осмотреть чердак и подвал. Спустя десять минут Герия был уже у постели жены. Он проверил пульс Алексы. Неплохо: она выживет. Боль и мучительный страх, испытанные за эту неделю, послужат ей достаточным наказанием. Что же касается ее любовника…

Впервые с того времени, как они с Алексой вернулись в конце лета из Клужа, на лице доктора Герии появилась широкая довольная улыбка. Блаженные мученики, каким наслаждением будет наблюдать, как Карел вобьет кол прямо в сердце Михаила Вареса, этого мерзкого донжуана!

-

«Ужасный» рассказ развивался вместе с фантастикой и фэнтези, и был ориентирован примерно на ту же категорию читателей. Большинство фантастов времен «золотого века» попробовали себя в этом жанре.

Великий мастер короткой прозы Рэй Бредбери (Ray Bradbury) в 30–40 годы получил известность как автор «страшных» историй, — Дерлетт даже упоминал его имя в одном ряду с Лавкрафтом, — и постоянно возвращается к этому жанру (роман «Something wicked this way comes», сборник «The October country» и другие). Среди многоликих ужасов Бредбери выделяются миниатюры, весь эффект которых построен на убедительности обыденного фона, из которого вырастает нечто чудовищное. В бытовой драме «Игры для октября» («October game»), где недосказанность финала позволяет предположить и вполне невинную развязку, не было бы ничего ужасного, если бы не постепенно нагнетаемая атмосфера. Из-за нее рассказ кажется намного страшнее классических историй с оборотнями, колдунами, вампирами и другими условно-романтическими монстрами.

РЭЙ БРЕДБЕРИ

ИГРА ДЛЯ ОКТЯБРЯ

(«Long after midnight», The October game)

Он убрал пистолет в письменный стол и задвинул ящик.

Нет, только не так. Так она не будет страдать. Луиза превратится в труп, все закончится, она совсем не будет страдать. Это должно продолжаться долго. Тогда самым страшным мучителем станет ее собственное воображение. Как продлить страдания? Но сначала надо придумать способ. Ладно.

Стоя в спальне перед зеркалом, он тщательно приладил запонки. Помедлил, пока с улицы за окном его теплого двухэтажного дома не донесся топот маленьких ног: дети — словно полчище серых мышек, словно ворох осенних листьев.

Их гомон напомнит, какое сегодня число. Крики подскажут, что за вечер сейчас наступил. Год подходит к концу. Октябрь. Последний день месяца принес с собой страшные маски-черепа, полые тыквы и навязчивый запах воска от затухших свечей.

Нет. Уже давно все идет не так, как надо. Октябрь делу никак не поможет. Скорее помешает. Он поправил свой черный галстук. Если бы сейчас наступила весна, — он неторопливо, бесстрастно, едва заметно кивнул своему отражению, — возможно, у него появился бы шанс. Но сегодня вечером мир решил спалить себя дотла. Никакой зелени, никакого ощущения свежести и безотчетной надежды — ничего, что приносит с собой весна.

В прихожей раздался мягкий шелест бегущих ног. «Это Марион, — сказал он себе. — Моя маленькая девочка. Восьмилетняя молчунья. Ни единого слова. Только сияющие голубые глаза и раскрытый в немом изумлении ротик». Сегодня дочь целый день носилась взад-вперед, примеряла разные личины, допытывалась, какая из них самая ужасная, самая мерзкая. В конце концов они вместе выбрали маску-череп. Она была «такая отвратная — просто жуть»! Каждый, кто увидит, «умрет со страху»!

Он снова обменялся со своим отражением задумчивым взглядом. Никогда не любил октябрь. С тех самых пор, как, лежа на ковре из осенних листьев перед домом дедушки много лет назад, впервые услышал вой ветра и увидел оголенные ветки деревьев. Тогда он даже расплакался, без всякой видимой причины. И малая толика той печали возвращается к нему каждый год. Ее всегда прогоняла весна.

Но сегодня вечером все иначе. Кажется, осень будет царствовать миллион лет.

Весна не наступит никогда.

Он горевал целый вечер. Нет, на лице не отражалось ничего, — ни малейшего намека на охватившее его чувство. Оно пряталось где-то глубоко внутри, и никак не унималось.

Навязчивый, приторный конфетный запах наполнил по-праздничному беспокойный дом. Луиза приготовила яблоки, одетые в новую, сахарную кожуру, глубокие чаши с только что сваренным пуншем; над каждой дверью развешаны яблоки, в каждое ледяное окно пялились своими треугольными глазками-прорезями выдолбленные тыквы. В центре гостиной дожидался игроков большой таз с водой. Все ингредиенты налицо, и как только к ним добавится катализатор — дети, дом взорвется движением: фрукты начнут плескаться в воде, раскачиваться как маятники над головами толпящихся у входа, сладости мгновенно исчезнут, а по коридорам разнесется эхо пронзительных криков, радостных или испуганных — неважно, сегодня страх подружился с весельем.

Пока что дом затих, занятый последними приготовлениями. И не только этим.

Луиза мелькала повсюду, причем умудрялась мгновенно исчезать, когда появлялся он. Потрясающе изящный способ сказать мужу: «Обрати внимание, Мич, видишь, как я занята! Так занята, что, стоит тебе войти, и у меня вдруг находится срочное дело в другом месте. Посмотри только, как я порхаю из комнаты в комнату!»

Какое-то время он развлекал себя нехитрой игрой, подленькой детской забавой. Когда она возилась на кухне, заходил туда и объявлял: «Хочу пить». Несколько секунд спустя, — он неторопливо поглощал воду из стакана, а она, как игрушечная ведьма, горбилась над своим сахарным зельем, булькающем на плите, словно в каком-то доисторическом глиняном горшке, — жена вскрикивала: «Ах, я забыла зажечь свечки в тыквах!» и стремглав вылетала из кухни, чтобы осветились улыбами плоские круглые лица. Ухмыляясь, он шел следом: «Хочу найти свою трубку». «Ох, сидр!» — Луиза спешила в столовую. Но когда он попытался продолжить игру, забежала в ванную и закрылась там.

Он постоял у двери с потухшей трубкой в зубах, заливаясь странным бессмысленным смехом, а потом, хотя ему уже надоело, упрямо подождал пять минут. Из ванной не доносилось ни звука. Чтобы она не радовалась, что он торчит здесь и злится, резко повернулся и весело насвистывая, стал подниматься по лестнице.

На самом верху замер и прислушался. Наконец щелкнул замок, жена тихонько выбралась наружу и жизнь на первом этаже вновь потекла своим чередом, — так и должно быть, по джунглям только что прошел ужас, а теперь антилопа может резвиться по-прежнему.

Он завязал галстук и надел черный костюм; из прихожей донесся мышиный шелест шагов. Появилась Марион, трогательный ряженый скелетик.