Первое дело Мегрэ - Сименон Жорж - Страница 68

И, понизив голос, смущенно добавила:

— Есть люди, которые не способны приноровиться к нашему образу жизни… Да и потом мама…

Чувствовалось, что госпожа Руслэ волнуется. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, постояла, глядя на улицу, потом вернулась обратно.

— Я не могу сказать о ней ничего дурного. Но у нее свои взгляд на вещи… впрочем, как и у каждого человека. Может быть, выражение «властный характер» слишком сильно по отношению к ней, но мама любит, чтобы все делалось так, как ей хочется.

— После ухода отца у вас сохранились с матерью хорошие отношения?

— Более или менее… И все же я с радостью вышла замуж и…

— …и избавились от ее опеки?

— Не без этого, — улыбнулась она. — Конечно, это не слишком оригинально: ведь многие девушки оказываются в таком же положении. Мама любит бывать в гостях, принимать у себя, встречаться с видными людьми… В Мюлузе у нее собиралось самое избранное общество.

— Даже когда отец жил с вами?

— Да, в последние два года.

— А почему в последние два?

Комиссар вспомнил о телефонном разговоре госпожи Мегрэ с сестрой и почувствовал себя как-то неловко: ведь сейчас он узнает без ее помощи все эти подробности.

— Потому что мама получила наследство от тети… Раньше мы жили очень скромно, в тесной квартирке и даже не в лучшем районе города. Отец в основном лечил рабочих… Наследство свалилось на нас как снег на голову… Вскоре мы переехали на новое место. Мама купила особняк возле собора… Ей нравилось, что над порталом был герб…

— Вы знали родных вашего отца?

— Нет. Только видела несколько раз его брата, которого потом убили на фронте. Если не ошибаюсь, он погиб где-то в Сирии… во всяком случае, не во Франции.

— А родителей вашего отца?

Снова послышались детские голоса, но на сей раз она не обратила на них внимания.

— Его мать умерла от рака, когда папе исполнилось пятнадцать лет… А отец был подрядчиком по столярным и плотничьим работам. Мама говорила, что у него под началом было человек десять. Однажды, когда мой отец еще учился в университете, деда нашли повесившимся в мастерской, и выяснилось, что он был на краю банкротства.

— Но вашему отцу все же удалось закончить курс?

— Да, он одновременно учился и работал у аптекаря.

— А какой характер был у вашего отца?

— Очень ласковый. Я понимаю, что мой ответ не может вас удовлетворить, но именно таким он и запомнился. Очень ласковый и немного грустный.

— Бывали у него ссоры с вашей матерью?

— Я никогда не слышала, чтобы отец повысил голос… Правда, если он не был занят дома, то, как правило, все свое свободное время проводил у больных. Помнится, мама упрекала его за то, что он не следит за собой, ходит всегда в одном и том же неглаженом костюме, иной раз по три дня не бреется. А я говорила ему, что у него колется борода, когда он меня целует.

— Об отношениях вашего отца с коллегами вам, очевидно, мало что известно?

— То, что я знаю, исходит от мамы, только тут трудно отделить правду от полуправды. Она, конечно, не лжет, но в ее изложении все выглядит так, как ей хотелось бы видеть… Раз она вышла за отца, то одно это уже делало его человеком необыкновенным.

«Твой отец — лучший врач в городе, — говорила она мне. — И, безусловно, один из лучших врачей во Франции. К сожалению…» — Госпожа Руслэ снова улыбнулась. — Вы, разумеется, догадываетесь, что за этим следовало… Отец не сумел приспособиться… Он не хотел поступать, как другие… Мама не раз давала ему понять, что дедушка повесился отнюдь не из-за угрозы банкротства, а потому что страдал неврастенией… У него была дочь, которая какое-то время провела в психиатрической больнице…

— Что с ней стало?

— Не знаю… Думаю, что и мама ничего о ней не знает. Во всяком случае, она уехала из Мюлуза.

— А ваша матушка по-прежнему живет там же?

— Мама давно переехала в Париж.

— Вы можете дать ее адрес?

— Орлеанская набережная, двадцать девять-бис. Мегрэ вздрогнул, но она ничего не заметила и продолжала:

— Это на острове Сен-Луи… С тех пор, как остров стал одним из самых модных районов Парижа…

— Знаете, где было совершено покушение на вашего отца?

— Конечно, нет…

— Под мостом Мари… В трехстах метрах от дома вашей матери.

Она обеспокоенно нахмурилась.

— Это ведь мост через другой рукав Сены, не так ли? Мамины окна выходят на набережную Турнель.

— У вашей матери есть собака?

— Почему вы об этом спрашиваете?

Несколько месяцев, пока ремонтировали дом Мегрэ на бульваре Ришара Ленуара, супруги жили на Вогезской площади и часто по вечерам гуляли по острову Сен-Луи. В этот час владельцы собак или слуги обычно прогуливали своих питомцев по набережным Сены.

— У мамы только птицы. Кошки и собаки приводят ее в ужас. — Внезапно переменив тему разговора, она спросила: — Куда же поместили отца?

— В ближайшую к мосту Мари больницу.

— Вы, несомненно, хотели бы…

— Не теперь… Возможно, позднее я попрошу вас навестить его, чтобы окончательно установить его личность. Но сейчас голова и все лицо у него забинтованы.

— Он очень страдает?

— Он без сознания.

— За что же его так?

— Вот это я и пытаюсь выяснить.

— Может быть, произошла драка?

— Нет. По всем данным, его ударили, когда он спал.

— Под мостом?.. Комиссар поднялся.

— Вы, наверно, сейчас пойдете к маме?

— Это необходимо.

— Разрешите позвонить ей по телефону, чтобы сообщить о случившемся?

Мегрэ помедлил с ответом. Он предпочел бы увидеть, какое впечатление произведет это известие на госпожу Келлер. Однако отказать не решился.

— Благодарю вас, господин комиссар. Об этом происшествии напечатают в газетах?

— О покушении, вероятно, уже напечатано, но лишь несколько строк, и фамилия вашего отца, конечно, не упоминается — ведь и я узнал ее лишь около полудня.

— Мама будет настаивать, чтобы фамилию не называли.

— Я сделаю все, что в моих силах.

Когда госпожа Руслэ провожала гостя до передней, крошечная девчурка подбежала к ней и уцепилась за юбку.

— Сейчас пойдем гулять, детка. Беги попроси Нана одеть тебя.

Торанс расхаживал взад и вперед перед домом госпожи Руслэ. Маленький черный автомобиль Сыскной полиции выглядел довольно жалко среди длинных, сверкающих никелем частных машин.

— Набережная Орфевр?

— Нет. Остров Сен-Луи, Орлеанская набережная… Дом был старинный, с огромными воротами, но содержался в отличном состоянии. Медные ручки, перила, лестница, стены — все было начищено, отмыто, выскоблено. Даже консьержка, в черном платье и белом переднике, походила на служанку из хорошего дома.

— Вы приглашены?

— Хм… Нет, но мадам Келлер ждет меня.

— Минутку, прошу вас…

Швейцарская походила на маленькую гостиную, где пахло не кухней, как обычно, а воском для паркетов. Консьержка сняла телефонную трубку.

— Как доложить?

— Комиссар Мегрэ.

— Алло!.. Берта?.. Скажи, пожалуйста, мадам, что некий комиссар Мегрэ просит его принять… Да, он здесь… Ему можно подняться?.. Благодарю… Можете подняться… Третий этаж, направо.

Поднимаясь по лестнице, Мегрэ вдруг подумал, стоят ли еще на причале, у набережной Селестэн, фламандцы или же, подписав протокол, уже спускаются по руке к Руану. Не успел он позвонить, как дверь распахнулась и молоденькая, хорошенькая горничная окинула комиссара любопытным взглядом, будто бы впервые увидела живого полицейского.

— Пожалуйста, сюда… Позвольте вашу шляпу… Комнаты с очень высокими потолками были отделаны в стиле барокко: повсюду позолота, мебель, щедро украшенная резьбой… С порога слышалось щебетанье попугайчиков. В приоткрытую дверь гостиной видна была громадная клетка, а в ней — не менее десятка птичьих пар.

Прождав минут десять, Мегрэ в знак протеста закурил трубку. Впрочем, он тотчас же вынул ее изо рта, как только в гостиную вошла госпожа Келлер. Мегрэ был поражен, увидев перед собой маленькую, хрупкую и еще молодую женщину. Она казалась лет на десять старше дочери, не больше. У нее были голубые глаза и великолепный цвет лица. Черное с белым платье очень ей шло.