Тайный сыск царя Гороха. (Пенталогия) - Белянин Андрей Олегович - Страница 70

70

Я взял фуражку, еще раз молча оглядел Шмулинсона и, сочувственно похлопав его по плечу, покинул горницу. Дверь я прижал стоящим в сенях поленом. Почти в ту же минуту в нее яростно забарабанили, и визгливый голос прямолинейно сообщил:

– Не имеете права! Выпустите меня, гражданин участковый! Я не останусь наедине с этой сумасшедшей старухой… Она меня съест.

– Приятного аппетита, бабушка! – громко ответил я.

Вопли несчастного были слышны даже во дворе, но очень недолгое время. Стрельцы, несущие охрану у ворот отделения, доложили, что новостей от Еремеева пока не поступало. Я прошел к порубу, торжественно вручил сидящим на бревнышке бородачам по выданной кулебяке и от лица всего отделения поблагодарил за верную службу. Парни аж покраснели от удовольствия…

В порубе было прохладно. Митька, скрючившись, сидел на табуреточке в углу, а у противоположной стены в полулежачем состоянии находились две связанные фигуры.

– Здравия желаю, батюшка сыскной воевода!

– Здорово, виделись… Как тут дела?

– Спокойненько, муха не пролетывала. Мимо меня…

– Это хорошо, мух особенно бей. Как заключенные?

– Ведут себя тихо. Что-то лопочут по-своему, не разбери-поймешь, а более ничем характера не проявляют.

– Попытка к бегству?

– Да куда ж им, сердешным? Стрельцы-то от всей души постарались – на каждом столько узлов, сколько на жабе бородавок.

– Угрозы, подкуп, шантаж?

– Глазами страшно зыркают, – подумав, решил Митяй. – Денег не предлагали… а у них есть?

– Не знаю, спроси…

– Зачем? – подозрительно отодвинулся он. – Мы в милиции на жалованье состоим, нам лишнего не надо… Уж мы и в лапотках походим, а честь свою мундирную от взяток охраним!

– Правильно. А теперь послушай меня. Дежурство сдашь через полчаса, заглянешь к Яге, она с тобой по-свойски потолковать хотела. И запомни раз и навсегда – никогда не слушайся добрых советов Шмулинсона! Поверь, Митя, ты нам слишком дорог…

– Как это? – застенчиво переспросил двухметровый герой.

– В смысле, обходишься очень дорого. Я из-за твоих выкрутасов скоро совсем седой стану, да и бабка не железная. Пожалей нас, а?

Митька горько вздохнул и побожился, что впредь…

Проведя таким образом серьезную профилактическую беседу с личным составом, я преспокойненько вернулся в дом. Абрама Моисеевича в горнице не было. На мой многозначительный взгляд Баба Яга недовольно заворчала у печи:

– Да не съела я его, не съела. Что ж вы меня, совсем за ведьму держите? Трудится он… У мужиков все беды от безделья. Как только заняться нечем, так дурь из башки и прет! Заняла я его общественно полезным трудом на благо отделения…

– Каким?

– По специальности, – пояснила бабка и, открыв мне дверь в свою комнатку, продемонстрировала такую картину… исправительная колония в миниатюре!

На небольшом угловом столе лежали плисовые Митькины штаны, а бледный Шмулинсон, держа иглу двумя руками, старательно латал в них дырки. Рост несчастного «тайного агента» был уменьшен до размеров некрупной мышки. За ходом работ пристально наблюдал здоровенный бабкин кот, плотоядно щуривший зеленые глаза.

– Супруге его я весточку отправлю, дескать, муж на заработках в отделении батрачит. И даже уплачу по совести, как за художественную штопку, – невозмутимо развернулась Яга.

Я вышел следом, дверь шмулинсоновской темницы захлопнулась. Яга взялась ставить самовар, вроде бы все были при деле, можно без суеты выпить чашечку.

– Ты уж не серчай, Никитушка, что я тут посвоевольничала. Достал он меня, злодей, аж до печенок.

– Все в порядке. Надеюсь, обойдемся без международного скандала…

– Да и пусть поскандалят немного, брань на вороту не виснет, а от нас не убудет. Давай-ка вот ватрушечку…

– Спасибо. Ум-м… вкусно…

– Беда-а-а-а!!! – В горницу с безумными глазами вломились те скучающие герои, которых я угощал кулебякой. (Как я от неожиданности ватрушкой не подавился – ума не приложу!)

– Вставай, сыскной воевода, в порубе беда!

Да-а, зрелище было не из приятных… Когда я подбежал к порубу, оттуда пулей вылетел бледный как смерть Митька. Глаза – круглые, зубы стучат, волосы на голове – дыбом, а руки – по локоть в крови. Объяснить он толком ничего не мог, у бедняги губы прыгали. Я бросился по ступенькам вниз. Оба пленных находились в предобморочном состоянии, на полу у их ног валялся расплющенный в лепешку труп. Явно мужчина, больше ничего сказать невозможно, меня самого от одного взгляда едва не стошнило. Ноги подогнулись, и я неуклюже сполз по стене на последнюю ступеньку. Господи…

Следом, крестясь, спустились двое стрельцов. Мне удалось более-менее ровным голосом приказать им убрать тело. Кое-как, держась за стену, я выполз наверх. Баба Яга чем-то отпаивала Митьку. У забора меня все-таки вытошнило…

Яга силой усадила меня за стол и налила две рюмки с травными настойками, одну горькую, другую сладкую. Я послушно выпил обе. Вроде бы полегчало.

– Как он?

– Митяй-то? В сенях на лавке сидит, дрожит мелкой дрожью и говорить не может. Напуган он, Никитушка, сильно напуган…

– Что же там произошло? Откуда взялся труп? Там же все забрызгано кровью, впечатление такое, словно человека кузнечным прессом размазало…

– Уж и не знаю, что сказать… – развела руками бабка. – Давай-ка ты, соколик, мне помогать будешь. Надо парня нашего в чувство приводить, иначе ничего мы по этому делу не узнаем.

Я молча кивнул. Лично у меня не было даже самой малюсенькой зацепки насчет всего происходящего. Сначала Яга велела привести «пациента» и дала ему в руки кусок коричневого пчелиного воска. Потом я принес полное ведро холодной воды из колодца и поставил в печь большую сковороду на длинной ручке. Митьку посадили перед ведром, а Баба Яга, взяв из его безвольных пальцев уже размягченный воск, бросила его на сковородку.

Огонь и вода, холод и пар… Все по слову моему обернитеся - Как из сердца – страх, Как из кожи – жар От живой души отступитеся… Злой переполох вылью без следа, Из сырой земли просыпаю соль, Ярый воск горяч, холодна вода, Разгоните мрак, отпустите боль…

Наверно, были еще и другие куплеты, из-за треска расплавившегося воска я больше не расслышал. Митяй окончательно впал в транс, зачарованный бабкиными напевами.

– Лей! – крикнула Яга, и я махом булькнул содержимое сковороды в ведро с водой. Вверх взлетело дурманное облачко пара.

– Ну-ка, Митенька, посмотри да скажи нам, это ли тебя напугало?

– Да… – прокашлявшись, заговорил он. Древнерусская шоковая терапия одержала зримую победу – к нашему сотруднику вернулись ум и сознание. – Она это… насекомая окаянная…

Яга демонстративно ткнула крючковатым пальцем в ведро. Я осторожно заглянул – расплавленный воск застыл в ледяной воде причудливой лепешкой, по очертаниям своим более всего напоминавшей… муху!

– Теперь нам все ясно, – авторитетно-экспертным тоном заявила бабка. – Кое-кто хотел у нас и этих пленников на тот свет отправить. Для того и мухой обернулся, чтоб мимо стражи стрелецкой проскочить. Да кто ж знал, что в порубе дурачок наш сидеть будет? Он небось муху-то углядел да со скуки и прихлопнул!

– Не со скуки, а по приказу начальственному, – хмуро буркнул Митька. – Никита Ивыныч сами сказать изволили: «Чтоб ни одна муха не пролетела!» Я и исполнял со всем служебным рвением…

– Ага, ладошки-то у него как лопаты совковые. Один раз хлопнул – все, лекарей зазря не тревожь, ищи гроб необычной формы. Вот так, Никитушка, оно все и было. Парень наш как труп увидел да руки свои к глазам поднес, сразу в крик ударился, стрельцов перебаламутил. Осталось узнать, кто ж это был…

– Один из охранников немецкого посла, исчезнувший вместе со своим господином, – задумчиво ответил я. – Там мало чего осталось для опознания, сплошное месиво. Только ноги как-то уцелели, а на них немецкие ботинки с пряжками. Фасон характерный, с сапожками сафьяновыми или лаптями никак не спутаешь. Что-то я подзабыл, а какой штат телохранителей был у нашего Шпицрутенберга? Восемь или десять человек? Двое были отравлены, четверо застрелены на месте преступления, один убит в порубе, двое живых под охраной – итого уже девять. Либо у посла остался всего один страж, либо мы не всех знаем.