Походный барабан - Ламур Луис - Страница 77

На меня бросился с мечом человек, который приветствовал меня криком несколько дней назад, и я сделал выпад, метя ему в горло, а он завопил, узнав меня:

— Йол болсун!

— Вот твоя дорога! — крикнул я и вогнал ему в грудь целый ярд стали, и его глаза вспыхнули совсем рядом с моими. Он попытался нанести укол, взяв на себя меч, но я оттолкнул его.

Меня сбила лошадь, вспрыгнувшая на баррикаду, я упал на колени и мельком заметил, как один из наших, маленький акробат, взлетев в воздух, вскочил верхом на плечи всаднику, и они, кренясь набок, помчались через поле — всадник на лошади, а акробат сверху на всаднике; вцепившись ему в волосы, он осыпал его ударами клинка.

Иоганнес умер на моих глазах, и я убил человека, который сразил его. Пал Гвидо, захлебываясь собственной кровью. Лукка, угрюмый и страшный, отступил и дрался рядом со мной, и вдвоем мы сбросили с завалов добрую дюжину всадников.

А потом атака захлебнулась, и все кончилось… до поры до времени.

Глава 41

Кое-кто сел, где стоял, некоторые пошли за водой, а другим надо было перевязывать раны. Я взялся помогать самым тяжелым раненым.

Мы потеряли убитыми дюжину, вдвое больше было раненых, погибло несколько лошадей.

Когда выдалась передышка, я откинулся на баррикаду и положил голову на руки. Мы убили многих, но они дорого отдавали свои жизни, и мы понимали: все, что уже успело произойти, — всего лишь первая схватка, которая нанесла им очень малый ущерб, хоть их потери вчетверо превышали наши.

Пришла Сюзанна, принесла бурдюк с вином. Печенеги налетели так быстро, что женщины не успели уйти на лодке.

— У тебя кровь идет, — сказала она, когда я пил.

Я вспомнил об уколе стрелы и потрогал рукой бок, но кровь уже засохла. Это было то место, где на кольчуге есть разрез для удобства верховой езды; и когда он разошелся, прямо туда и попала стрела, но вонзилась не глубоко. Без сомнения, удар получился скользящий. Потом бок у меня онемеет, но сейчас некогда заняться им как следует, потому что скоро они нападут ещё раз.

— Плохо дело, да, Матюрен? — Она привыкла называть меня так — именем, которым когда-то звала меня мать.

— Очень плохо, — согласился я.

Несколько человек разбрасывали в траве калтропы, но никто не разговаривал, разве что о самом обыкновенном, потому что здесь говорить было не о чем.

Вернулся карлик-акробат, тот самый, что уехал на плечах врага. У него была скверная резаная рана на ноге, которую я перевязал; но своего врага он убил.

Солнце стояло высоко; легкий ветерок рябил воду; плеснула рыба, и на лугу, над которым витала смерть, запел жаворонок, не обращая внимания на трупы.

— Смотри, Матюрен!

Сюзанна показала вверх, и глаза мои, последовав за её пальцем, обнаружили огромный кружащий столб, простершийся, должно быть, на тысячи футов ввысь, — стаю летящих пеликанов; белые их крылья сияли в солнечном свете. Прекрасное, мирное зрелище…

— Это лучше, чем война, — заметил я.

Мы стояли рядом, держась за руки, и я чувствовал, как высыхает пот у меня на теле, и думал, доживу ли я до конца дня. Так хорошо было жить и ощущать её руку в своей…

Над нашими головами встревоженно кружил степной орел. Может быть, у него гнездо где-то в зарослях.

Донесся голос гансграфа:

— Будьте готовы, дети мои. Они идут!

На этот раз степняки пришли со своими арканами, о которых мы столько слышали, и с крюками на длинных шестах и выдернули часть заостренных кольев — самые дальние, за пределом полета наших стрел.

Сами они посылали в нас стрелы из коротких, очень тугих луков, натягивать которые приходилось вдвоем; но мы пригибались пониже — и ждали.

Внезапно печенеги бросились в атаку, но теперь не в лоб, а наискось, ударили туда, где наш вал примыкал к лесу. Они думали отыскать там слабое место, и некоторые попытались даже прорваться через лес, но либо были остановлены скрытыми завалами, либо попали в ловушки и были убиты нашими людьми.

Мы потеряли ещё одного человека, пораженного стрелой.

Вторая половина дня тянулась долго, и мы дремали у баррикады, наслаждаясь солнечным теплом.

Осторожно, чтобы не привлекать лишнего внимания, я пошел осмотреть лодку. Это оказалась широкая в корпусе, но хорошая, мореходная лодка. В ней лежал бочонок с водой и мешок с хлебом и мясом.

И только тут мне пришло в голову, что нам не суждено уйти отсюда и что гансграф это знал. Все время знал.

Я подошел к нему, он остановил меня жестом, но ничего не говорил — мы просто постояли рядом.

— Если ты отсюда выберешься, — сказал он немного погодя, то, надеюсь, отыщешь своего отца.

Съестные припасы мы разделили и разнесли по фортам, которые составляли второй рубеж нашей обороны.

Укрепления эти были овальной формы, одно слегка выдвинуто вперед. Все они построены были из земли и окружены заостренными шестами, направленными наружу, и стенами из переплетенных кустов и ветвей, между которыми была насыпана земля. Взять их будет делом нелегким, потому что при штурме одного форта атакующие попадут под обстрел из других.

До заката случилась ещё одна атака, и мы потеряли ещё двоих убитыми, а раненых было с дюжину.

Давно уже стемнело, когда я смог наконец подойти к костру и присесть. У Сюзанны нашлось для меня немного подогретого вина, и вкус его был приятен. Я медленно выпил — и почти сразу заснул, но спал недолго.

Тьма лежала над лагерем, и мы слышали в ночи птичьи крики, а по временам какие-то шорохи в зарослях. Ни у кого не было охоты говорить. Всем хотелось только отдыха, ибо завтра предстояло нам вынести самые тяжелые атаки, а сейчас мы были донельзя усталыми и измотанными.

Рано или поздно они обнаружат, что вода вокруг совсем неглубока, и объедут нас с тыла, а у нас слишком мало людей для защиты — и нет времени выстроить там оборону.

Это означало, что придется отойти на вторую линию обороны и вести долгий смертный бой.

Лучники ходили вокруг, собирали стрелы, упавшие по нашу сторону баррикады.

Никто не предлагал сдаться или начать переговоры с врагом, даже если бы это было возможно. Печенеги не торговались, они убивали. Да и, по правде сказать, что мы могли предложить им? Они не искали ничего, что нельзя увезти на коне.

У нас оставался простой выбор: победить или умереть.

Итак, мы спали, поочередно несли караул, несвязно разговаривали и ели без всякого аппетита. Сюзанна втирала масло в мои усталые мышцы.

— Когда мы отступим в форты, — предупредил я её, — ступай к лодке и уходи сразу же, не теряя времени. Кто-то там должен командовать — пусть это будешь ты, но доверяй Хатибу, потому что он умудрен во всех отношениях.

— Ты считаешь, это будет необходимо?

— Да, Сюзанна. Это будет необходимо.

— И я увижу тебя опять только в Константинополе? Или в Саоне?

— Либо там, либо там… Жди меня, но защищайся сама как следует. Там может появиться граф Роберт или кто-нибудь другой найдется, вроде Юрия.

— Ты убил его ради меня…

— Не знаю, ради тебя ли. Может быть, так получилось потому, что мы оба хотели померяться силами. А больше всего — ради времени. Гансграфу нужно было время.

Костры догорали; лишь кое-где запоздалые языки пламени лениво лизали дрова.

— Если кто-нибудь из наших встретится на твоем пути, говорил я, — поддержи их и помоги. Особенно Лолингтону и его людям. Они ведь просто актеры, ты знаешь, и внешний героический облик их — зачастую надетая личина. По сути, они — лишь тени ролей, которые играют, и часто, кроме этих теней, ничего геройского в них нет…

— Но Лолингтон не таков.

— Нет, Лолингтон не таков.

— Лучший актер из них всех как раз не актер, — заметила Сюзанна. — Я имею в виду Хатиба. Он разыгрывает представление на подмостках мира. Мне кажется, он когда-то был царем или визирем… в другой жизни, может быть. Он — человек со многими лицами, но лишь одной душой.

Мы почувствовали чье-то присутствие; в темноте над нами смутно обрисовалась фигура гансграфа. Мы поднялись и встали рядом с ним.